Толпилися бояре, позабыв
Себя, пред ликом горького злосчастья.
И вот ему, молитву сотворив,
Заткнули ноздри, чтобы дать причастье.
Димитрий успокоился, притих,
Вздохнув, заснул, и всем казался мёртвым.
И некий сон, но не из снов земных,
Витал над этим трупом распростёртым.
Оплакали бояре мертвеца,
И крепкого они испивши мёда,
На лавках спать легли. А у крыльца
Росла толпа безмолвного народа.
И вдруг один боярин увидал,
Как, шевельнув чуть зримо волосами,
Мертвец, покров содвинув, тихо встал
И начал петь с закрытыми глазами.
И в ужасе, среди полночной тьмы,
Бояре во дворец народ впустили.
А мёртвый, стоя, белый, пел псалмы
И толковал значенье русской были.
Он пел три дня, не открывая глаз,
И возвестил грядущую свободу,
И умер, как святой, в рассветный час,
Внушая ужас бледному народу.
10. В.Я. Брюсов. «О последнем рязанском князе Иване Ивановиче»
К 1899 г. относится стихотворение Валерия Брюсова, герой которого – последний великий рязанский князь Иван Иванович. Это стихотворение написано размером, имитирующим стиль народной песни, что должно было придавать ему некоторый фольклорно-исторический оттенок. Несмотря на «балалаечный» запев, оно проникнуто грустью о судьбе последнего независимого князя средневековой Руси, который мог бы быть первым среди русских князей, а теперь как последний вор сидит в темнице. В описании этой судьбы чувствуется некая ирония, данная как бы от лица москвичей (недаром проскальзывает московская лексика – «давеча»), хотя и не без сожаления об участи князя. Ситуацию усугубляет и верно представленная генеалогическая картина – Иван Иванович и действительно был по родовому старшинству выше Мономашичей, к которым принадлежали также и московские князья. Он верно характеризуется как «Святославич», т. е. потомок сына Ярослава Мудрого – Святослава, хотя далее Брюсов допускает ошибку, именуя князя «Ольговичем» (возможно, сознательно), хотя на самом деле Иван Иванович являлся потомком Ярослава – младшего брата Олега Святославича. Реальные события (плен рязанского князя) усилены некоторыми нереальными эпизодами (рязанского князя вряд ли вели по улицам Москвы на глазах у горожан, и уж, конечно, не могла состояться его казнь – московские князья своих родичей если и убивали, то делали это тихо, а Иван Иванович, как известно, вырвался из плена и потом бежал в Литву). (Брюсов В.Я. Стихотворения. Ростов н/Д., 1995. С. 83.)
Ой вы, струночки, – многозвончаты!
Балалаечка, – многознаечка!
Уж ты спой нам весело
Свою песенку,
Спой нам нонче ты, нонче ты, нонче ты…
Как рязанский князь под замком сидит,
Под замком сидит, на Москву глядит,
Думу думает, вспоминает он,
Как людьми московскими без вины полонён,
Как его по улицам вели давеча,
Природного князя, Святославича,
Как глядел на него московский народ,
Провожал, смеясь, до калужских ворот.
А ему, князю, подобает честь:
В старшинстве своём на злат-стол воссесть.
Вот в венце он горит, а кругом – лучи!
Поклоняются князья – Мономаховичи.
Но и тех любить всей душой он рад,
В племени Рюрика всем старший брат.
Вот он кликнет клич, кто горазд воевать!
На коне он сам поведёт свою рать
На Свею, на Литву, на поганый Крым…
(А не хоче кто, отъезжай к другим!)
Споют гусляры про славную брань
Потешат, прославят древнюю Рязань.
Но кругом темно – тишина, —
За решёткой в окно Москва видна,
Не услышит никто удалый клич.
За замком сидит последний Ольгович.
Поведут его, жди, среди воров
На злую казнь за кремлёвский ров.
Ой вы, струночки, – многозвончаты!
Ой, подруженька, – многознаечка!
Спой нам нонче ты, спой нам нонче ты,
Балалаечка!
11. К.Д. Бальмонт. «В глухие дни. Предание»
Тем же 1900 годом датируется и следующее стихотворение Бальмонта. Беды, ознаменовавшие царствование Бориса Годунова, поэтом сознательно утрируются, он не жалеет красок, чтобы живописать все ужасы того времени, – повествование разворачивается «по нарастающей», заканчиваясь закономерной точкой – началом новой эпохи – восстанием из мёртвых, как перед концом Света. Воскрешение мёртвого царевича, «переселившего» свой дух в Отрепьева, – итог всех народных страданий и природных катаклизмов. (Бальмонт К.Д. Избранное. М., 1990. С. 32–33.)
В глухие дни Бориса Годунова,
Во мгле российской пасмурной страны,
Толпы людей скиталися без крова,
И по ночам всходило две луны.
Два солнца по утрам светило с неба,
С свирепостью на дальний мир смотря.
И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!»
Из тьмы лесов стремился на царя.
На улицах иссохшие скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот, – озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.
Гроба, отяжелевшие от гнили,
Живым давали смрадный адский хлеб,
Во рту у мёртвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный вертеп.
От бурь и вихрей башни низвергались,
И небеса, таясь меж туч тройных,
Внезапно красным светом озарялись,
Являя битву воинств неземных.
Невиданные птицы прилетали,
Орлы царили с криком над Москвой,
На перекрёстках, молча, старцы ждали,
Качая поседевшей головой.
Среди людей блуждали смерть и злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из гроба,
В Отрепьева свой дух переселя.
12. М.А. Дмитриев. «Мономахи»
В 1849 г. Михаил Александрович Дмитриев создаёт незамысловатое, но искреннее стихотворение, рассказывающее об истории своего древнего, но небогатого рода дворян Дмитриевых, потомков Владимира Мономаха. Дмитриев подчёркивает главное богатство своей семьи – честь и главную идею жизни её представителей – «стоять за правду», быть верным своему долгу, совести и России. Перед нами предстаёт галерея образов предков поэта – здесь и сам Владимир Мономах, и прародитель Дмитриевых – Александр Нетша, и дядя Михаила Александровича – тоже поэт и сановник Иван Иванович Дмитриев. Все они объединены общим родовым именем Мономахи, подчёркивающим общность идеалов на протяжении многих столетий. Стихотворение интересно тем, что рисует типичную судьбу многих старинных дворянских родов – потомков Рюриковичей. (Дмитриев М.А. Московские элегии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1985. С. 125–126.)
Мой предок – муж небезызвестный,
Единоборец Мономах —
Завет сынам оставил честный:
Жить правдой, помня Божий страх.
Его потомок в службу немцев
Хоть и бежал от злой Литвы,
Не ужился у иноземцев
И отдался в покров Москвы.
С тех пор мы немцев невзлюбили,
С тех пор взлюбили мы Москву,
Святую Русь и правду чтили,
Стояли царства за главу!
Мой пращур в бунт второй стрелецкий[14],
Когда Пётр маленький ушёл,
Свой полк с отвагой молодецкой
Под стены Троицы привёл.
Зато землёй и деревнями
Нас Пётр великий подарил,
Но между новыми князьями
Титyл наш старый позабыл!
Но дух отважный Мономаха
С княжою шапкой не пропал[15]:
За правду мы стоим без страха,
И каждый предка оправдал.
Мой дед – сызрáнский городничий,
Прямой Катон в глуши своей —
Был чужд и славы, и отличий,
Но правдой был – гроза судей!
Отец мой – он в руках со шпагой,
Собрав отважнейших в рядах,
Зажжённый мост прошёл с отвагой
Противу шведов на штыках!
Мой дядя – верный страж закона,
Прямой министр, прямой поэт —
Высок и прям стоял у трона,
Шёл смело в царский кабинет!
А я, безвестный стихотворец,
Не князь, а просто дворянин,
В Сенате был единоборец —
За правду шёл на всех один!
13. «Слово о полку Игореве». Поэтический перевод Н.А. Заболоцкого
Бессмертный шедевр русской литературы «Слово о полку (т. е. походе) Игореве», конечно, не могло оставить безучастными многих замечательных поэтов. Известно немалое число поэтических переводов и переложений этого произведения, принадлежащих перу самых прославленных авторов (В.А. Жуковский, А.Н. Майков, Л.А. Мей, К.Д. Бальмонт и др.), здесь же приводится перевод, а вернее, «свободное воспроизведение» (как определил сам поэт) древнерусского памятника Николаем Алексеевичем Заболоцким. Этот перевод можно считать одним из самых лучших: его отличают чёткость, простота и в то же время глубокая передача содержания и смысла всей поэмы. К переводу сделаны краткие примечания, объясняющие некоторые реалии «Слова…» – в основе их лежит комментарий Д.С. Лихачёва. (Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы. Стихотворения. М., 1989. С. 317–345.)
От переводчика.
Моя работа над «Словом о полку Игореве» не претендует на научную точность строгого перевода и не является результатом новых текстологических изысканий. Это – свободное воспроизведение древнего памятника средствами современной поэтической речи. Оно предназначено для читателя, которому трудно разобраться в оригинале, но который хочет иметь о памятнике живое поэтическое представление. По мере своих сил я пытался воспроизвести древнюю героическую поэму русского народа во всей полноте её социального и художественного значения.