А что была рать отца моего, великого князя Дмитрея Ивановича, в твоей вотчине при твоем отци, при великом князи Олеге Ивановиче, и брата моего, княже Володимерова, рать была, и княже Романова новосильского и князей тарусских, нам отпустити полон весь. А что взято на полоняницех, а то нам отдати, а поручника и целование свести. А грабежу всему погреб; или что будет в моей отчине того полону, коли была рать отца моего, великого князя Дмитрея Ивановича, на Скорнищеве у города, и тот мои полон отпустити. А тобе тако ж нам полон отпустити весь, и тот полон, что у татарское рати ушол, а будет в твоей отчине тех людей с Дону, которые шли, и тех ти всех отпустити».
Почти то же самое условие повторяется в договоре Василия Темного с Иваном Федоровичем, следовательно, оно никогда не было приведено в исполнение. В новом договоре есть прибавка относительно татарских пленников:
«А тебе также великому князю Ивану наш полон весь отпустити, и тот полон, который будет у татарской рати убегл, или ныне из татар кто побежит, которая рать будет нас полонила».,
И потом опять:
«Или тех людей, которые с Дону шли, а будут в вашей отчине, и тех вам всех отпустити без хитрости».
Странно, что и в 1447 г. все еще трактуют о пленниках 1380 года; подобное обстоятельство можно объяснить только буквальным повторением раз принятой формы[233]. Но Юрий Дмитриевич Галицкий не так памятлив, как его брат и племянник; он требует возвращения того, что было к нему ближе и по времени, и по личным интересам.
«А что будет в моей отчине Егедеева полону, — обязывается Иван Федорович, — коли был Егедей у Москвы, и кто будет того твоего полону запроважен и запродан в моей отчине, и которой будет слободен, тех ми отпустити, а съ купленых окуп взяти потому ж целованью, без хитрости. Так же и царевичь Махмут-Хозя был у тебя в Галиче ратью, и хто будет того твоего полону запроважен и запродан в моей отчине, и которой будет слободен, тех ми отпустити, а с купленых окуп взяти по тому ж целованью, без хитрости. А что если посылал свою рать с твоим братанычем, со князем с Васильем, и воевали, и грабили, и полон имали, ино грабежу тому всему погреб. А что полон твой галичскои в моей отчине у кого ни будет, или кто будет кого запровадил и запродал, и мне тот твои полон весь велети собрати и отдати тобе по тому ж целованью, без хитрости».
Иван III не вспоминает о прежней добыче, потому что давно уже не было войн между Рязанью и Москвой; он только обязывает рязанского князя добровольно выдавать со всем имуществом пленников, которые уйдут от татар в Московское княжество.
Все договорные грамоты оканчиваются обычным условием:
«А вывода нам и рубежа не замышляти. А бояром и слугам межи нас вольным воля».
От рязанских князей не дошло до нас ни одного духовного завещания, которое могло бы указать на характер княжеского владения. Но основываясь на аналогии всех других явлений, суверенностью можно заключить, что в Рязанском княжестве, так же как в Московском, существовало господство частного, личного права над государственными началами. Этот вывод вполне подтверждается договорной грамотой 1496 года. Раздел братьев прежде всего устанавливается на благословении их отца Василия Ивановича; между ними существует владение общее, отдельное и чересполосное: так они сообща владели городом Переяславлем; в грамоте читаем далее:
«А что мое село Переславичи в твоем уделе, а сидят в нем мои холопи Шипиловы: и то село с данью, и с судом, и со всеми пошлинами мое великого князя».
В договоре везде проглядывает воззрение на княжество как на частную собственность князей. Эта договорная грамота особенно драгоценна для нас при разъяснении сословных и экономических отношений в Рязанском княжестве.
Боярское и, вообще, служилое сословие в Рязани в главных чертах своих не много чем отличалось от московского или тверского. Оно так же могло свободно переходить в службу других князей, как и везде; это видно из всех договорных грамот с Москвой; в них, однако, ничего не говорится о праве бояр владеть поместьями в землях чужого князя, как, например, условливаются между собой князья московские и тверские. В договоре рязанских князей права и обязанности служилых людей определяются таким образом:
«А кто будет из твоих бояр, детей боярских и слуг в моей отчине, и мне их блюсти как своих, и отчин, и купленных земель у них не отнимать».
«А всякий пусть едетъ (на войну) с тем князем, которому служит, где бы не жил; а в случае осады города, кто в нем живет, пусть в нем и остается, исключая бояр введеных и путных».
Кроме своей главной обязанности, т. е. военной службы, боярское сословие, как и в Москве, несет еще почетную службу при особе князя и сообразно с ней делится на различные степени. Со второй половины XIV в. встречаем здесь звания или, вернее, должности: дядьки (воспитатель молодых князей), окольничего, стольника и чашника.[234] Бояре отправляли еще различные должности по внутреннему управлению, как-то: наместников волостей и судей, которые давались им, как известно, в виде кормления в награду за военную службу. Младшая дружина или дети боярские пользовались в Рязани теми же главными правами как и бояре, т. е. правом получать земли и должности за свою службу и свободно отъезжать в другое княжество. Эти люди по преимуществу составляли военную силу князя и отправляли службу на коне. Кампензе[235] в первой половине XVI в. говорит, что в Рязанском княжестве считается до 15 000 конницы — число довольно умеренное, если сравнить с Москвой (30 000) и Тверью (40 000); кроме того, из простолюдинов во всякое время без труда можно набрать храброй пехоты вдвое или втрое более означенного числа.
За недостатком указаний трудно определить, какую именно роль играло боярское сословие в судьбах древнего рязанского края. Вообще нет основания утверждать, что это сословие находилось здесь в иных отношениях к народу и князьям, нежели в Московском и других северных княжествах. Хотя в некоторых грамотах, жалованных монастырям в XIV и XV вв., встречаются выражения, которых не находим в других местах, но на них нельзя основать какого-либо важного заключения. А именно: в известной грамоте Ольгову монастырю сказано: «… сгадав есмь… с своими бояры» (следует девять имен);[236] потом в грамоте, жалованной Олегом Солотчинскому монастырю на село Федорково, читаем:
«… поговоря с зятем своим с Иваном с Мирославичем», и то же самое в грамоте Ивана Федоровича Солотчинскому монастырю на село Филипповичи: «… поговоря с дядею своим с Григорьем с Ивановичем» (сыном Ивана Мирославича).[237]
В первом случае, на первом плане стоит епископ Василий, духовный отец Олега; а во втором и третьем — упоминаются только родственники великого князя; в других жалованных грамотах подобных выражений не встречаем, и потому здесь еще нет указания на то, чтобы власть рязанских князей в деле внутреннего управления более, нежели в Московском княжестве, ограничивалась боярским сословием. По крайней мере, это наверное можно сказать об эпохе Олега Ивановича и его ближайших преемников.
Теперь посмотрим каково было влияние бояр на внешние события княжества. В начале XIV в. изменой некоторых бояр Константин Ярославич проиграл битву и взят в плен Даниилом Александровичем Московским, а в начале XVI в. измена главного советника предала последнего рязанского князя в руки Василия Ивановича. Но подобные измены и боярские крамолы находим почти во всех княжествах. Симеон Коробьин со своей партией имел уже перед собой пример Василия Румянца и его товарищей, которые в 1392 г. помогли Василию Дмитриевичу завладеть Нижегородским княжеством. В Рязани, как и везде, при молодых или слабых князьях являются иногда любимцы и советники, которые преследуют только личные цели, но зато есть и другая, светлая сторона в исторической деятельности рязанских бояр: их продолжительная, усердная служба в борьбе с внешними врагами княжества, особенно в славные времена Олега. В их пользу говорит уже то обстоятельство, что мы могли указать только на два, и притом довольно темные для нас случая измены. При всей бедности источников трудно предположить, чтобы у летописцев в течение двух столетий (1301–1520) ни разу не встречалось известие о крамолах рязанских бояр, если бы они были довольно часты. Отъезды бояр в другие княжества, особенно в Москву, без сомнения, случались нередко. Мы можем привести только три примера: один из предков Сунбуловых перешел из Рязани в Москву к Василию Темному[238]; два брата Апраксины, происходившие из рода Салахмирова, отъехали к Ивану III[239]; Иван Иванович Коробьин, брат изменника Симеона, в 1509 г. встречается на службе великого князя московского[240].
В наказе Ивана III Агриппине упоминаются еще сельские служилые люди:
«… за неж твоим людем служилым, бояром и детем боярским и сельским быти всем на моей службе».
Они-то, вероятно, и составляли храбрую пехоту, о которой упоминает Кампензе. Затем следует многочисленное сословие княжеских слуг как вольных, так и холопов со всеми возможными подразделениями по своим занятиям; в грамотах встречаются: дьяки, казначеи, ключники, приставы, тиуны, доводчики, таможенники, даньщики, ямщики, боровщики, бобровники, бортники, закосники, неводщики, ловчане, рыболовы, гончары, конюхи, садовники, источники, поездовые, псари, ястребьи; подвозники медовые, меховые и кормовые. Уже одно перечисление этих подразделений бросает яркий свет на способ внутреннего управления, на состав княжеского двора, на доходы князя, его домашнее и сельское хозяйство, и различные роды княжеской охоты.