История с привидениями — страница 6 из 13

Идешь за тенью – она ведет тебя;

Попробуешь убежать – она последует за тобой.

Бен Джонсон

I. Другая нива, но что там посеяно…

Из дневника Дона Вандерлея

1

Давнишняя идея о Докторе Рэбитфуте… идея новой книги, повесть о том, как Доктор Рэбитфут разрушил маленький город, как странствующий балаганщик раскидывает свой шатер на его окраине, торгует эликсирами, и снадобьями, и панацеями (чернокожий?), и даже показывает небольшую интермедию – джаз, танцовщицы, тромбоны и т. п. Зрители и воздушные шарики. И Милбурн – самое подходящее место.

Прежде всего о самом городке, потом – о Докторе. Городишко моего дяди, Милбурн, из тех населенных пунктов, что сами себе создают место заточения, а потом вьют там гнездо. Не город и не село – что-то среднее, слишком маленькое для первого и слишком скученное для второго, и чересчур исполненное самосознанием о своем статусе. (Местная газета называется «Горожанин». Милбурн, похоже, гордится даже своими малюсенькими трущобами – районом в несколько улиц, называющимся Холлоу, он словно выпячивает их напоказ со словами: смотрите, у нас есть такие места, где надо соблюдать осторожность после захода солнца, годы не сделали нас отсталыми, старомодными и непорочными. Смех, да и только. Если беда когда-нибудь и придет в Милбурн, она появится не из Холлоу.) Три четверти мужского населения работает где-то в других местах: в основном в Бингэмптоне – дорога жизни питает город. Милбурн странно спроектирован и заселен, он неподвижный, тяжелый, и в то же время суетливый. (Они наверняка там без конца сплетничают друг о друге.) Суетливый оттого, что жителей, должно быть, не оставляет ощущение, что они навсегда что-то упустили, что годы все-таки сделали их отсталыми и непорочными. Вероятно, я все это почувствовал, поскольку очень силен контраст этих мест с Калифорнией – там такие волнения незнакомы. Это очень похоже на северо-восточный тип тревожной озабоченности, свойственный подобным городкам. Самое место для Доктора Рэбитфута.

(К слову о тревогах. Эти трое пожилых мужчин, с которыми я познакомился сегодня – друзья моего дяди, – просто всецело охвачены ими. Несомненно, надо как-то разобраться с причиной, заставившей их пригласить меня, не выдавая, насколько тяжело мне было оставаться в Калифорнии и что я готов был уехать куда угодно, где бы смог продолжать работать.)

Чисто внешне, несомненно, эти места очень милы. Даже в коричневых тонах Холлоу есть какая-то неуловимая прелесть 30-х годов. Здесь есть дежурная городская площадь, дежурные аллеи с деревьями – кленами, лиственницами, дубами, – леса полны замшелого бурелома: такое впечатление, что леса, окружающие город, сильнее, гуще, чем редкая сетка улиц, составляющих его центр. И когда я приехал сюда, я увидел большие дома, которые заслуживают называться особняками.

И все же… это великолепное, благословенное местечко для начала романа о Докторе Рэбитфуте.

Нет, определенно он чернокожий. Он одет ярко, празднично и старомодно: короткие гетры, большое жабо, крикливый жилет. Он весел, сыплет словами, немного зловещий – буги-мэн. Чуть зазеваетесь – и вы в его власти. Он обведет вас вокруг пальца. У него улыбка убийцы.

Увидеть его можно только ночью, в пустынном месте – вот он, тут как тут, стоит на помосте перед своей палаткой, вертит тростью под музыку своей джаз-банды. Его повсюду сопровождает приятная музыка – она струится сквозь его плотные темные волосы, саксофон кривит его губы. Он смотрит вам в глаза. Он приглашает вас полюбоваться его шоу, купить бутылочку его эликсира за доллар. Он говорит, что он славный Доктор Рэбитфут и что у него есть все, что вашей душе угодно.

А что, если вашей душе угодно бомбу? Нож? Медленную смерть?

Доктор Рэбитфут многозначительно подмигивает тебе. Ты готов. Просто достань доллар из кармана джинсов.

Теперь не забыть упомянуть то, что кажется очевидным: за персонажем, что я годами вынашиваю в себе, стоит Альма Мобли. Для нее тоже очень характерно давать то, чего пожелаешь…

И за воровской улыбкой Доктора, беспокойными руками, бесцветными и сверкающими глазами… зловещее веселье. А как насчет маленькой Альмы Мобли, юноша? Вообрази, ты закрываешь глаза и видишь ее – что тогда? Ну, видишь ее, хи-хи? Ты касался когда-нибудь призрака? Ты притрагивался когда-нибудь к его белой коже? А тебя не преследует кроткий взгляд твоего братца?

2

Яотправился в офис написавшего мне адвоката, Сирса Джеймса, сразу, как приехал в город. Сурового вида белое здание на Уит Роу, на городской площади. День, серый с утра, стоял солнечный и холодный, и, прежде чем я увидел в приемной консьержку, я подумал: может, это начало нового этапа моей жизни. Но консьержка сказала мне, что оба – мистер Джеймс и мистер Готорн – на похоронах. Новая секретарша тоже поехала, но это довольно бесцеремонно с ее стороны, ведь она не знала доктора Джеффри. Они сейчас, наверное, на кладбище. А вы – мистер Вандерлей, которого они ждут? Вы, наверное, тоже не знали доктора Джеффри? О, он был такой славный, такой славный, он работал врачом в Милбурне лет сорок, он был добрейший в мире человек, не добренький, понимаете, но вот он прикасался к вам руками, и вы чувствовали, как добро льется из них… Пожилая женщина трещала и трещала, и разглядывала, изучала меня, пытаясь понять, за каким дьяволом вызвал меня ее босс, а затем сковала меня суровой улыбкой и выбросила свою козырную карту на стол, выпалив: «Разумеется, вы не в курсе, но он покончил с собой пять дней назад. Он прыгнул с моста – представляете? Такая трагедия! Мистер Джеймс и Рики Готорн были потрясены. Они до сих пор так переживают… Теперь по милости этой девицы Анны им приходится выполнять двойную работу, а еще этот ненормальный Эльмер Скейлс названивает каждый день, кричит на них из-за этих своих четырех овец… Что же заставило такого человека, как доктор Джеффри, сотворить с собой такое, а?»

(Он послушался Доктора Рэбитфута, леди.)

«О, вы все же хотите поехать на кладбище?»

3

Он хотел. Ехать было недалеко (консьержка подробно объяснила ему путь). Вдоль дороги под названием Плэзант Хилл умирали под снегом, налетевшим слишком рано, бесконечные поля; то здесь, то там ветер срывал с верхушек сугробов снежные нити, и они взмывали на мгновение вверх и опадали – словно руки в мольбе. «Какой удивительно заброшенной кажется эта местность, несмотря на то, что за сотни лет люди исходили ее вдоль и поперек. Она словно раздавлена и печальна, ее душа или умерла, или ушла в себя в ожидании чуда, способного пробудить ее».

Надпись «Кладбище Плэзант Хилл» тянулась вдоль одной из стоек железных ворот; если бы не эти большие ворота, можно было подумать, что это дорога на еще одно холмистое поле, и Дон проехал бы мимо. Подкатив поближе, он взглянул на них и подумал, какому же крестьянину пришла в голову грандиозная идея поставить баронские ворота над тракторным проездом; затем притормозил, посмотрел на идущую вверх узкую дорогу – немногим шире тракторной колеи – и увидел на вершине холма с полдесятка машин. Следом он заметил маленькую табличку: «Такая же нива, как и все, но, Боже, что здесь посеяно». Он проехал через ворота.

Дон оставил свою машину в стороне от других, на полпути до вершины, и оставшееся расстояние преодолел пешком. Ближе к нему оказалась старая часть кладбища, покосившиеся надгробные плиты со следами надписей. Каменные ангелы вздымали руки, облепленные снегом. Гранитная девушка прикрыла глаза гранитной драпировкой, ниспадающей с предплечий. Скелеты растений венчали наклонившиеся надгробия. Узкая дорога раздваивалась и вела к обширному участку аккуратных маленьких надгробий. Пурпурные, серые и белые – они уменьшались по мере того, как земля все дальше откатывалась от них по склону: через мгновение Дон разглядел вдали изгородь, окаймляющую кладбище. В конце спуска виднелся катафалк; водитель в черной шляпе курил, пряча сигарету в кулак, чтобы этого не видели люди, кучкой сгрудившиеся у свежей могилы. Женщина в бесформенном голубом пальто держалась за другую, ростом повыше; остальные присутствующие застыли, прямые и недвижимые, как столбы кладбищенского забора. «Когда я увидел двух пожилых мужчин, стоявших рядом у края могилы, я сразу понял, что это два адвоката. Я пошел по узкой дороге вниз по склону, к ним. Затем я подумал: если покойный был врачом, то почему же так мало людей пришло проститься? Где все его пациенты?» Мужчина с серебристо-седыми волосами, стоявший рядом с двумя адвокатами, заметил его первым и тихонько подтолкнул локтем одного из них, массивного, в черном пальто с меховым воротником. Крупный мужчина взглянул на него, затем – на маленького, стоявшего рядом и выглядевшего сильно простуженным, и тот, оторвав взгляд от священника, тоже вопросительно посмотрел на Дона. Даже священник умолк на мгновение, опустил замерзшую руку в карман пальто и взглянул на молодого человека с удивленным смущением.

И, наконец, словно контраст к их настороженному вниманию, одна из красавиц (дочери?) послала ему едва заметную, но искреннюю улыбку.

Мужчина с серебристо-седой головой, выглядевший так, будто он только что сошел с киноэкрана, медленно приблизился к Дону.

– Вы друг Джона? – прошептал он.

– Меня зовут Дон Вандерлей, – прошептал он в ответ. – Я получил письмо от человека по имени Сирс Джеймс, и консьержка в его офисе сказала, что я могу найти его здесь.

– Черт, ты даже немного похож на Эдварда, – Льюис сжал его руку повыше локтя. – Слушай, парень, нам сейчас не до тебя, побудь тут поблизости и ничего не говори, пока все не закончится. У тебя есть где остановиться на ночь?

«Итак, я присоединился к ним, наполовину ловя, наполовину избегая их взглядов. Женщина в бледно-голубом пальто согнулась подле той, вызывающе красивой, что ее поддерживала: лицо ее исказилось, и она заголосила: „О нет, о нет, о нет!“ Скомканные цветные салфеточки у ее ног подлетали и кружились на ветру, хозяйничающем в низине. Время от времени одна из них улетала, словно пастельный фазан, и попадала в сеть изгороди. Ко времени нашего ухода десятки их прилипли к проволоке».

4Фредерик Готорн

«Какая же Стелла молодец», – отметил Рики. В то время как трое оставшихся членов Клуба боролись со своим горем, одна она подумала о Милли Шин. Сирс и Льюис, как и он сам, вероятно, решили, что она просто останется жить в доме Джона. Или же, если ей станет одиноко, переселится в отель «Арчер» и поживет там, пока не решит, как быть дальше. Он и Сирс знали, что финансовые затруднения Милли не грозят: в своем завещании Джон Джеффри оставил ей дом и все, что имелось на его банковских счетах. Если сложить все вместе, она унаследовала что-то около ста тысяч долларов: если Милли решит остаться в Милбурне, то после уплаты налогов сможет обеспечить себе довольно комфортабельную жизнь. Мы адвокаты, признался он самому себе, и таков наш образ мыслей. И ничего с собой поделать не можем: во главу угла мы ставим крючкотворство, а люди отходят на второй план.

Конечно же, они думали о Джоне Джеффри. Новости обрушились около полудня того дня, когда сила воспоминаний Рики достигла своего апогея: он понял, что стряслось нечто ужасное, как только услышал на другом конце телефонной линии дрожащий голос Милли Шин.

– Это… Это… – невнятно пролепетала она прерывающимся голосом. – Мистер Готорн?

– Да, это я, Милли, – ответил он. – Что случилось? – Он нажал кнопку селектора, соединяющего его с кабинетом Сирса, и попросил его тоже включить динамик. – Что стряслось, Милли? – спросил он, думая о том, что его голос для Сирса, должно быть, звучит оглушительно; однако тише говорить он не мог: динамики воспроизводили голос клиента с нормальной громкостью, в то же время утраивали громкость голоса любого, находящегося на линии в офисе.

– Ты порвешь мои барабанные перепонки, – пожаловался Сирс.

– Извини, – сказал Рики. – Милли, вы здесь? Сирс, Милли звонит.

– Я понял. Милли, чем могу помочь?

– О-о-о-о! – взвыла она, и шею Рики словно обдало холодом.

В трубке стихло.

– Позови ее, – скомандовал Сирс.

– Милли, вы тут?

Рики услышал, как телефон ударился обо что-то твердое.

Затем раздался голос Уолта Хардести:

– Эй, это шериф. Мистер Готорн?

– Да. Мистер Джеймс тоже на линии. Что происходит, Уолт? С Милли все в порядке?

– Она стоит, смотрит в окно. А кто она ему, жена? Я думал, жена.

Сирс не вытерпел и ворвался в их разговор – его голос прогрохотал в кабинете Рики, как залп орудия:

– Она его экономка. Теперь скажите нам, что у вас происходит.

– А убивается прямо как жена. Вы адвокаты доктора Джеффри?

– Да, – сказал Рики.

– Вы еще не слышали про него?

Оба партнера молчали. Если Сирс чувствовал то же, что и Рики, его горло сдавило слишком сильно, чтобы говорить.

– Ну… он тут решил попрыгать, – сказал Хардести. – Эй, леди, успокойтесь, присядьте, что ли…

– ОН… ЧТО?!! – взревел Сирс.

– Ну, он сиганул с моста с утра пораньше. Я и говорю – прыгун. Леди, успокойтесь, дайте поговорить.

– Леди зовут миссис Шин, – сказал Сирс, овладев собой. – Она станет более управляемой, если вы удосужитесь называть ее так. А теперь, поскольку миссис Шин, очевидно, хотела поговорить с нами и не смогла, будьте добры, потрудитесь объяснить, что случилось с Джоном Джеффри.

– Он нырнул с…

– Следите за своей речью. Он упал с моста. С какого моста?

– Черт, да с моста через реку, с какого еще?

– В каком он состоянии?

– Мертв, как гвоздь, в каком еще? Скажите, кто позаботится об опознании, оформлении и обо всем остальном? Эта леди не в себе…

– Мы, – сказал Рики.

– И мы позаботимся кое о чем другом, – прорычал Сирс. – Ваше поведение позорно! Ваша манера выражаться постыдна! Вы болван, Хардести!

– Да погодите, черт вас…

– И ЕЩЕ! Если вы берете на себя ответственность заявлять, что доктор Джеффри совершил самоубийство, вы, несомненно, на ложном пути, мой друг, и я советовал бы вам держать подобные домыслы при себе.

– Да Омар Норрис видел, как все было, – сказал Хардести. – Нам сейчас необходимо провести опознание перед вскрытием, так может, закончим разговор, и вы подъедете сюда?

Через пять минут после того, как Рики повесил трубку, на пороге появился Сирс. Он уже надевал пальто:

– Это какая-то ошибка, но все равно поехали туда.

Телефон зазвонил снова.

– Не отвечай, – сказал Сирс, но Рики снял трубку. – Да?

– В приемной молодая женщина, она хочет вас видеть, мистер Джеймс, – доложила консьержка.

– Попросите ее прийти завтра, миссис Куаст. Сегодня утром скончался доктор Джеффри, и сейчас мы с мистером Джеймсом едем к мистеру Хардести.

– А что… – миссис Куаст, едва не шагнув за грань осторожности, сменила тему. – Я вам очень сочувствую, мистер Готорн. Вы хотите, чтоб я сообщила миссис Готорн?

– Да, и передайте, пожалуйста, что я позвоню ей, как только смогу.

Сирс весь извелся от нетерпения и, когда Рики выходил из-за стола, стоял уже в коридоре, крутя в руках шляпу. Рики схватил пальто и бросился догонять его.

Вдвоем они спустились в отделанный панелями холл.

– Этот мерзкий безмозглый урод… – грохотал Сирс. – Как будто можно верить байкам Омара Норриса о чем-то ином, кроме виски и снегоочистителя.

Рики остановился и притронулся к руке Сирса.

– Нам надо хорошенько все обдумать, Сирс. Джон ведь и в самом деле мог покончить с собой. – Эта мысль еще не глубоко проникла в него, и он заметил, что Сирс полон решимости не давать ей проникнуть в себя. – У него никогда не возникло бы желания или причины гулять по мосту, особенно в такую погоду.

Лицо Сирса налилось кровью.

– Если ты так думаешь, значит, ты такой же болван! Мне плевать, может он ворон считал, но пошел он туда неспроста! – Он избегал смотреть Рики в глаза. – Не знаю и не представляю, но что-то было. Разве вчера вечером Джон был похож на самоубийцу?

– Нет, но…

– Значит, оставим спор. Едем к нему домой. – Он обогнал Рики и влетел в приемную, распахнув дверь ударом плеча. Рики поспешил за ним следом и был слегка удивлен, когда Сирс остановился напротив высокой темноволосой девушки с точеными чертами овального лица.

– Сирс, некогда ведь, скажи девушке, пусть зайдет завтра.

– Она говорит… – Сирс снял шляпу. Он выглядел так, словно его только что огрели доской по голове. – Повторите ему, что вы мне сказали, – обратился он к девушке.

И она сказала:

– Я племянница Евы Галли, и я ищу работу.

(Миссис Куаст отвернулась от девушки, которая скромно улыбалась ей, и покраснела, набрав номер Готорнов. Девушка отошла и разглядывала китайскую графику, которой Стелла два-три года назад заменила висевшие там гравюры Одюбона[9]. Новое и малопонятное – таково было суждение миссис Куаст о графике и девушке.

– Нет! – выдохнула Стелла Готорн, услышав о докторе Джеффри. – О, бедная Милли! Бедные все, конечно… Но я должна как-то помочь Милли…

Вытаскивая штекер из гнезда, миссис Куаст думает: «Боже, какой здесь яркий свет, – а потом: – Ну и ну, как же здесь темно, темно как в аду, видать, свет отключился и потом сразу включился. – Лампа на ее столе как будто и не гасла, и она трет глаза и трясет седой головой. – Да, Милли Шин жилось неплохо, но теперь самое время ей заняться настоящей работой…» – и с удивлением слышит, как мистер Джеймс говорит этой дерзкой девчонке, мол, если она придет завтра, они поговорят о том, чтобы дать ей кое-какую секретарскую работу: с ней поговорят о какой-нибудь секретарской работе для нее. «И вообще, что за чертовщина здесь творится?»)

А Рики, глядя на Сирса, тоже недоумевал: секретарь? Ведь у них уже работает секретарша на полставки – Мэвис Ходж – и выполняет почти всю печатную работу. Чтобы достаточно нагрузить новую девушку, ей придется поручить разбор ненужной, лишней почты. Но без сомнения, отнюдь не нехватка еще одной пары рук побудила Сирса так расспрашивать девушку, а имя, Ева Галли, которое подействовало примерно так, как если выпить стакан портвейна, никогда прежде не пробовав его… Сирс вдруг показался ему бесконечно уставшим: бессонница, ночные кошмары, видение Фэнни Бэйта, Эльмер Скейлс и его чертовы овцы, а теперь еще смерть Джона (прыгун) – все это, обрушившись разом, подкосило его. Рики видел страх и усталость партнера и видел теперь, что даже Сирс может расклеиться.

– Да, приходите завтра, – сказал девушке Рики, отметив привлекательные, правильные черты овального лица, и понял: если что в этот момент не следовало напоминать Сирсу, то это имя Ева Галли. Миссис Куаст не сводила с них глаз, и он попросил ее придумать, что отвечать на все звонки.

– Вероятно, умерший был вашим другом, – сказала Рики девушка. – Мне так неловко, что я пришла в такой час. – И печально улыбнулась, что было похоже на искреннее сочувствие. – Пожалуйста, не задерживайтесь из-за меня.

Он взглянул еще раз на ее лисье лицо и повернулся к побледневшему Сирсу, который стоял в дверях и механически застегивал пуговицы пальто. Возможно, интуиция того не подводила и появление этой девушки – часть головоломки, и ничто не случайно: словно существует какой-то план, и, собрав воедино все кусочки, они сумеют увидеть картину целиком. – Может, это и не Джон вовсе, – сказал Сирс в машине. – Хардести некомпетентен, я не удивлюсь, если он просто поверил Омару Норрису на слово…

Его голос угас; оба понимали, что это иллюзия.

– Как же холодно, – пожаловался Сирс, по-детски надув губы.

– Чертовски холодно, – согласился Рики, наконец подумал о другом и произнес: – По крайней мере, Милли не умрет с голоду.

Сирс вздохнул и словно оживился:

– И, что тоже неплохо, она лишилась работы, дающей ей право подслушивать.

И опять воцарилось молчание, словно они осознали, что уже примирились с тем фактом, что Джон Джеффри упал с моста и утонул в замерзающей реке.

Когда они, подобрав Хардести, приехали в крохотную тюрьму, где тело дожидалось машину из морга, стало ясно, что Омар Норрис не ошибся. Покойный был Джоном; он казался более изможденным, чем при жизни. Редкие волосы прилипли к черепу, губы ввалились – он выглядел в точности как в том кошмаре Рики Готорна.

– Господи Иисусе… – прошептал Рики.

Уолт Хардести ухмыльнулся и заметил:

– У него другое имя, господин адвокат.

– Выдайте нам бланки, Хардести, – тихо произнес Сирс и, будучи Сирсом, добавил: – Его вещи мы тоже заберем с собой, если вы не умудрились их потерять, как его зубные протезы.

Они надеялись найти хоть какую зацепку, осмотрев кучку принадлежавших Джеффри мелочей в конверте, отданном Хардести. Однако в коллекции предметов, собранных из карманов Джона, ничего такого не оказалось. Расческа, шесть запонок, экземпляр «Как стать хирургом», шариковая ручка, связка ключей в потертом кожаном мешочке, три четвертака и один дайм[10] – Сирс разложил все это у себя на коленях, сидя на переднем сиденье старого «бьюика» Рики.

– Эх, если б была записка… – вздохнул Сирс, тяжело откинулся на спинку сиденья и потер глаза. – Я начинаю ощущать себя представителем биологического вида, находящегося под угрозой исчезновения. – Он снова выпрямился и взглянул на разложенные предметы. – Хочешь взять себе что-нибудь или мы просто отдадим все Милли?

– Может, Льюис захочет взять запонки?

– Давай отдадим их ему. Кстати, Льюис! Надо сообщить ему. Будем возвращаться в офис?

Потрясенные, они молча сидели на теплых сиденьях старой машины. Сирс достал длинную сигару, отрезал кончик и, отбросив обычный ритуал разглядывания и обнюхивания, поднес к ней зажигалку. Рики, не жалуясь, опустил со своей стороны стекло: он знал, что Сирс курил машинально, даже не осознавая этого.

– Странно, Рики, – сказал он. – Джона больше нет, а мы говорим о запонках.

Рики запустил двигатель:

– Поехали на Мелроуз-авеню, выпьем.

Сирс убрал печальную коллекцию обратно в конверт, сложил его пополам и опустил в карман пальто.

– Следи за дорогой. Опять снег пошел, ты не заметил?

– Нет, не заметил, – ответил Рики. – Если будет продолжаться в том же духе, то нас совсем завалит задолго до конца зимы. Может, пора запасаться консервами на всякий случай. – Рики включил фары, зная заранее, что, если он этого не сделает, Сирс вскорости скомандует ему. По серому небу, нависшему над городом на несколько недель и сейчас потемневшему почти до черноты, волнами катились облака.

– П-ф-ф, – недовольно фыркнул Сирс. – Последний раз такое было в…

– Я вернулся из Европы. В сорок седьмом. Жуткая зима.

– А еще до этого – в двадцатые годы.

– Тысяча девятьсот двадцать шестой. Снегу намело почти до крыш.

– Моя соседка тогда погибла.

– Кто это был? – спросил Рики.

– Ее звали Виола Фридриксон. Застряла в автомобиле. Замерзла насмерть. Фридриксоны, кстати, владели домом Джона. – Сирс снова устало вздохнул, когда Рики, повернув на площадь, проезжал мимо отеля – его темные окна перечеркивали летящие хлопья снега, крупные, как ватные шарики.

– Господи, Рики, у тебя открыто окно! Ты что, хочешь нас заморозить? – Он поднял руки, чтобы прикрыть подбородок воротником пальто, и тут заметил сигару, зажатую между пальцами. – О, прости. Привычка… – Он чуть приоткрыл свое окно и выбросил в него окурок. – Какая гадость!

Рики вспомнилось тело Джона Джеффри, распростертое на столе в камере, голубоватая кожа черепа; он подумал о том, что надо сообщить страшные новости Льюису.

Сирс кашлянул:

– Не пойму, почему до сих пор ничего не слышно от племянника Эдварда.

– Может, он появится неожиданно. – Снегопад немного утих. – Так-то лучше. – «А может, и нет». Сгустились какие-то необычные полуденные сумерки, и свет фар не улучшал видимость, рассеиваясь перед капотом. Зато дома и другие разрозненные городские объекты, казалось, светились сами по себе, но не желтым светом автомобильных фар, а белым-белым светом, отраженным от облаков, что кипели и клубились над головой: там сияла ограда полицейского участка; здесь – дверь и лепное украшение; тут – отдельные камни в стене; вон там – тополя на аллее. Их бескровная белизна напоминала Рики зловещий оттенок лица Джона Джеффри. А небо над этими сияющими предметами и над клубящимися облаками стало еще темней.

– Как ты считаешь, что произошло? – спросил Сирс.

Рики свернул на Мелроуз-авеню:

– Не хочешь заскочить домой, взять что-нибудь?

– Нет. У тебя есть идеи или нет?

– Я бы хотел знать, что случилось с овцами Эльмера Скейлса.

Они подъезжали к дому Рики, и Сирс проявлял нетерпение:

– Да черт с ними, с овцами нашего Вергилия. – Он хотел поскорее выйти из машины, хотел прекратить дискуссию и взревел бы медведем, если бы Рики напомнил ему о появлении босоногого Фэнни Бэйта на лестнице, – все это Рики понимал, но, когда они с Сирсом вышли из машины и стали подниматься к дверям, спросил:

– Кстати, эта девушка, сегодня утром…

– И что девушка?

Рики вставил ключ в дверь:

– Если хочешь сделать вид, что нам нужен секретарь, – отлично, но…

Стелла открыла дверь и сразу же заговорила:

– Я так рада, что вы оба здесь. Я так боялась, что вы поедете к себе на дурацкую Уит Роу и будете притворяться, что ничего не произошло. Якобы работать и держать меня в неведении! Сирс, пожалуйста, входи, а то мы так дом выстудим. Входите же! – Они прошаркали в прихожую, двигаясь, как две усталые клячи, и сняли пальто. – Вы оба ужасно выглядите. Ошибка исключена? Это был Джон?

– Это был Джон, – ответил Рики. – Больше нам ничего не известно, Стелла. Похоже, что он на самом деле прыгнул с моста.

– О боже… – сказала Стелла, и вся ее напускная живость улетучилась. – Бедный Клуб Фантазеров…

– Аминь, – сказал Сирс.

После завершения позднего ленча Стелла сказала, что приготовит и отнесет поднос для Милли:

– Может, поклюет хоть чуть-чуть.

– Милли? – спросил Рики.

– Милли Шин, разрешите вам напомнить. Я не могла оставить ее метаться по огромному дому Джона. Сходила и привела ее сюда. Она совершенно разбита, бедняжка, и я уложила ее в постель. Сегодня утром она проснулась и все искала Джона по дому, пока не приехал этот жуткий Уолтер Хардести.

– Хорошо, – сказал Рики.

– Ничего хорошего! Если б ты и Сирс не были так заняты собой, то могли бы и подумать о ней.

Услышав свое имя, Сирс поднял голову и моргнул:

– Милли не о чем беспокоиться. Ей остается дом Джона и непропорционально крупная сумма денег.

– Непропорционально, Сирс? Почему бы тебе самому не отнести ей поднос наверх и не рассказать, как она должна быть благодарна? Ты думаешь, ей станет легче от этого? Оттого, что Джон Джеффри завещал ей несколько тысяч долларов?

– Едва ли несколько тысяч, Стелла, – сказал Рики. – Джон завещал Милли почти все свое имущество.

– Ну, значит, так и должно было быть, – заявила Стелла и, чеканя шаг, вышла из кухни, оставив их в недоумении.

Сирс спросил:

– Ты никогда не испытывал трудностей с расшифровкой ее высказываний?

– Периодически, – ответил Рики. – Где-то была книга с шифрами, но думаю, Стелла ее выкинула сразу после свадьбы. Будем звонить Льюису? Мы и так уже слишком затянули.

– Дай мне телефон.

5Льюис Бенедикт

Льюис не был голоден и готовил себе завтрак скорее по привычке: творог, болонская копченая колбаса с хреном и толстый кусок сыра Отто Грубе, который Отто делал на своей маленькой сырной фабрике, что находилась в паре миль от Эфтона. Немного расстроенный утренними событиями, Льюис с удовольствием думал о сыроваре. Отто Грубе был легким в общении человеком, крупным, почти как Сирс, но с сутулой от многолетнего стояния над чаном спиной; у него было красное жизнерадостное лицо клоуна и огромные плечи и руки. Отто так отозвался о смерти его жены:

– С тобой беда приключилась в Испании, да? Мне сказали в городе… Это ошень грустно, Льюис.

После дежурных соболезнований знакомых его слова очень тронули Льюиса. Отто, с его молочно-белой от многочасовой работы на сыроварне кожей, Отто, с его собаками для охоты на енотов – ничто не могло согнуть его дух. Заканчивая завтрак, Льюис подумал, что надо бы на днях съездить к нему; он возьмет ружье, и они с Отто и его собаками пойдут поохотятся, если снег прекратится. Немецкая прямота Отто – вот чего ему сейчас не хватает.

Но снег опять повалил; собаки, наверное, сейчас гавкают в вольерах, а Отто снимает сыворотку, кляня раннюю зиму.

«Ошень грустно». Грустно то, что случилось, в особенности с Джоном. Загадка. Как, впрочем, и с Эдвардом.

Льюис резко поднялся, собрал тарелки и сложил в мойку, затем взглянул на часы и застонал. Одиннадцать тридцать, а ленч уже окончен: оставшееся до конца дня время маячило вдали, словно альпийские вершины. Он даже не позаботился о том, чтоб пригласить какую-нибудь девушку поболтать и скоротать вечерок, не предвиделось и более утонченное удовольствие – встреча с Кристиной Барнс.

Льюису Бенедикту с успехом удавалось то, что в таком маленьком городишке, как Милбурн, казалось невозможным: с первого месяца возвращения из Испании он организовал свою личную жизнь так, что она стала секретом для всех. Он соблазнял студенток колледжа, молодых учительниц, косметологов, хрупких девушек, торговавших косметикой в универсаме «Янг Бразерс», – любую, показавшуюся ему достаточно хорошенькой. Пуская в ход свою приятную внешность, естественное обаяние, юмор и деньги, он способствовал тому, что в городской мифологии его стали считать довольно комичной фигурой: этакий стареющий плейбой, Старый Учтивый Петух. Живой, веселый, удивительно беззаботный, Льюис возил своих подружек в лучшие рестораны в радиусе сорока миль, заказывал лучшие вина и блюда. Он приглашал в свою спальню или его приглашала в свою чуть ли не каждая пятая из всех этих девушек – тех, что своим смехом давали понять, что никогда не смогут воспринимать его всерьез. Когда какая-нибудь пара – скажем, Уолтер и Кристина Барнс – отправлялась в «Олд Милл» у Кирквуда или в «Кристо» между Белденом и Харпурсвиллем, они вполне могли увидеть там седую голову Льюиса, наклонившуюся к веселой мордашке хорошенькой девушки втрое моложе его. «Ты только взгляни на этого старого плута, – сказал бы тогда Уолтер Барнс. – Опять за свое». Его жена улыбнется в ответ, но трудно будет сказать, что означает ее улыбка.

А Льюис под своей комичной репутацией маскировал серьезность привязанности и пользовался публичными романами, чтобы скрыть более глубокие, истинные взаимоотношения с женщинами. Он проводил вечера или ночи с девушками; с женщинами же, которых любил, он встречался раз-два в неделю и, как правило, в полдень, когда их мужья находились на работе. Первой из них была Стелла Готорн, в некоторых отношениях наименее утоленная его любовь, однако как бы служившая образцом для остальных увлечений. Стелла была чересчур бесцеремонной и остроумной, она держалась с ним слишком легкомысленно. Она просто развлекалась, а простое развлечение могли дарить ему и молоденькие учительницы и косметологи. Он же хотел чувства, он хотел душевного волнения. Стелла была единственной женой в Милбурне, которая, подарив ему себя, ускользнула от такого чувства. Она вернула ему его образ плейбоя – сознательно. Его любовь к ней была краткой и всеобъемлющей, но их потребности абсолютно не совпадали. Стелла совершенно не хотела Sturm und Drung[11]; Льюис в глубине своего требующего сердца знал, что он ищет и желает вновь обрести те чувства, которые дарила ему Линда. Ветреный Льюис был ветреным только внешне. С глубокой печалью в душе он расстался со Стеллой: она не поняла или не приняла ни одного из его намеков, предложенные ей чувства не тронули ее. Она решила, что он просто ударился в пустые интрижки с девчонками.

Но восемь лет назад Льюис завязал отношения с Леотой Маллигэн, женой Кларка Маллигэна. После Леоты – с Сонни Винути, затем – с Лаурой Ботц, женой дантиста Харлана Ботца, и наконец год назад – с Кристиной Барнс. Он заботливо ухаживал за каждой из этих женщин. Он любил в них цельность, их привязанность к своим мужьям, их потребности, их юмор. Он любил в них недостаток ребячества – любил их дома и машины. Любил просто поговорить с ними. Они поняли его, и каждая из них прекрасно сознавала, что он им мог дать: скорее тайное замужество, чем интрижку.

Когда чувство утрачивало новизну и начинались повторения – все заканчивалось. Льюис до сих пор любил каждую из них; он все еще любил Кристину, но…

«Но» состояло в том, что перед ним была стена. Стеной он называл тот момент, когда начинал думать, что глубокие поначалу взаимоотношения обернулись тривиальным романом. Тогда приходилось оступаться. И отступая, он частенько обнаруживал, что думает о Стелле Готорн.

Разумеется, и мечтать не стоило о том, чтобы провести вечер со Стеллой. Это означало бы признаться самому себе в абсолютной глупости.

А что могло быть глупее этой странной сцены сегодня утром? Льюис оторвал взгляд от мойки, чтобы взглянуть в окно на тропинку, убегающую в лес, вспомнил, как мчался по ней, задыхаясь, как заходилось от ужаса сердце, – ну разве не осёл? Падал пушистый снег, такой знакомый лес тянул белые руки-ветви, тропинка, такая мирная, делала вираж в никуда.

– Когда падаешь с лошади, ты встаешь и садишься на нее снова, – сказал самому себе Льюис. – Ты просто начинаешь все сначала.

Что такое? Что он слышит – голоса? Нет, это его собственные мысли вслух. Это он сам себя испугал, припомнив слишком детально последний вечер в жизни Линды. Тот вечер и еще ночной кошмар – где Сирс и Джон приближались к нему – настолько одурманили его, что он ведет себя, как персонаж одной из историй Клуба Фантазеров. Не было никакого жуткого незнакомца на той тропке; невозможно незаметно и бесшумно пройти через его лес. Все это объяснимо.

Льюис поднялся в спальню, скинул мокасины, надел сапоги, натянул свитер и лыжную куртку и спустился к двери на кухню.

Его утренние следы припорошило снегом. Воздух был восхитителен – морозный и хрустящий, как яблоко; по-прежнему падал легкий снег. Если не получится пойти поохотиться с Отто Грубе, надо будет покататься на лыжах. Льюис прошел через двор и ступил на тропинку. По темному небу над головой разбросало сверкающие облака, но день все же был наполнен серым светом. Снег на еловых лапах блестел по-особенному – словно под яркой луной.

Он сознательно пошел по тропинке в том направлении, откуда бежал утром. И удивился своему страху, вызвавшему колики во рту и животе.

– Ну вот, я здесь – приди, возьми меня! – произнес он и улыбнулся.

Он почувствовал, что кругом ни души – лишь день, лес и его дом за спиной; через мгновение он понял, что страх тоже улетучился.

И пока Льюис шел по свежему снегу к лесу, появилось новое ощущение, обусловленное, вероятно, тем, что он двигался в обратном направлении и смотрел на лес с непривычного ракурса, а может потому, что впервые за много недель он не бежал. Как бы там ни было, лес казался иллюстрацией со страницы книги – словно его нарисовали на листе бумаги черной тушью. Это был лес из волшебной сказки, слишком отчетливый, слишком спокойный, чтобы казаться реальным. Даже тропинка, игриво заворачивающая в никуда, была сказочной.

Это была ясность, порождающая тайну. Каждая голая и колючая ветвь, каждое сплетение тонких стеблей вырисовывались отдельно, сияя своей собственной жизнью. Какое-то неправильное, искаженное волшебство сочилось отовсюду. Углубившись дальше, туда, куда не проник свежевыпавший снег, он увидел свои утренние следы, и они тоже казались частью сказки, эти призрачные, нереальные отпечатки на снегу, бегущие ему навстречу.

Льюис был слишком возбужден, чтобы сидеть дома после прогулки. Пустота свидетельствовала, что в ней нет женщины; и в ближайшее время не предвидится, если только Кристина Барнс не заявится для финального скандала. Кое-какие дела уже несколько недель ждали завершения: следовало проверить отстойник канализации, стол в гостиной пребывал в плачевном состоянии и требовал полировки, так же как и почти все столовое серебро, однако эти дела могли подождать еще столько же. Так и не сняв свитер и парку, Льюис бродил по дому с одного этажа на другой, не задерживаясь ни в одной комнате.

Он вошел в гостиную. Вид большого стола красного дерева был укором ему: его поверхность потускнела, там и тут виднелись царапины, появившиеся от того, что на него ставили керамическую посуду без скатерти. Букет цветов в вазе увял; опавшие лепестки напоминали мертвых пчел.

– Неужели ты предполагал кого-то здесь увидеть? – спросил он себя. – Ты разочарован тем, что не увидел? Ну хорошо. – Он помотал головой, отнес цветы на кухню и бросил их в мусорную корзину. – Так кого ты хотел встретить? Себя?

Льюис вдруг покраснел.

Он убрал опустевшую вазу на полку, вышел из дому и пересек двор, направляясь к бывшей конюшне, которую какой-то прошлый владелец переоборудовал в гараж и мастерскую. «Морган» стоял у верстака, заваленного отвертками, плоскогубцами и кисточками в банках. Льюис нагнулся, открыл дверь машины и сел за руль. Он выехал из гаража, свернул налево, вышел из машины и закрыл дом. Затем развернул машину и по дорожке вырулил на шоссе. Он сразу же почувствовал себя в родной стихии: ветер поднял на дыбы откидной верх «моргана», прижал и разделил пополам волосы Льюиса. Бак был почти полон.

Через пятнадцать минут его уже окружали холмы и поля. Он выбирал дороги помельче, разгоняясь до семидесяти, иногда – восьмидесяти миль, когда видел перед собой прямой участок. Порой на поворотах маленькую машину заносило, но Льюис умелой рукой выправлял ее, даже не задумываясь. Он инстинктивно хорошо водил машину.

В конце концов он осознал, что повторяет маршрут, которым, будучи еще студентом, возвращался из Корнелла. Разница состояла лишь в том, что максимальная скорость тогда была тридцать миль в час.

После двухчасовой езды по узким дорогам, мимо ферм и парков, его лицо ныло от холода. Он оказался в округе Томпкинс, близ Итаки, здесь местность была более лиричной, чем у Бингэмптона; поднимаясь на вершины холмов, он видел черную ленту дороги, тянущуюся вперед и вниз. Небо потемнело, хотя был еще только полдень: Льюис подумал, что к ночи опять повалит снег. Затем впереди показался участок дороги, на котором, как он знал, его «морган» могло развернуть почти на сто восемьдесят градусов. Однако он напомнил себе, что ему шестьдесят пят лет – слишком много для таких финтов. Он повернул в сторону дома.

Снизив скорость, он миновал долину по направлению к Харфорду, двигаясь обратно на восток. На прямых участках он опять разгонялся, но не выше семидесяти. Скорость, холодный ветер и изящество маленькой машины все еще доставляли удовольствие, как и не покидавшее его ощущение – словно он был тем самым юношей, мчавшимся из университета домой.

Понемногу начинался снегопад.

Недалеко от аэродрома, близ Глен Обри, он миновал лесопосадку голых кленов и увидел в них знакомые сверкающие очертания своего леса. Их наполняло волшебство, какой-то скрытый смысл, бывший частью запутанной сказки, в которой герои-лисы оказывались заколдованными ведьмой принцами. Он увидел следы, бегущие к нему.

…вообрази, что ты вышел на прогулку и увидел самого себя, бегущего к тебе, твои волосы развеваются, лицо искажено страхом…

Его внутренности вдруг похолодели – как его замерзшее лицо. Впереди, прямо на дороге, стояла женщина. Он успел лишь заметить испуг и смятение в ее позе, волосы, развевающиеся за плечами. Он крутанул руль, гадая, откуда, к черту, она здесь взялась.

Господи, она просто прыгнула под колеса.

И в то же мгновение понял, что мчится прямо на нее. Машину повлекло в занос и начало разворачивать. Задняя часть корпуса медленно приблизилась к девушке. Затем машину отбросило к обочине, она какое-то время скользила боком, и Льюис потерял девушку из виду. В панике он вывернул руль в другую сторону. Время растянулось и поглотило его, пока он сидел в летящей машине, не в силах что-либо изменить. Затем мгновение переменилось, оболочка лопнула, и время потекло, а он – пассивный, каким ни разу в жизни не был, – понял, что машину снесло с дороги: все это происходило невероятно медленно, с ленцой, а «морган» просто плыл.

В следующее мгновение все кончилось. Машина с диким утробным скрежетом остановилась на поле капотом к дороге. Женщины, которую он, вероятно, сбил, не было видно. Рот наполнился вкусом крови; сжимавшие руль руки тряслись. Наверняка он сбил женщину, и тело ее отлетело в кювет. Льюис с трудом открыл дверь и выбрался наружу. Ноги тоже дрожали. Он сразу понял, что «морган» безнадежно застрял: задние колеса намертво зарылись в мерзлую грязь. Понадобится тягач.

– Эй! – крикнул он. – Где вы? С вами все в порядке?!

Ноги его не шли.

Шатаясь, Льюис побрел к шоссе. Он увидел следы сумасшедших виражей своей машины. Мышцы бедер ныли. Он чувствовал себя полным стариком.

– Эй! Леди!

Девушки нигде не было видно. Сердце заходилось; ковыляя, он перешел через дорогу, страшась того, что может увидеть лежащим в кювете: руки-ноги раскинуты в стороны, голова жутко повернута набок… Однако в кювете, как в колыбели, лежал лишь нетронутый снег. Он взглянул вверх и вниз вдоль шоссе – никого.

Наконец Льюис сдался. Возможно, женщина незаметно ушла – так же, как и появилась. Или померещилась ему. Он потер глаза. Бедра все еще ныли. Он с трудом двинулся вниз по дороге, надеясь увидеть какую-нибудь ферму, откуда можно будет позвонить в аварийную службу. Когда он наконец нашел жилье, мужчина с густой черной бородой, похожей на матрас, и злыми глазами разрешил ему воспользоваться телефоном, однако ждать приезда аварийки заставил на крыльце.

Домой он попал только к семи вечера, голодный и злой. Девушка появилась лишь на мгновение, выпрыгнула как олень на дорогу, и, когда его занесло, он потерял ее из виду. Но на такой прямой дороге куда она могла деться, куда успела убежать после того, как он остановился на поле? Может, она погибла и осталась в кювете? Да какой там: даже от столкновения с собакой на корпусе осталась бы большая вмятина, но «морган» цел.

– Дьявол! – громко выругался он. Машина все еще стояла на подъездной аллее; он пробыл дома совсем недолго – только успел согреться. Вернулись и дневное беспокойство, и то самое чувство: если он не будет двигаться, случится что-нибудь дурное – что-то похуже сегодняшней аварии грозило ему, словно ствол нацеленного на него ружья. Льюис поднялся в спальню, снял парку и свитер, надел свежую рубашку, репсовый галстук и двубортный блейзер. Он решил отправиться в «Хемфрис Плэйс» и подкрепиться гамбургером и парой пива.

Стоянка была почти забита, и Льюису пришлось оставить машину около шоссе. Легкий снегопад стих, но воздух был так холоден и колюч, что казалось, махни рукой – и он разлетится мелкими осколками. С витрины бара мигала реклама пива, через парковку доносилось треньканье кантри – квартет исполнял «Крутящееся пушечное ядро».

Когда он вошел, резкий звук скрипки больно резанул слух, и Льюис нахмурился, взглянув на музыканта, пиликавшего на сцене, – волосы до плеч, левое бедро и правая ступня дергались в такт, глаза закрыты. Буквально через мгновение музыка снова стала похожа на музыку, но головная боль осталась. В баре было многолюдно и так жарко, что Льюис почти сразу же начал потеть. Крупный бесформенный Хемфри Стэлледж, в фартуке поверх белой рубашки, сновал туда-сюда за стойкой. Все столики у эстрады были заняты молодежью, дующей пиво из кувшинчиков. Глядя на их затылки, Льюис не мог отличить парней от девушек.

«А что если ты увидишь себя самого бегущего себе навстречу, бегущего навстречу свету фар твоей машины, волосы твои развеваются, лицо твое искажено страхом…»

– Принести тебе что-нибудь, Льюис? – спросил Хемфри.

– Две таблетки аспирина и пиво. Жутко болит голова. Да, и гамбургер, Хемфри. Спасибо.

В другом конце бара, забравшись подальше от музыкантов, вспотевший и немытый Омар Норрис развлекал группу мужчин. Рассказывая что-то, он выпучивал глаза, размахивал руками, и Льюис знал, что если стоять рядом с ним, то можно заметить, как слюна Омара летит на лацканы твоего пиджака. Когда Омар был моложе, его байки о том, как он улизнул из-под надзора жены или окружного инспектора по уборке, о хитростях, к которым он прибегал, чтобы увернуться от любой работы, кроме как Санта-Клаусом в универсаме и очистки улиц от снега, – были достаточно остроумны и веселы, но сейчас Льюис немного удивился тому, что Норрису удалось привлечь чье-то внимание. Кое-кто даже покупал ему выпить. Стэлледж принес аспирин и поставил на стол стакан пива.

– Гамбургер на подходе, – сообщил он.

Льюис положил таблетки на язык и запил их. Группа наконец отыграла про крутящееся ядро и начала другую песню, ему не знакомую. Одна из девушек за столиком напротив сцены обернулась и посмотрела на него. Льюис кивнул ей.

Допив пиво, он оглядел сидящих в баре. У передней стены оставалось несколько свободных мест; Льюис подал знак Хемфри, указав глазами на свой пустой стакан, и, когда он был наполнен, поднялся и пошел через зал. Если сейчас не занять стул, ему придется коротать вечер у стойки. На полпути он кивнул Ролло Дрэгеру, фармацевту, – вырвался из дому отдохнуть от бесконечных жалоб Ирменгард – и запоздало узнал парня, сидящего с девушкой, которая смотрела на него: Джима Харди, сына Элеонор, в последнее время обычно гулявшего с дочерью Дрэгеров. Он оглянулся на пару и увидел, что они оба смотрят на него. Подозрительный парень, подумал Льюис: блондин, широкий в кости, сильный, но словно какой-то неистовый, необузданный. И всегда ухмыляется: Хардести говорил Льюису, что Джим Харди, вероятно, был одним из тех, кто поджег заброшенную конюшню Пуфа и близлежащее поле. И сейчас парень, по своему обыкновению, ухмылялся Льюису. Девушка, сидящая с ним, была старше Пенни Дрэгер и, пожалуй, симпатичнее.

Льюис припомнил давние времена, когда все было гораздо проще, и представил, будто это он сидит сейчас рядом с девушкой и слушает выступление группы – Нобла Сисси или Бенни Гудмана, – вспомнил себя, пылкого юношу. Память заставила его оглядеться в поисках строгого лица Стеллы Готорн, хотя как только он вошел сюда, подсознательно отметил, что ее здесь нет.

Появился Хемфри с гамбургером, взглянул на его стакан и сказал:

– Если твой стакан так быстро пустеет, может, дать тебе кувшинчик?

Льюис даже не заметил, когда он прикончил вторую порцию пива:

– Отличная идея!

– Ты что-то неважно выглядишь, – заметил Хемфри.

Оркестр, коротко что-то обсудив, с шумом взялся за работу и избавил Льюиса от необходимости отвечать. Две барменши – помощницы Хемфри, Анни и Энни, – вошли в бар, запустив волну холодного воздуха. В облике Анни было что-то цыганское – волна кудрявых черных волос и круглое чувственное лицо; Энни была похожа на скандинавку – сильные, хорошей формы, ноги и красивые зубы. Им обеим было чуть больше тридцати, а разговаривали они как настоящие интеллектуалки. У каждой из них был мужчина, обе жили в провинции и были бездетны. Льюис просто обожал обеих и приглашал иногда одну или другую пообедать. Анни заметила его и помахала рукой, он – ей в ответ, и тут музыкант, сменивший скрипку на гитару, взвыл:

Ты растеряла свой пыл, я – свой,

Где ж теперь найти нам сад,

Чтобы взрастить наши мечты?

Хемфри отошел, чтобы дать инструкции помощницам. Льюис принялся за гамбургер.

Когда он поднял глаза, перед ним стоял Нед Роулз. Льюис, дожевывая, привстал со стула и кивнул Роулзу, чтоб тот присаживался рядом. Нед тоже нравился ему; он сделал «Горожанина» интересной газетой, а не провинциальным листком с хронологией пикников пожарной службы и объявлениями о бакалейной распродаже.

– Помоги допить, – сказал он и наполнил пустой стакан Неда пивом из своего кувшинчика.

– А мне? – прозвучал из-за плеча низкий с хрипотцой голос. Вздрогнув, Льюис обернулся и увидел Уолта Хардести. Это объясняло, почему Льюис не заметил Неда раньше: они с Хардести сидели в задней комнате, где Хемфри хранил ящики с пивом. Льюис знал, что Хардести, все дальше отступавший в своей борьбе с бутылкой, точно так же, как и Омар Норрис, иногда днем посиживал в этой комнате: он не пил на глазах своих избирателей.

– Конечно, Уолт, – сказал он. – Извини, я тебя не заметил. Пожалуйста, присоединяйся.

Нед Роулз странно глядел на него. Льюис был уверен, что издателя утомлял Хардести (как и его самого) и он решил избавиться от него, бежав в компанию Льюиса, но, может, он хотел, чтоб Льюис попросил шерифа уйти? Что бы ни означал его взгляд, Роулз подвинулся к нему вместе со стулом и освободил местечко у стола для Хардести. Шериф все еще был в теплой куртке: верно, в задней комнате холодно. Нед же, как и в свои юношеские годы, оставался верен себе: даже зимой он не носил ничего теплее, чем твидовый пиджак.

И тут Льюис заметил, что уже оба странно глядят на него, и сердце екнуло – неужели он все-таки сбил девушку? Кто-то успел записать номер его машины? Он сбил человека и сбежал!

– Что, Уолт, – спросил он, одновременно наполняя стакан шерифа. – Что-то новенькое или просто пива хочешь?

– Погодите, мистер Бенедикт, вот глотну пивка… – сказал Хардести. – Ну и денек!

– Да уж… – скромно поддержал Льюис.

– Жуткий день, – подхватил Нед Роулз, убрав рукой волосы со лба. Он глазами подавал знаки Льюису. – Ты сегодня выглядишь не блестяще, приятель. Может, поедешь домой, отдохнешь?

Льюис все больше недоумевал. Если он все-таки сбил девушку и они узнали об этом, то шериф не отпустит его домой.

– О, – проговорил он, – дома такая тоска… И я буду чувствовать себя гораздо лучше, если мне перестанут говорить, что я ужасно выгляжу.

– Да… Такое дело… – неопределенно проговорил Роулз.

– Да уж, черт возьми, – подхватил Хардести, допив пиво и наливая еще. На лице Неда отразилось тягостное выражение – чего? Сочувствия? Льюис подлил себе пива. Скрипач опять взялся за гитару, и музыка стала такой оглушающей, что им пришлось пригнуться к центру стола, чтоб слышать друг друга. Льюис даже разбирал отдельные фрагменты текста песни, выкрикиваемой в микрофоны:

ты ошибаешься, бэби… ты ошибаешься

– Я только что вспоминал то время, когда был мальчишкой и часто ходил посмотреть на Бенни Гудмана, – сказал Льюис. Нед резко выпрямился и выглядел смущенным.

– Бенни Гудмана? – фыркнул Хардести. – А мне вот нравится кантри. Только настоящее – Хэнк Вильямс, а не эта мура, что здесь поют. Или же взять, к примеру, Джима Ривса. Вот что я люблю.

Льюис с отвращением чувствовал запах дыхания шерифа – пиво пополам с какой-то дрянью, словно тот закусывал из помойного ведра.

– Вы моложе меня, – сказал он, отстраняясь.

– Я пришел, чтобы сказать тебе, как мне жаль, – вмешался Нед, и Льюис остро взглянул на него, пытаясь понять, в какую беду он попал. Хардести сигнализировал Энни, скандинавке, на предмет еще одного кувшинчика пива. Когда Энни поставила его на стол, через край пролилось немного пены. Отходя от них, она подмигнула Льюису.

Какие-то мгновения этим утром, вспоминал Льюис, и во время его дневной поездки… голые клены… у него появлялось чувство странной, нереальной ясности и четкости видения окружающего… словно при разглядывании гравюры… призрачный лес, замок, окруженный остроконечными елями…

ты ошибаешься, бэби, ты ошибаешься

…Сейчас же он чувствовал себя совсем сбитым с толку и смущенным, все происходящее было таким странным, и это подмигивание Энни… – словно сюрреалистический фильм…

ошибаешься

Хардести подался вперед и открыл рот. Льюис заметил у него на левом глазу маленькое кровяное пятнышко, плавающее под голубой радужной оболочкой, как оплодотворенное яйцо.

– Я вот говорю, – прокричал ему Хардести, – имеется четыре дохлых овцы. Глотки перерезаны, крови нет, отпечатков следов нет. Что вы об этом думаете?

– Вы здесь закон, что думаете вы? – сказал Льюис, повысив голос, чтобы перекричать рев группы.

– А я думаю, что странные вещи творятся, – кричал ему Хардести. – Страннее некуда. И еще скажу, что ваши дружки-адвокаты кое-что об этом знают, вот.

– Вряд ли, – с сомнением сказал Нед Роулз. – Но я хотел бы, чтобы кто-нибудь из них написал в газету заметку о докторе Джоне Джеффри. Если, конечно, вы, Льюис, не захотите сделать это.

– Заметку о Джоне в «Горожанине»? – удивился Льюис.

– Небольшую, на сто – двести слов… что-нибудь о вашем друге.

– Но зачем?

– Господи, да затем, что вы же, наверное, не хотите, чтоб Омар Норрис был единственным… – Хардести замолчал с открытым ртом. Он выглядел огорошенным. Льюис выгнул шею, чтоб взглянуть на Омара Норриса: тот все еще лепетал, размахивая руками, на стойке перед ним выстроилась уже целая батарея напитков. Чувство беды, не отпускавшее Льюиса весь день, усилилось. Фальшивая нота скрипки прошла сквозь него, как стрела: вот оно, вот оно…

Нед Роулз протянул через стул руку и коснулся ладони Льюиса:

– Ох, Льюис, я думал, ты в курсе.

– Меня весь день не было дома, – сказал он. – Я был… Да что случилось?

«Вчера была годовщина смерти Эдварда», – подумал он, и понял, что Джона Джеффри нет в живых. Затем до него дошло, что сердечный приступ свалил Эдварда после полуночи, а это означает, что годовщина – сегодня.

– Он, оказывается, был прыгуном, – сказал Хардести, и Льюис подумал, что шериф вычитал это слово где-то и решил, что сейчас подходящий случай ввернуть его. – Свалился с моста сегодня утром. И, скорее всего, уже в полете был дохлый, как макрель. Омар Норрис все это видел.

– Свалился с моста… – проговорил Льюис. Почему-то в этот момент он пожалел, что не сбил ту девушку: возможно, тогда Джон остался бы жив. – Боже мой…

– Мы думали, что Сирс и Рики сообщили вам, – сказал Нед Роулз. – Они согласились похлопотать о похоронах.

– Господи, похоронах – Джона… – промолвил Льюис, и глаза его наполнились слезами. Он поднялся и стал неуклюже выбираться из-за столика.

– Чувствую, ничего полезного вы мне не скажете, – сказал Хардести.

– Нет… Нет… Мне надо ехать. Я ничего не знаю… Мне надо повидать друзей…

– Если нужна помощь, позвони мне, – крикнул сквозь шум Нед.

Как в тумане, ничего не видя перед собой, Льюис наткнулся на Джима Харди, давно, оказывается, стоявшего рядом с их столиком.

– Извини, Джим, – проговорил Льюис и попытался обойти его и девушку, но Харди крепко ухватил его за руку.

– Эта леди хочет познакомиться с вами, – сказал Харди, неприятно ухмыляясь. – Вот я и знакомлю. Она остановилась в нашем отеле.

– Я очень спешу… мне надо ехать… – сказал Льюис, но Джим крепко сжимал его предплечье.

– Погодите. Я должен выполнить ее просьбу. Мистер Бенедикт, разрешите представить вам Анну Мостин, – впервые с того момента, как он, войдя сюда, поймал на себе ее взгляд, Льюис взглянул на девушку. Пожалуй, и не девушку, подумал Льюис, ей лет тридцать, плюс-минус. Однако она совсем не похожа на подружку Харди. – Анна, разрешите вам представить мистера Льюиса Бенедикта. Он, по-моему, самый симпатичный старикан в ближайших пяти-шести округах, а то и в целом штате, и он об этом знает. – Девушка казалась все более изумительной, чем дольше Льюис на нее смотрел. Кого-то она ему смутно напоминала, и он подумал, не Стеллу ли Готорн? И следом пришла другая мысль: он не мог вспомнить, какой была Стелла в свои тридцать.

Омар Норрис – скорбная фигура, словно сошедшая с картины о жизни нищеты, – показывал на него слушателям. Все еще свирепо ухмыляясь, Джим Харди ослабил хватку. Парень со скрипкой по-девчоночьи откинул назад длинные волосы и объявил следующую песню.

– Я понимаю, вам надо ехать, – сказала женщина. Голос ее был низким, негромким, но отчетливо слышным сквозь шум. – Джим рассказал мне о несчастье с вашим другом, и я только хотела сказать, как я вам сочувствую.

– Я сам только что узнал, – сказал Льюис, с тоской думая, что надо уходить из бара. – Рад был познакомиться, мисс…

– Мостин, – негромко, но внятно подсказала она. – Думаю, мы будем видеться чаще. Я буду работать в фирме ваших друзей.

– Вот как? Ну что ж… – до него наконец дошел смысл ее слов. – Сирс и Рики дали вам работу?

– Да. Мне кажется, они знавали мою тетю. Может, и вы тоже? Ее звали Ева Галли.

– О боже, – охнул Льюис и испугал Джима Харди, сразу выпустившего его руку. Льюис метнулся внутрь бара, потом, опомнившись, устремился к выходу.

– Симпатяга, похоже, наложил в штаны, – сказал Джим. – О, простите, леди. То бишь мисс Мостин.

6Обвинение Клуба Фантазеров

Откидная крыша «моргана» скрипела, холод врывался в салон – Льюис мчался к дому Джона на максимально возможной скорости. Он не знал, что ждет его там: может, последнее заседание Клуба Фантазеров, Рики и Сирс жутко рационально беседуют у открытого гроба. А может, Рики и Сирса тоже нет в живых – три облаченных в черные саваны тела лежат в спальне верхнего этажа, как в том сне…

«Пока еще нет», – подсказал рассудок.

Он подъехал к дому на Монтгомери-стрит и вышел из машины. Ветер завернул полы пиджака: он только сейчас заметил, что, как и Нед Роулз, был без пальто. Льюис в отчаянии взглянул на темные окна и подумал, что Милли, по крайней мере, должна быть дома. Он протрусил по дорожке к двери и надавил на кнопку – в доме далеко и слабо ответил звонок. Тут же, чуть ниже, была кнопка звонка для пациентов Джона, Льюис нажал и на нее и услышал трезвон сразу за дверью. Стоя на холоде, он уже начал дрожать, на лице блестела холодная влага. Сначала он решил, что это снег, потом понял, что опять плачет.

Слезы словно леденели на щеках. Льюис тщетно постучал в дверь, развернулся, бросил взгляд на другую сторону улицы и увидел старый дом Евы Галли.

И ему стало невыносимо холодно. Ему показалось, он видит, как она, такая очаровательно юная, мелькнула в окне первого этажа.

На мгновение его зрение вновь обрело ту необычайную ясность, что поразила его сегодня утром, и он почувствовал, что замерзает уже изнутри, а потом увидел, как в том доме открылась дверь и к нему направляется мужчина. Льюис вытер лицо ладонью. Мужчина явно хотел заговорить с ним. Как только он приблизился, Льюис узнал Фредди Робинсона, страхового агента. Он тоже был завсегдатаем «Хемфрис Плэйс».

– Льюис? – крикнул он. – Льюис Бенедикт? Эй, рад видеть вас!

Льюису показалось, что он снова в баре, и ему захотелось немедленно уйти.

– Да, это я, – откликнулся он.

– Вот так так! Старый доктор Джеффри – какая жалость, а? Я узнал сегодня днем. Он ведь был вашим приятелем, да? – Робинсон подошел достаточно близко для рукопожатия, и ладони Льюиса не удалось избежать его холодных пальцев. – Чертовски неприятное известие, а? Я б сказал, настоящая трагедия! – Он все тряс его руку. – Я вот что вам скажу. Старый доктор Джеффри был себе на уме, но я любил его. Честно. Когда он пригласил меня на ту вечеринку в честь актрисы, я просто обалдел. И, бог мой, что за вечеринка была! Никогда не забуду! Знатная вечеринка. – Он, наверное, заметил, как Льюис напрягся, потому что добавил: – Кроме концовки, разумеется.

Льюис смотрел себе под ноги, не собираясь отвечать на его пошлости, и Фредди Робинсон сломал тишину:

– Что-то вид у вас траурный. И негоже вам тут на морозе стоять – может, зайдем ко мне, выпьем? Рассказали бы что-нибудь о жизни, посплетничали, я бы проверил ваше положение на предмет страхования – так, для проформы только, все равно дома сейчас никого…

Как и Джим Харди в баре, он ухватил Льюиса за руку, и Льюис, сам взволнованный и несчастный, все же почувствовал отчаянье и одиночество этого человека. Если бы Робинсон надел на него наручники и силой потащил к себе – тогда бы он согласился. Льюис чувствовал, что, если ему позволить, Робинсон прилипнет к нему и уже не отвяжется.

– Боюсь, не получится, – сказал он мягко, не показывая, что почувствовал тоску и глубину нужды в просьбе Робинсона. – Мне надо кое с кем повидаться.

– То есть с Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, да? – сказал, уже сдаваясь, Робинсон. Он отпустил руку Льюиса. – Черт возьми, вы такие классные мужики, в смысле, я просто восхищаюсь вами, этим вашим клубом и вообще…

– Господи, пожалуйста, только не восхищайтесь нами, – обронил Льюис, уже идя к машине. – Кто-то прихлопывает нас, как мух.

Пробормотав это совершенно непроизвольно, просто чтобы отвязаться от Фредди, Льюис через пять минут уже не помнил этих слов.

Он поехал через девять кварталов сразу к Рики, потому что было бы невероятным, чтобы Милли забрал к себе Сирс, и, когда оказался на месте, понял, что угадал. Старый «бьюик» Рики стоял на подъездной дорожке.

– Ты уже знаешь… – сказал Рики, открыв ему дверь. – Хорошо, что ты приехал. – Нос Рики покраснел, наверное от слез, подумал Льюис, но потом заметил, что у того насморк.

– Да, Хардести и Нед Роулз мне все рассказали. А кто вам сообщил?

– Хардести позвонил в офис. – Они вошли в гостиную, и Льюис увидел Сирса, сидевшего в кресле и нахмурившегося при упоминании о шерифе.

Вошла Стелла, ахнула и подбежала к нему, чтобы обнять.

– Мне так жаль, Льюис, – сказала она. – Такое несчастье!

– Это невозможно… – проговорил Льюис.

– Хорошо бы… Однако именно Джона сегодня днем привезли в окружной морг, – пробасил Сирс. – Нет ничего невозможного… Мы все сейчас так издерганы. Может, завтра с моста упаду я. – Стелла еще раз сжала Льюиса в объятиях, отошла и села рядом с Рики на диван. Итальянский кофейный столик перед ним казался осколком зимнего катка.

– Тебе необходимо выпить кофе, – сказала Стелла, вглядевшись в Льюиса повнимательней, и оправилась на кухню.

– Тебе может показаться странным, – не раздражаясь, что его прервали, продолжил Сирс, – то, что нам, троим взрослым мужчинам, следует держаться вместе, чтобы как-то согреть наши души, однако мы все тут.

Стелла вернулась с кофе для всех, и бессвязный разговор ненадолго прекратился.

– Мы пытались найти тебя, – сказал Рики.

– Я выезжал покататься.

– А ведь это была идея Джона написать молодому Вандерлею, – сказал чуть погодя Рики.

– Кому написать? – не понимая, спросила Стелла. Сирс и Рики объяснили. – Ну, знаете, это, по-моему, самая большая нелепость, о которой я когда-либо слышала, – сказала она. – Это все равно как если бы вы зашились с работой и попросили бы кого-то постороннего разрешить ваши проблемы. От Джона я такого не ожидала.

– Он, похоже, эксперт в подобных делах, Стелла, – заметил недовольно Сирс. – Насколько я понял, самоубийство Джона только доказывает, что мы сейчас нуждаемся в молодом Вандерлее больше, чем когда-либо.

– Ну и когда он приезжает?

– Не знаю, – признался Сирс. Он выглядел взъерошенным, как старый жирный индюк в конце зимы.

– Если вы меня спросите, что вам следует сделать, так я скажу: прекратите эти свои заседания Клуба Фантазеров, – заявила Стелла. – Они губительны. Рики сегодня проснулся с воплем, вы все трое уже сами похожи на призраков.

Сирс оставался бесстрастным:

– Двое из нас видели тело Джона. От одного этого будешь выглядеть соответствующе.

– А как… – начал было Льюис и замолчал. Как он выглядел? Что за глупый вопрос.

– Как – что? – спросил Сирс.

– Как вы умудрились нанять на работу секретаршей племянницу Евы Галли?

– Она искала работу, – сказал Сирс.

– Ева Галли? – спросила Стелла. – Эта та богачка, что когда-то очень давно приехала сюда? Я ее плохо знала – она была намного старше. Она, кажется, собиралась здесь за кого-то замуж? А потом вроде внезапно уехала из города?

– Она собиралась замуж за Стрингера Дэдама, – нетерпеливо проговорил Сирс.

– Точно, Стрингер Дэдам, – вспомнила Стелла. – О, он был таким красавчиком! С ним произошло какое-то несчастье на его ферме.

– Ему отрезало обе руки молотилкой, – сказал Рики.

– Фу! Что за разговор! Небось, как одно из ваших заседаний.

Все трое мужчин думали как раз об этом.

– А кто тебе рассказал о мисс Мостин? – спросил Сирс. – Миссис Куаст такая сплетница…

– Нет, я ее саму встретил. Они с Джимом Харди были в «Хемфрис Плэйс». Она представилась мне.

Разговор снова угас.

Сирс спросил Стеллу, есть ли в доме бренди, и она, сказав, что принесет всем выпить, опять удалилась на кухню.

Сирс сердито одернул пиджак, пытаясь поудобней устроиться в кресле из кожи и металла.

– Прошлой ночью ты отвозил Джона домой. Ничего не заметил в нем необычного?

Льюис покачал головой:

– Мы почти не говорили. Он сказал, что твоя история была хороша.

– Он что-нибудь еще говорил?

– Сказал, что холодно.

– Уффф.

Вернулась Стелла с бутылкой «Реми Мартен» и тремя большими рюмками на подносе.

– Видели бы вы себя. Три сыча.

Они лишь кивнули.

– Джентльмены, я оставляю вас с вашим бренди. Уверена, вам есть о чем поговорить, – Стелла властно и снисходительно, как учительница первоклашек, оглядела их всех, а затем, не простившись, стремительно вышла из комнаты. Ее недовольство и неодобрение осталось с ними.

– Она очень расстроена, – извинился за жену Рики. – Впрочем, как и все мы. Но Стелла задета этим намного сильнее, чем хочет показать. – Словно возмещая отсутствие в комнате жены, Рики налил себе в рюмку необычно большую порцию бренди. – Мне это тоже сейчас необходимо. Льюис, я просто ума не приложу, что его толкнуло на это. Почему Джон Джеффри покончил с собой?

– Не знаю, – ответил Льюис, беря одну из рюмок. – И, пожалуй, рад, что не знаю.

– Что за бестолковый разговор, – проворчал Сирс. – Мы же люди, Льюис, а не животные. И нам не следует забиваться в уголок и трястись от страха. – Он тоже взял рюмку и отпил из нее. – И как представители биологического вида, мы жаждем знаний, просвещения. – Его светлые глаза сердито остановились на Льюисе. – Или, может, я ошибся, и ты не собирался отстаивать невежество?

– Перебор, Сирс, – вступился Рики.

– Поменьше жаргона, Рики, – парировал Сирс. – «Перебор», как же. Это может впечатлить Эльмера Скейлса и его овец, но только не меня.

Овцы? Кто-то что-то говорил об овцах – Льюис не мог припомнить. Он сказал:

– Я не собирался отстаивать невежество, Сирс. Я всего лишь имел в виду… Черт, да ничего я не знаю! Я хотел сказать, что мне было бы очень тяжело узнать об этом. – Он не подчеркнул этого, но в глубине души сознавал, что просто боится слишком близко подходить к истокам любого самоубийства, будь это его друг или жена.

– Да, – выдохнул Рики.

– Болтовня, – сказал Сирс. – Мне было бы легче, знай я, что Джон это сделал просто в отчаянии. Однако другие объяснения страшат меня…

– У меня такое ощущение, что я чего-то не знаю, – сказал Льюис, и Рики в тысячный раз убедился, что он не такой олух, каким его считает Сирс.

– Прошлой ночью, – сказал Рики, держа обеими руками рюмку и фаталистически улыбаясь, – когда мы все разошлись, Сирс на своей лестнице видел Фэнни Бэйта.

– Боже…

– Достаточно! – предостерег Сирс. – Рики, я запрещаю тебе говорить об этом. Льюис, наш друг имеет в виду, что я подумал, что видел его. Я был сильно напуган. Это была галлюцинация – нечистый, как говорят местные жители.

– А теперь ты ведешь спор уже с двоими, – подметил Рики. – Со своей стороны, я был бы счастлив знать, что ты прав. Я не хочу видеть здесь молодого Вандерлея. И все мы должны сожалеть о том, что уже слишком поздно отменять его приезд.

– Ты неправильно меня понял. Я хотел, чтобы он приехал и сказал: бросьте это. Мой дядя Эдвард умер от курения и перевозбуждения, а Джон Джеффри был психически неуравновешенным. Вот почему я принял предложения Джона. И я заявляю: пусть приезжает, и чем скорее – тем лучше.

– Если ты так чувствуешь, я солидарен с тобой, – сказал Льюис.

– А это честно по отношению к Джону? – спросил Рики.

– Это честно по отношению к его прошлому, – сказал Сирс; он допил свой бренди и потянулся за бутылкой.

Внезапные шаги на лестнице заставили всех троих повернуть головы ко входу в гостиную.

Развернувшись в кресле, Льюис видел окно гостиной Рики и снова удивился, заметив, что пошел снег. Сотни крупных снежинок разбивались о черное стекло.

Вошла Милли Шин, волосы с одной стороны приплюснуты, с другой – растрепаны. На ней был один из старых халатов Стеллы, в который она с трудом втиснулась:

– Я все слышала, Сирс Джеймс! – ее голос напоминал вой сирены скорой помощи. – Вы задираете Джона, даже когда его уже нет в живых!

– Милли, у меня и в мыслях не было ни малейшей непочтительности… – сказал Сирс. – Не следует ли вам…

– Нет! Сейчас вам не удастся выгнать меня. И я не принесу вам кофе и не поклонюсь! Я скажу вам кое-что. Джон не покончил с собой. Льюис Бенедикт, вы тоже слушайте! Не он убил себя. Он бы никогда не сделал этого. Джона убили!

– Милли… – начал Рики.

– Вы думаете, я глухая? Вы думаете, я не знаю, что происходит? Джона убили, а вы знаете кто? Зато я знаю. – Послышались шаги, на этот раз Стелла спешила вниз по ступенькам. – Я знаю, кто убил его. Вы! Вы – ваш Клуб Фантазеров. Вы убили его своими жуткими историями. Вы отравили его – вы и ваши Фэнни Бэйты! – лицо ее скривилось; Стелла ворвалась слишком поздно, и Милли договорила: – Теперь вас надо прозвать Клуб Убийц! «Убийцы Инкорпорэйтэд»!

7

Ивот они, «Убийцы Инкорпорэйтэд», стояли под ясным октябрьским солнцем, полные горя, негодования, чувства вины, – весь год они с маниакальным упорством вели беседы о трупах и могилах и сейчас хоронили друга – одного из них. Неожиданные результаты вскрытия поразили их и причинили им боль; Сирс злился и отказывался верить. Рики поначалу тоже не поверил, что Джон был наркоманом. «Обнаружены следы постоянного и долговременного употребления наркотического вещества в больших дозах…», далее следовали многочисленные непонятные медицинские термины, однако вся беда в том, что коронер публично опозорил Джона Джеффри. Сирс мог ворчать сколько угодно, но никто не в силах изменить свое прошлое. Так же как Сирс не изменил бы своего мнения о том, что только лишь из-за результатов вскрытия человек из опытного профессионала превратился в некомпетентного и опасного идиота. Коронерские изыскания быстро распространились по Милбурну, и некоторые горожане заявили, что они поддерживают Сирса, некоторые согласились с заключением вскрытия, однако ни один из них не пришел на похороны. Даже его преподобие Нейл Вилкинсон был очень взволнован. Похороны самоубийцы и наркомана – ну и ну!

Новая девушка, Анна, была великолепна: она отлично управлялась с яростным Сирсом, уберегая миссис Куаст от наиболее свирепых его нападок, она была так же внимательна и предупредительна с Милли Шин, как и Стелла, и она просто преобразила их офис. Она заставила Рики убедиться в том, у «Готорн и Джеймс» полным-полно работы, когда Готорн и Джеймс хотят этого. Даже в жуткий период подготовки к похоронам Джона, даже в тот день, когда Рики подбирал в шкафу Джона костюм и покупал гроб, ему и Сирсу приходилось отвечать на такое количество писем и телефонных звонков, какое у них раньше накапливалось за несколько недель. Они готовились к пенсии и отсылали своих клиентов почти не задумываясь, полуавтоматически, а Анна Мостин словно вдохнула в них жизнь. Она упомянула о своей тетушке лишь однажды и сделала это как-то совершенно безобидно: она спросила их, как та выглядела. Сирс слегка покраснел и пробормотал:

– Такая же привлекательная, как вы, но не такая энергичная.

И еще она твердо встала на сторону Сирса в отношении к результатам вскрытия. Даже коронеры порой допускают ошибки, заметила она спокойно и твердо.

Рики сомневался; он даже не был уверен, что это имеет значение. Джон был отличным врачом; он не сберег собственное тело, но заботливо и грамотно следил и ухаживал за телами своих подопечных. На самом ли деле «постоянное и долговременное и т. д.» употребление наркотика являлось причиной физического угасания Дэвида? Должно быть, ежедневные инъекции инсулина приучили его к игле. Но даже если бы выяснилось, что его друг был наркоманом, это нисколько не изменило его мнения о нем.

И еще: это делало его самоубийство объяснимым. Не пустоглазый босоногий Фэнни Бэйт, не «Убийцы Инкорпорэйтэд» и не их истории погубили его: наркотик пожирал его мозг и его тело. Или он не в силах был больше терпеть «стыд» за свое пагубное пристрастие. Или что-то еще…

Эти причины казались более убедительными.

А между тем нос Рики совсем расклеился, в груди щекотало. Ему хотелось посидеть, хотелось тепла. Милли Шин всецело захватила Стеллу, словно обеих потрепало ураганом, то и дело Стелла тянулась рукой к коробочке с салфетками, вытирала ей слезы и бросала салфетку на пол.

Рики вытянул из кармана сырой платок, осторожно вытер нос и положил платок обратно.

Все они услышали, как вверх по холму прошла на кладбище машина.

8Из дневника Дона Вандерлея

Похоже, я удостоился чести стать членом Клуба Фантазеров. Это довольно странно – странно и как-то тревожно. Возможно, самое странное в моем пребывании здесь заключается в том, что друзья моего дяди, кажется, очень боятся стать участниками какой-то реальной ужасной истории – истории, похожей на сюжет моего «Ночного сторожа». И пригласили они меня сюда из-за «Ночного сторожа». Они видят во мне этакого закованного в броню профессионала, эксперта по сверхъестественному, – они видят во мне Ван Хельсинга! Мои первые впечатления оказались верными: они все заражены дурными предчувствиями – я бы сказал, они вот-вот начнут бояться собственной тени. Моя роль – исследовать все происходящее с ними. Они мне не сказали прямо, но они ждут, что я скажу: все в порядке, ребята, волноваться нет причин. Есть разумное и обоснованное объяснение всему и вся – в чем я и не сомневаюсь.

А еще они хотят, чтобы я продолжал писать, и твердо настаивают на этом. Сирс Джеймс объявил: «Вызывая вас сюда, мы вовсе не собирались как-то помешать вашей карьере!» Так что они хотят, чтобы одну половину дня я посвящал Доктору Рэбитфуту, а другую – им. Во многом, как мне кажется, им просто нужен кто-то, чтобы поговорить. Они слишком долго общались только друг с другом.

Вскоре после того, как новая секретарша, Анна Мостин, сообщила, что бывшая экономка покойного хочет прилечь, Стелла Готорн повела ее наверх. Вернувшись, миссис Готорн дала всем нам большие стаканы с виски. В высшем свете Милбурна, а они, несомненно, его представляли, виски пьют по-английски, неразбавленным.

Разговор последовал болезненный, он часто прерывался. Стелла Готорн сказала:

– Надеюсь, вы вобьете им в головы хоть немного здравого смысла.

Это озадачило меня. Они еще пока не объяснили мне причину, по которой просили меня приехать сюда. Я кивнул, а Льюис сказал:

– Вот об этом и поговорим. – Опять помолчали. – О вашей книге, – снова сказал Льюис, – мы тоже должны поговорить.

– Хорошо, – сказал я.

Молчание.

– Мне, кстати, еще надо покормить вас, трех сычей, – заявила Стелла. – Мистер Вандерлей, вы не поможете мне?

Я пошел за ней на кухню, готовясь нагрузиться тарелками. Чего я никак не ожидал, так это того, что элегантная миссис Готорн вдруг развернется, захлопнет за собой дверь и спросит:

– Эти три идиота сказали вам, зачем они вас сюда вызвали?

– Думаю, они немножко лукавят, – ответил я.

– Что ж, я думаю, вам придется постараться, мистер Вандерлей, – сказала она. – Потому что надо быть как минимум Фрейдом, чтобы договориться с этими тремя. Я хочу, чтоб вы знали, что я не одобряю вашего присутствия здесь. И считаю, что люди должны решать свои проблемы сами.

– Они намекнули, что хотели просто поговорить со мной о моем дяде, – сказал я и подумал, что, несмотря на седину, она, должно быть, не старше сорока шести или семи и что она красива и строга, словно фигура на носу парусника.

– О вашем дяде! Да, может, и о нем. Они не снизошли до того, чтоб рассказать мне, – сказала она, и я отчасти понял причину ее гнева. – Насколько хорошо вы знали своего дядюшку, мистер Вандерлей?

Я попросил ее называть меня по имени:

– Не так чтобы очень хорошо. После того как я поступил в колледж и переехал в Калифорнию, мы с ним виделись не чаще чем раз в два года. И в течение нескольких лет до его смерти мы не встречались.

– Но он завещал вам свой дом. Не показалось ли вам странным, что эти три персонажа не предложили вам остановиться в нем?

Прежде чем я успел ответить, она продолжила:

– Нет? А вот мне – кажется. И не столько странным, сколько печальным. Они боятся входить в дом Эдварда. Они пришли к этакому… молчаливому соглашению. И никогда не переступают порог этого дома. Потому как они очень суеверны.

– Мне показалось… видите ли, когда я был на похоронах, я заметил… – Тут я замялся, не будучи уверен, насколько могу ей доверять.

– Великолепно, – сказала она. – Надеюсь, вы не такой болван, как они. Но вот что я вам скажу, Дон Вандерлей. Если по вашей милости им станет хуже, чем сейчас, вам придется держать ответ передо мной. – Она, уперев руки в бедра, испепеляюще посмотрела на меня и шумно выдохнула. Затем взгляд ее изменился, она горько и натянуто улыбнулась и сказала: – Давайте-ка займемся тем, для чего пришли сюда, а то они еще начнут сплетничать о нас с вами.

Стелла открыла холодильник и вытянула блюдо с жареным боком поросенка:

– Как вы относитесь к холодной жареной свинине? Ножи в ящике справа от вас. Нарезайте.

Только после того, как Стелла довольно поспешно улизнула из дома, как она сказала, «на встречу», трое друзей наконец открылись мне. Нет, неудачное выражение: они вовсе не «открылись», по крайней мере, это произошло не сейчас, но после ухода Стеллы трое пожилых мужчин наконец решились рассказать мне, зачем я им здесь понадобился.

Это было похоже на интервью.

– Ну что ж, вот вы и с нами, мистер Вандерлей, – начал Сирс Джеймс, снова подлив себе коньяку и вынув из внутреннего кармана пиджака пухлый портсигар. – Сигару? Могу ручаться за их качество.

– Нет, спасибо, – сказал я. – И прошу вас, называйте меня Доном.

– Отлично. Я вас не очень любезно приветствовал, Дон, но сделаю это сейчас. Все мы были большими друзьями вашего дяди Эдварда. Я и мои друзья, от имени которых сейчас говорю, очень благодарны вам за то, что вы, проделав путь через всю страну, приехали к нам. Мы верим, что вы нам поможете.

– Это имеет отношение к смерти моего дяди?

– Отчасти. Мы хотели бы, чтобы вы поработали на нас. – Затем он спросил меня, можем ли мы поговорить о «Ночном стороже».

– Конечно.

– Это роман, следовательно, большая часть является вымыслом, но был ли вымысел основан на реальных фактах? Мы предполагаем, что для работы над книгой вы провели определенные исследования. Но вот что нам важно узнать: нашли ли вы в процессе этих исследований какие-то подтверждения идей, высказанных в вашей книге? Или, может быть, вас вдохновило какое-то необъяснимое событие в вашей собственной жизни?

Я ощущал их напряженность чуть ли не кончиками пальцев, и, возможно, они так же чувствовали мою. Они ничего не знали о смерти Дэвида, но они просили меня раскрыть главную тайну «Ночного сторожа» и моей жизни.

– Вымысел, как вы это сформулировали, был основан на реальном событии, – сказал я, и напряженность исчезла.

– Не могли бы вы рассказать об этом?

– Нет, – сказал я. – Мне самому еще не все ясно. И это очень личное. Прошу меня извинить, но я не могу…

– Мы уважаем ваши чувства, – сказал Сирс Джеймс. – Похоже, вы нервничаете.

– Да, – признался я и рассмеялся.

– В основе «Ночного сторожа» реальное событие, о котором вы знали? – спросил Рики Готорн, словно он не слушал, о чем говорилось только что, или же не поверил услышанному.

– Да, это так.

– А вы слышали о других похожих случаях?

– Нет.

– Но вы не отрицаете безоговорочно сверхъестественное? – спросил Сирс.

– Я не знаю, да или нет, – ответил я. – Впрочем, как и большинство людей.

Льюис Бенедикт выпрямился в кресле и пристально смотрел на меня:

– Но вы только что сказали…

– Нет, не сказал, – перебил Рики Готорн. – Он сказал лишь, что его книга основана на реальном событии, но не повторяет его в точности. Это так, Дон?

– Более или менее.

– А как же ваше исследование? – спросил Льюис.

– Я мало чего добился, – сказал я.

Готорн вздохнул и взглянул на Сирса, похоже, с иронией: я же говорил…

– Я думаю, вы в любом случае можете помочь нам, – сказал Сирс, словно кто-то с ним спорил. – Ваш скептицизм очень пригодится.

– Возможно, – пробормотал Готорн.

Меня так и не покидало чувство, что они исподволь, ощупью пытаются проникнуть в самые глубины моего внутреннего мира.

– А какое все это имеет отношение к сердечному приступу моего дяди? – спросил я скорее для самозащиты, но вопрос все равно был правильный и своевременный.

Это сработало – Джеймс решился рассказать мне все.

– …И с тех пор нас преследуют немыслимые ночи. Я знаю, что Джон страдал тем же. Не будет преувеличением сказать, что мы крайне напуганы. Надеюсь, вы не будете спорить?

Готорн и Льюис Бенедикт выглядели так, будто они вспоминали то, что предпочли бы не вспоминать, – оба покачали головами.

– Итак, мы бы хотели получить вашу помощь – помощь эксперта – в таком объеме, на какой вы только способны, – заключил Сирс. – Очевидное самоубийство Джона глубоко потрясло нас всех. Даже если он и злоупотреблял наркотиками, в чем я очень сомневаюсь, я не считаю его потенциальным самоубийцей.

– Как он был одет? – спросил я. Это была случайная мысль.

– Одет? Не помню… Рики, ты обратил внимание на его одежду?

Готорн кивнул:

– Мне пришлось выбросить ее. Поразительный подбор вещей – жилет от смокинга, пижамная куртка, брюки от другого костюма. Носков не было.

– Это то, что Джон надел в то утро? – поразился Льюис.

– Меня это тоже поначалу шокировало, потом я забыл. Слишком много событий…

– Но он был таким утонченным мужчиной, – сказал Льюис. – Черт, если в одежде Джона была такая путаница, значит, и в его голове творилось то же самое.

– Совершенно верно, – сказал Сирс и улыбнулся мне. – Дон, ваш вопрос был очень проницательным. Ни один из нас не подумал об этом.

– Но это вовсе не упрощает все до такой степени, чтобы можно было сделать однозначный вывод о путанице в его голове, – подчеркнул я. – В том самом случае, на котором я основывался в своем романе, мужчина убил себя, и я нисколько не сомневаюсь, что его разум был в смятении, но я так и не выяснил, что же произошло на самом деле.

– Вы говорите о своем брате, не так ли? – спросил умница Рики Готорн. Следовало ожидать, что они все знали: очевидно, дядя рассказал им о Дэвиде. – Это был тот самый случай, на который вы ссылаетесь?

Я кивнул.

– Ничего себе, – обронил Льюис.

– Я обратил все это в историю с привидениями. Я не знаю, что произошло на самом деле.

Некоторое время все трое выглядели очень взволнованными.

– Что ж… – сказал Сирс Джеймс. – Даже если вы не привыкли проводить расследования, я уверен, вам это по плечу.

Рики Готорн откинулся на спинку своего экстравагантного дивана; бабочка у него была безукоризненная, но нос покраснел и глаза уставшие. В окружении своей огромной мебели он казался маленьким и потерянным.

– Вы очень поддержите обоих моих друзей, если поживете здесь немного, мистер Вандерлей.

– Дон.

– Хорошо, Дон. Поскольку вы, кажется, готовы к этому и поскольку я очень устал, предлагаю нам всем попрощаться. Вы останетесь на ночь у Льюиса?

– Прекрасная мысль, – сказал Льюис и поднялся.

– У меня один вопрос, – сказал я. – Вы просите меня подумать о … сверхъестественном… или как вам будет угодно это называть, чтобы себя самих избавить от подобных мыслей?

– Проницательно, но неточно, – сказал Сирс Джеймс, нацелившись на меня голубыми глазами, как двумя дулами. – Мы постоянно об этом думаем.

– Да, чуть не забыл, – сказал Льюис. – Встреч Клуба Фантазеров больше не будет? Кто-нибудь считает, что нам надо их прекратить?

– Нет, – сказал Рики со странным вызовом. – Ради бога, давайте продолжим. И ради нас самих – будем встречаться как прежде. И пусть Дон участвует.

Вот так. Каждый из них, старых друзей моего дяди, был по-своему замечателен: но не сходили ли они с ума? Я даже не мог быть до конца уверен, что они рассказали мне все. Они очень напуганы, а двое из компании уже умерли; и недавно я писал здесь, в дневнике, что Милбурн кажется мне благодатной почвой для Доктора Рэбитфута.

Я чувствовал, что реальность ускользает от меня, как только я начинаю воображать, что все происходящее вокруг является сюжетом одной из моих книг.

Вся беда была в том, что у меня начинало работать воображение. Совпадение двух самоубийств – Дэвида и доктора Джеффри – вот в чем главная трудность. (А Клуб Фантазеров даже не догадывался, что это совпадение – главная причина моей заинтересованности в их проблеме.) Во что меня здесь втягивают? В историю с привидениями? Или во что-то другое, не просто историю? Эти трое пожилых мужчин слышали лишь отголоски событий двухлетней давности и вряд ли они могут знать, что просят меня вновь коснуться наиболее странного и необъяснимого периода моей жизни, заставить меня перелистать назад календарь самых тяжелых и разрушительных дней: вернуть меня на страницы моего романа, который стал моей попыткой как-то согласовать те события с действительностью. Но разве возможна здесь какая-то реальная связь, даже если это всего лишь связь одной истории с привидениями, вытекающей из другой, – как это произошло с Клубом Фантазеров? И возможна ли какая-то фактическая связь между «Ночным сторожем» и тем, что случилось с моим братом?

II. Альма