История с привидениями — страница 8 из 13

Нарцисс плакал, глядя на свое отражение в пруду.

Его друг, проходя мимо, спросил:

– Нарцисс, отчего ты плачешь?

– Оттого, что лицо мое изменилось, – ответил Нарцисс.

– Ты плачешь оттого, что постарел?

– Нет. Я понял, что потерял невинность. Я так долго все смотрел и смотрел на себя и от этого перестал быть невинным.

1

Как уже упомянул в своих записях Дон, в то время как он сидел в 17-м номере отеля «Арчер», вспоминая месяцы, проведенные с Альмой Мобли, Фредди Робинсон расстался с жизнью. И, как тоже отметил Дон, три коровы, принадлежавшие фермеру по имени Норберт Клайд, были убиты: мистер Клайд, проходя по своему коровнику вечером в канун несчастья, видел что-то, настолько напугавшее его, что, как ему показалось, «дух из него вышел вон». Он сломя голову побежал в дом и трясся там от страха, боясь выходить за порог, до самого рассвета – времени очередной дойки. Описание увиденного им существа дало самым впечатлительным милбурнцам новую пищу для слухов о пришельце из летающей тарелки. И Уолт Хардести, и окружной сельскохозяйственный агент, осматривавшие коров, слышали его рассказ, однако оба они оказались не настолько легковерны, чтоб всерьез воспринять его. Уолт Хардести, как мы уже знаем, имел свои соображения на этот счет; он был твердо уверен, что еще немного животных будет обескровлено и на этом все закончится. Сирс Джеймс и Рики Готорн научили его держать эти соображения при себе и не делиться ими с агентом, который пришел к собственному заключению: где-то в этом районе орудует громадных размеров собака-убийца. Шериф составил рапорт о происшествии и вернулся в свой кабинет в участке с чувством выполненного долга. Эльмер Скейлс, прослышав о беде Норберта Клайда и наполовину расположенный поверить в пришельцев, просидел у окна с 12-зарядным ружьем на коленях три ночи подряд (…ну давай, марсианин, иди сюда, посмотрим, как ты засветишься, когда получишь добрый заряд). Вероятно, он не предполагал, что просидит вот так два месяца. Уолт Хардести, мечтающий как-то развязаться с расследованием дела Скейлса, довольствовался тем, чтобы максимально все упростить, пока не случилась очередная резня, и подумывал о том, как бы ему расколоть двух стариков-адвокатов и их приятеля Мистера Льюиса «Сноба» Бенедикта. Они что-то знали о происходящем, но помалкивали, а еще они кое-что знали о своем старом дружке, докторе Джоне «Торчке» Джеффри. Их реакция была странной, убеждал себя Хардести, устроившись на раскладушке в задней комнате своего кабинета. Рядом с собой он поставил на пол бутылку «Каунти Фэр». Никак нет, сэр. Мистер Рики «Сноб-с-Рогами» Готорн и мистер Сирс «Высокомерный Баран» Джеймс ведут себя абсолютно неадекватно!

Но Дон не знает, а следовательно, не может записать в своем дневнике, что Милли Шин, покинув дом на Монтгомери-стрит и вернувшись в дом, в котором она жила с Джоном Джеффри, однажды утром вспоминает, что доктор никогда не закрывал ставни. И вот она хватает пальто и выскакивает на улицу посмотреть, удастся ли ей самой это сделать, и, когда она смотрит с отчаяньем вверх на окна (сознавая, что ей не под силу закрыть такие тяжелые ставни), доктор Джеффри выходит из-за угла дома и улыбается ей. На нем тот самый костюм, который подобрал ему Рики для похорон, но на ногах нет ни носков, ни туфель, и поначалу она шокирована больше тем фактом, что он бос, а не его появлением.

– Милли, – произносит он, – скажи всем, пусть уезжают – пусть все уезжают. Я был по ту сторону, Милли, и там ужасно. – Его губы шевелятся, но звук невнятен, как в старом заезженном фильме. – Ужасно. Обязательно расскажи им всем, – говорит он, и Милли падает без чувств.

Отключившись лишь на несколько секунд, она приходит в себя, начинает всхлипывать, бедро саднит от удара при падении, но, даже не опомнившись от испуга, она замечает, что на снегу рядом с ней нет никаких следов, и понимает, что ей все почудилось, – и она никому об этом не станет рассказывать.

– Хватит с меня и этих проклятых сказок, и этого мистера Сирса Джеймса, – бормочет она себе под нос, поднимаясь и ковыляя к двери.

Дон, сидя в одиночестве в 17-м номере, конечно, не знает о многих событиях, что происходят в Милбурне, пока он три недели путешествует по своему прошлому. Он едва замечает снег, продолжающий упорно заваливать город. Элеонор Харди больше не экономит на отоплении, и он не мерзнет. Но однажды ночью Милли Шин слышит, как ветер заходит к северо-западу, и встает с кровати взять второе одеяло, и видит звезды в разрывах туч. Вернувшись в постель, она лежит и слышит, как еще сильнее крепчает ветер, как трясет оконную раму, стремясь ворваться внутрь. Шторы колышутся, тени пугают. Проснувшись утром, она видит сугроб на подоконнике.

Вот они – эти события двух недель жизни Милбурна, произошедшие в то время, как Дон Вандерлей сознательно, умышленно, подробно и обстоятельно вызывал дух Альмы Мобли:

Уолтер Барнс сидел в своей машине на заправочной Лена Шоу и думал о своей жене, пока Лен Шоу наполнял бак. Вот уже два месяца Кристина хандрила и была ко всему безучастной, подолгу глядела на телефон и сжигала ужины; он начал догадываться, что у нее роман. С беспокойством он вспоминал, как пьяный Льюис Бенедикт гладил колени Кристине на той трагической вечеринке Джеффри и как пьяная Кристина позволяла ему это. Да, она все еще оставалась привлекательной женщиной, а он превратился в толстого банкира захолустного городка, не такого финансово могущественного, каким он себя когда-то представлял: большинство мужчин их круга в Милбурне с удовольствием бы переспали с ней, а вот на него уже лет пятнадцать не смотрела с кокетством ни одна женщина. Он чувствовал себя несчастным и обездоленным. Сын через год уезжает, и они с Кристиной останутся вдвоем – притворяться, что счастливы. Лен кашлянул и сказал:

– Как поживает ваша подруга, миссис Готорн? Мне показалось, она как-то осунулась в последнее время – подхватила простуду?

– Да нет, с ней все в порядке, – ответил Барнс, подумав о том, что Лен, как и девяносто процентов мужчин в Милбурне, жаждал Стеллу: впрочем, как и он сам. Вот что надо ему сделать: забрать Стеллу Готорн и уехать, куда-нибудь в Паго-Паго, и забыть, что он был когда-то женат и одинок в супружестве; он не догадывался, что скоро на него обрушится такое одиночество, какое он едва мог бы себе представить;

и Питер Барнс, сын банкира, сидел в другой машине с Джимом Харди – они ехали, превышая на двадцать миль разрешенную скорость, в сторону кабачка; Питер слушал Джима, ростом шесть футов два дюйма, мускулистого – лет сорок назад его назвали бы «прирожденный висельник»; Джима, который поджег старую конюшню Пуфа, потому что слышал, что сестры Дэдам держат там лошадей; который ему сейчас рассказывал о своих сексуальных отношениях с новой женщиной из отеля, этой Анной, – чего никогда не было;

и Кларк Маллигэн сидел в аппаратной будке своего кинотеатра и в шестидесятый раз смотрел «Кэрри» и беспокоился о том, что снегопад может сказаться на его бизнесе, и о том, что хорошо бы Леота приготовила на ужин что-то кроме макаронной запеканки, и о том, случится ли еще когда-нибудь с ним что-то необычайное;

и Льюис Бенедикт мерил шагами комнаты своего огромного дома, мучимый невероятной мыслью: женщина, которая внезапно возникла перед ним на шоссе и которую он чуть не убил, – его мертвая жена. Форма плеч, волосы… Чем чаще он возвращался мысленно в то мгновение, тем мимолетнее и неуловимее оно становилось;

и Стелла Готорн лежала в номере мотеля в постели с племянником Милли Шин, Гарольдом Симсом, гадая, когда же он прекратит болтать.

– А потом, Стел, кое-кто из ребят моего факультета начал исследовать миф о выживании среди Америндов, потому что, как они говорят, гипотеза о динамичной группе – это мертвая наука, ты представляешь? Черт, я всего четыре года назад закончил свою диссертацию, а теперь все коту под хвост, устарело, видите ли, Джонсон и Ледбитер даже не упоминают Лайонела Тайгера, они отправляются на полевые работы, а на другой день, господи боже, меня в коридоре останавливает один тип и спрашивает, читал ли я когда-нибудь о Маниту – Маниту, господи боже. Миф выживания, господи боже…

– Что за Маниту? – спросила она его, но не потрудилась выслушать ответ – какая-то сказка про индейца, много дней преследовавшего оленя: все выше и выше шел он за зверем в гору, а когда добрался до вершины, олень вдруг остановился, обернулся к нему и тут выяснилось, что это уже вовсе не олень…

и закутанный по горло Рики Готорн, проезжая по Уит Роу однажды утром (он наконец поставил зимнюю резину), увидел на северной стороне площади мужчину в жилете в горошек и голубой бейсболке, который лупил мальчишку. Он сбросил скорость и успел заметить, что мальчик бос. Первое мгновение он был настолько шокирован, что не знал, что предпринять; и все же затем прижался к тротуару, затормозил и вышел из машины.

– Перестаньте! – крикнул он. – Достаточно!

Но мужчина и мальчик одновременно обернулись и уставились на него с такой необычной силой, что он опустил поднятую руку и ретировался в машину; вечером следующего дня, потягивая ромашковый чай, он взглянул в окно и чуть не выронил чашку, увидев бледное жалкое лицо, глядящее на него, – оно исчезло, когда он отпрянул в сторону. А в следующее мгновение до него дошло, что лицо было его собственное;

и Питер Барнс и Джим Харди сидят в загородном баре; и Джим, не такой пьяный, как Питер, говорит:

– Эй, гаденыш, у меня классная идея, – и смеется почти всю дорогу назад, в Милбурн;

и темноволосая женщина в темном номере отеля «Арчер» сидит у окна и смотрит на падающий снег и улыбается своим мыслям;

и в шесть тридцать вечера страховой агент Фредди Робинсон закрывается в своей комнате, звонит консьержке Флоренс Куаст и говорит:

– Нет, пожалуй, не стоит беспокоить никого из них, я думаю, их новенькая девушка сможет ответить на мои вопросы. Не подскажете ли, как ее зовут? И где она остановилась?

и женщина в отеле сидит и улыбается, и еще несколько животных, очередной акт страшной шутки, зарезаны: две телки в коровнике Эльмера Скейлса (Эльмер заснул с ружьем на коленях) и одна из лошадей сестер Дэдам.

2

А вот что случилось с Фредди Робинсоном. Он приготовил полис для обеих сестер Дэдам, дочерей полковника и сестер давно умершего Стрингера Дэдама. Все забыли о сестрах Дэдам: они обитали в своем старом доме на Уиллоу Майл-роуд, держали лошадей, но редко продавали – держали их просто так, для себя. Почти ровесницы членов Клуба Фантазеров, сестры тоже не очень состарились. Все эти годы они говорили о Стрингере, который не сразу скончался после того, как молотилкой ему отрезало обе руки; его внесли на кухню и положили на стол, завернув в три одеяла (на дворе стоял душный августовский день), он что-то лепетал, терял сознание, потом снова лепетал, пока не испустил дух. Людям в Милбурне надоела история о том, что, умирая, пытался рассказать Стрингер, прежде всего оттого, что смысла в сказанном не было никакого; даже сестры Дэдам не могли толком объяснить, что они пытались рассказать о его последних словах: якобы Стрингер что-то видел, что он был очень расстроен, он в конце концов был не такой дурак, чтоб самому сунуть руки в молотилку. И, кажется, сестры Дэдам во всем винили невесту Стрингера, мисс Галли, и некоторое время горожане косо смотрели на нее, когда она встречалась им на улице; но потом мисс Галли внезапно уехала из города, и все перестали интересоваться тем, что сестры Дэдам думали о ней. Тридцать лет спустя уже немногие помнили Стрингера Дэдама, привлекательного джентльмена, который мог бы обратить неумелое хобби своих стареющих сестриц в процветающий коннозаводческий бизнес. А сестры Дэдам сами уже устали от своей навязчивой идеи – спустя столько лет они уже не были уверены, что Стрингер пытался что-то рассказать о мисс Галли, – и решили, что лошади – лучшие друзья им, чем люди в Милбурне. Через двадцать лет сестры все еще жили, но Нетти парализовало после удара, и большинство молодежи в городе ни одну из них никогда не видели.

Фредди Робинсон как-то проезжал мимо их фермы – он тогда только недавно переехал в Милбурн, – но, заметив табличку на почтовом ящике «Полк. Т. Дэдам», завернул к их дому. Он не знал, что Ри Дэдам обновляла табличку раз в два года: полковник Томас Дэдам умер от малярии в 1910-м, но его дочь была слишком суеверна, чтобы снять ее. Ри объяснила это агенту; и ей было настолько приятно видеть здесь, за своим столом, элегантного молодого человека, что она с ходу купила у него полис на три тысячи долларов. А застраховала она своих лошадей. Поступая так, она думала о Джиме Харди, но не сказала об этом Фредди Робинсону. Джим Харди, местный хулиган, таил злобу на сестер еще с того времени, когда Ри выгнала его, тогда еще совсем мальчишку, из конюшни: и, как Фредди ей объяснил, небольшая страховка – это то, что нужно, если Джим Харди вдруг вернется с канистрой бензина и спичками.

В то время Фредди был еще новичком в своем бизнесе и мечтал стать членом Круглого Стола Миллионеров; восемь лет спустя он приблизился к своей мечте, но потерял интерес к делу: понял, что давно бы добился всего, живи он в крупном городе. Он достаточно много поездил по конференциям и собраниям страховых агентов и теперь знал о страховом бизнесе почти все, что требуется: он знал, как этот бизнес работает; он знал, как всучить страховой полис на жизнь и имущество напуганному молодому фермеру, заложившему душу банку и вложившему последнее в свою молочную ферму, – такому просто необходима страховка. Однако восемь лет, проведенных в Милбурне, преобразили Фредди Робинсона. Он уже не гордился своей возможностью продавать, потому как понял, что она зависит от возможности спекулировать на страхе и зависти; и он научился презирать чуть ли не половину своих коллег-агентов – «Парней-Что-Надо», как называли их в компании.

Причиной перемен в нем стали не его женитьба и рождение детей, а тот факт, что жил он в доме напротив Джона Джеффри. Поначалу, видя, как старики раз в месяц вышагивают к дому доктора, он потешался: они казались ему такими невероятно надутыми и комичными. Поедатели ужинов! Они выглядели непередаваемо серьезными – пять Мафусаилов из далекого прошлого.

Потом Фредди начал подмечать за собой: он с облегчением вздыхал, возвращаясь с собраний агентов в Нью-Йорке; с супружеской жизнью дело обстояло плохо (выяснилось, что его скорее привлекают старшие школьницы, чем родившая и вырастившая двоих детей жена), но его дом был не только на Монтгомери-стрит – Милбурн был тише и милее всех городов, где он бывал. Постепенно он начал понимать, что с Милбурном его связывают особые отношения; жена и дети казались неизменными и вечными, а Милбурн – временным прибежищем, оазисом, а не провинциальным болотом, как он поначалу считал. Однажды на конференции новый агент, сидевший с ним рядом, отколол свой значок «Парня-Что-Надо» и бросил под стол, сказав: «Я многое могу вытерпеть, но от этой микки-маусовой чуши хочется лезть на стену!»

Два последующих события, таких же незначительных, как и предыдущее, способствовали перемене во Фредди. Как-то ночью, прогуливаясь по Милбурну, он проходил мимо дома Эдварда Вандерлея на Хавен-лейн и увидел в окне их всех – Клуб Фантазеров. Мафусаилы сидели, беседовали; один поднял руку, другой улыбнулся. Фредди было одиноко, а они казались такими близкими друг другу. Он остановился поглядеть на них. Когда он приехал в Милбурн, ему было двадцать шесть, сейчас – тридцать один, и мужчины уже не казались ему такими уж стариками; в то время как они, казалось, не менялись, он слегка приблизился к ним. Теперь в них не было ничего смешного или гротескного – они выглядели достойно. А еще – он никогда не думал об этом – им было очень хорошо вместе. Он гадал, о чем же они беседуют, и вдруг с жаром подумал: это что-то секретное, тайное – не бизнес, не спорт, не секс, не политика. Он с полной для себя ясностью осознал, что это нечто такое, о чем ему в жизни не приходилось и слышать. Через две недели он пригласил в ресторанчик в Бингэмптоне школьницу и видел там Льюиса Бенедикта, сидевшего за столиком с официанткой из бара Хемфри Стэлледжа. (Они вежливо отказались от приглашения Фредди присоединиться.) Он начал завидовать Клубу Фантазеров; а вскоре после этого он полюбил то, что они, как ему казалось, представляли собой: некое сочетание культуры и приятного спокойного времяпрепровождения.

Особенную симпатию Фредди питал к Льюису. По возрасту тот был к нему ближе остальных и казался Фредди тем, кем он сам мог бы со временем стать.

Он наблюдал за своим кумиром в «Хемфрис Плэйс», подмечая, как тот приподнимает брови, прежде чем ответить на вопрос, и как слегка склоняет набок голову – в основном, когда улыбается, и как смотрит. Фредди начал копировать эти жесты. Он начал также копировать и то, что, на его взгляд, составляло сексуальный стиль Льюиса, снижая, однако, возрастную планку девушек, – с двадцати пяти – двадцати шести у Льюиса до семнадцати-восемнадцати для себя. Он покупал себе такие же пиджаки, какие носил Льюис.

Когда доктор Джеффри пригласил его на вечеринку в честь Анн-Вероники Мор, Фредди показалось, что для него открылись врата рая. В его воображении рисовался тихий вечер, Клуб Фантазеров, он и маленькая актриса, и он велел жене остаться дома. Когда же он увидал у доктора целую толпу гостей, он растерялся и повел себя как последний глупец. Расстроенный, он стеснялся подняться наверх, чтоб наконец-то подружиться со своими кумирами; он строил глазки Стелле Готорн; когда он все же собрался с духом и подошел к Сирсу Джеймсу – всегда внушавшему ему ужас, – он на свою беду вдруг невольно заговорил с ним о страховке. Когда обнаружили тело Эдварда Вандерлея, Фредди ушел вместе с остальными гостями.

Самоубийство доктора Джеффри повергло Фредди в отчаянье. Клуб Фантазеров разваливался, а он так и не успел доказать, что нужен им. В тот вечер он увидел, как Льюис подъехал к дому доктора, и выбежал, чтоб успокоить его – обратить на себя его внимание. И опять ничего не получилось. Он до этого поругался с женой, слишком нервничал и вновь не смог удержаться от разговоров о страховке; он опять потерял Льюиса.

Его дети уже вовсю бегали, а жена хотела развода. А еще он ничего не знал о том, что пытался сказать перед смертью Стрингер Дэдам, истекая кровью на кухонном столе, и поэтому понятия не имел, что его ожидало, когда Ри Дэдам однажды утром позвонила ему и попросила приехать на ферму. Но он думал, что то, что он увидел там – клочок шелкового шарфика, трепыхавшийся на проволочной изгороди, – откроет ему путь в любезную компанию друзей, куда он так стремился.

Поначалу это показалось обычным утренним вызовом – очередная рутинная скукота. Ри Дэдам заставила его ждать десять минут на обледенелом крыльце. Время от времени из конюшен доносилось ржание лошадей. Наконец она появилась – старенькая, сморщенная, закутанная в плед поверх одежды – и заявила, что знает, кто это сделал, да, сэр, она знает, но она просмотрела свой полис и там нигде не сказано, что вы не получите обратно своих денежек, если вы знаете, правильно? Не хотите ли кофе?

– Да, спасибо, – сказал Фредди и вытащил кое-какие бумаги из портфеля. – Вам следует заполнить все эти бланки, чтобы компания могла начать расследование как можно скорее. И конечно, мисс Дэдам, мне необходимо осмотреть все, чтобы определить степень нанесенного ущерба. Насколько я понял, здесь произошел несчастный случай?

– Я же говорю, – сказала она, – я знаю, кто это сделал. Это не несчастный случай. Мистер Хардести скоро тоже подъедет, так что вам придется дождаться его.

– В таком случае это убытки, понесенные в результате преступления, – заявил Фредди, сверившись с бумагами. – Не могли бы вы рассказать мне своими словами о случившемся?

– А других слов у меня и нет, мистер Робинсон, но все же вам следует дождаться приезда мистера Хардести. Я слишком стара, чтоб повторять дважды. И я не собираюсь второй раз выходить на этот холод, даже за деньги. Бр-р-р! – Обхватив себя костлявыми руками, она притворно задрожала. – А теперь посидите спокойно и налейте себе кофе.

Фредди, которому ужасно неудобно было держать в охапке и документы, и ручку, и портфель, осмотрелся в поисках свободного стула. Кухня сестер Дэдам была похожа на грязную захламленную пещеру. На одном из стульев стояли две настольные лампы, на другом пылилась стопка выпусков «Горожанина», пожелтевших от времени. Высокое настенное зеркало с рамкой в виде дубовых листьев тускло вернуло ему отражение – символ бюрократической некомпетентности в обрамлении вороха бумаг. Он отошел к другой стене, нагнулся и, садясь, зацепил картонную коробку, стоявшую на стуле. Она с грохотом свалилась на пол. Только солнечный свет освещал комнату.

– Господи, – вздрогнув, охнула Ри Дэдам. – Какой шум!

Фредди осторожно вытянул ноги и разложил на коленях документы:

– Умерла лошадь, так?

– Так. И вы мне должны кое-что заплатить – много заплатить, насколько я понимаю.

Фредди услышал, как что-то тяжелое покатилось по направлению к кухне, и беззвучно застонал.

– Я еще только начал уточнять подробности, – сказал он и повернулся на стуле так, чтобы не видеть Нетти Дэдам.

– Нетти хочет поздороваться с вами, – пояснила Ри, и ему невольно пришлось это сделать.

Мгновением позже дверь, скрипнув, отворилась, впуская гору одеял на инвалидной коляске.

– Здравствуйте, мисс Дэдам, – сказал Фредди, привстав с портфелем в одной руке и документами в другой. Он коротко взглянул на нее и уткнулся в свои бумаги.

Нетти издала звук. Ее голова казалась Фредди сплошным провалом распахнутого рта. Старушку до подбородка укутывали одеяла, а голова была запрокинута назад каким-то жутким сокращением мышц, так что рот ее был постоянно открыт.

– Помнишь милого мистера Робинсона? – спросила Ри у своей сестры, ставя чашки с кофе на стол. Ри, наверно, всегда ела стоя, потому что она и сейчас, похоже, не собиралась присесть. – Он поможет нам получить компенсацию за бедняжку Шоколадика. Он оформляет документы, не так ли? Он оформляет документы.

– Руар, – пролепетала Нетти, тряся головой, – Глр рор.

– Вернет нам наши денежки, правильно, – сказала Ри. – Нетти согласна, мистер Робинсон.

– Я бы так не сказал… – произнес он, вновь отводя взгляд. – Давайте о деле, хорошо? Я так понял, что животное звали…

– А вот и мистер Хардести! – перебила Ри. Фредди услышал, как к дому подъехала машина, и положил ручку на документы, разложенные на коленях. Невольно он взглянул на Нетти, которая шевелила ртом и мечтательно глядела в грязный потолок. Ри поставила свою чашку на стол и заковыляла к двери. «А вот Льюис вскочил бы и открыл ей дверь», – подумал Фредди, сжимая в руках пачку бланков.

– Да сидите вы, ради бога, – отрывисто сказала Ри.

Башмаки Хардести проскрипели по занесенному снегом крыльцу. Он успел дважды постучать, прежде чем Ри дотащилась до двери.

Фредди слишком часто видел Уолта Хардести в «Хемфрис Плэйс» – тот проскальзывал в заднюю комнату в восемь и, шатаясь, выбирался оттуда к двенадцати, – чтобы всерьез воспринимать его как шерифа. Он выглядел как вечно недовольный неудачник. Когда Ри открыла дверь, Хардести стоял на крыльце – руки в карманах, глаза скрыты забралом черных очков – и не двигался с места.

– Здрасьте, мисс Дэдам, – сказал он. – Ну, что тут у вас?

Ри плотнее укуталась в шаль и вышла к нему. Фредди помедлил, но понял, что она не собирается возвращаться в дом; он сгрузил бумаги на стул и последовал за ней. Нетти затрясла головой, когда он проходил мимо нее.

– Я знаю, кто это сделал, – услышал он, приближаясь. Голос старушки был высок и полон негодования. – Джим Харди, вот кто!

– Да ну? – сказал Хардести. Фредди присоединился к ним, и шериф приветствовал его кивком. – А вы уже тут как тут, мистер Робинсон?

– Работа такая… – пробормотал Фредди. – Приходится оформлять документы.

– Что б вы без бумаг делали… – натянуто улыбнулся ему Хардести.

– Это точно Джим Харди, – настаивала Ри. – Мерзкий мальчишка!

– Ладно, поглядим… – сказал Хардести. Они уже почти подошли к конюшне. – Кто обнаружил мертвое животное – вы?

– У нас сейчас один юноша подрабатывает, – ответила Ри. – Он приходит кормить, поить, убирать навоз… Он гомосексуалист, – добавила она, и Фредди удивленно вздернул голову. Запахло навозом. – Он и обнаружил Шоколадика. Шестьсот долларов чистого мяса, мистер Робинсон, независимо от того, кто это сделал.

– Ох, откуда у вас такая цифра? – спросил Фредди. Хардести открывал дверь конюшни. Фредди все лошади внушали страх. Они раздували широкие ноздри и косили на него огромными глазами.

– А оттуда, что его папа был Генерал Херши, а мама – Сладкоежка, и они тоже были прекрасными лошадьми, так-то вот. Мы могли бы продать его как племенного жеребца кому угодно. Нетти всегда говорила, что он вылитый Сухарик.

– Сухарик, – процедил сквозь зубы Хардести.

– Вы слишком молоды, чтобы помнить хоть одну настоящую лошадь, – сказала Ри. – Обязательно запишите. Шестьсот долларов. – Она шла впереди, и лошади в стойлах испуганно шарахались или оборачивались, в зависимости от своего темперамента.

– Грязноватые у вас животные, – заметил Хардести. Фредди взглянул повнимательнее и разглядел на боках некоторых лошадей пятна сухой грязи.

– Пугливые, – сказал он.

– Один говорит, пугливые, другой – грязные. Я слишком стара – вот в чем проблема. А вот наш бедный Шоколадик, – она могла этого не говорить; двое мужчин смотрели через решетчатую дверь стойла на тело крупного рыжеватого коня на заваленном соломой полу. Фредди оно казалось огромной дохлой крысой.

– Черт! – выругался Хардести и открыл дверь стойла. Перешагнув через окоченевшие ноги, он направился к шее. В соседнем стойле заржала лошадь, и Хардести чуть не упал. – Дьявол! – опершись о стенку стойла, он выровнял равновесие. – Дьявол, даже отсюда видно. – Он потянулся к носу лошади и запрокинул ей голову. Ри Дэдам закричала.

Они то тащили Ри, то поддерживали ее под руки, вытаскивая из конюшни мимо испуганных животных.

– Да тихо, тихо, – приговаривал Хардести, словно обращался не к старушке, а к лошади.

– Кто, черт возьми, способен на такое, а? – спросил Фредди, все еще шокированный видом длинной раны на шее животного.

– Норберт Клайд утверждает, что марсиане. Говорит, видел одного. Вы что-нибудь об этом слышали?

– Кое-что, – сказал Фредди. – Вы собираетесь поинтересоваться у Джима Харди, где он находился прошлой ночью?

– Знаете, мистер, я чертовски радуюсь, когда никто не сует нос в мои дела и не подсказывает, что мне следует сделать, а что – нет, – шериф наклонился к старушке. – Мисс Дэдам, вы пришли в себя? Хотите присесть? – Она кивнула, и Хардести сказал Фредди: – Я ее придержу, а вы пойдите откройте дверь моей машины.

Они втащили ее на сиденье, ноги болтались снаружи.

– Бедный Шоколадик… Бедный Шоколадик, – причитала она. – Какой ужас… Бедный Шоколадик…

– Все нормально, мисс Дэдам. Послушайте-ка, – Хардести подался вперед и поставил ногу на бампер, – это не Джим Харди, слышите? Джим с Питом Барнсом всю ночь дули пиво в баре. Они ездили в пивбар, за город, в Глен Обри, и мне точно известно, что они проторчали там до двух ночи. Я в курсе, что вы с Джимом немного не в ладах, и заранее навел справки.

– Он мог успеть и после двух, – заметил Фредди.

– Они с Питом до рассвета играли в карты в подвале у Барнсов. Во всяком случае, так утверждает Пит. Джим почти все время с Питом, но я думаю, сын Барнсов не из тех, кто покрывает подобные вещи, а вы?

Фредди покачал головой.

– А когда Джим был не с Питом, он был с этой приезжей дамочкой, вы понимаете, о ком я. Красотка такая – фотомодель, да и только.

– Я знаю, о ком вы. Я видел ее.

– Вот-вот. Так что не убивал он ни эту лошадь, ни овец Эльмера Скейлса. Сельхозагент говорит, что это собака-убийца. Так что если увидите летающую собаку с клыками как бритвы, значит, это она и есть. – Он тяжело взглянул на Фредди, затем повернулся к Ри Дэдам. – Вы в состоянии дойти до дома? Тут слишком холодно для вас, мамаша. Я отведу вас в дом, а потом вернусь, вызову кого-нибудь убрать лошадь.

Фредди шагнул назад, уступая дорогу Хардести:

– Вы же знаете, это никакая не собака.

– Точно!

– А что вы думаете? Что происходит? – Он огляделся, словно что-то упустил. И в тот момент увидел что и удивленно открыл рот – яркий клочок ткани, трепещущий на колючей проволоке изгороди у конюшни.

– Что-то хотели сказать?

– Крови нет, – сказал Фредди, глядя на клочок.

– Молодец! Сельхозагент сделал вид, что не заметил этого. Поможете мне управиться с мамашей?

– Я уронил там кое-что, – сказал Фредди и зашагал обратно к конюшне. Он слышал, как Хардести крякнул, поднимая мисс Дэдам. Подойдя к конюшне, он оглянулся и увидел, как шериф ведет старушку к двери. Фредди направился к изгороди и отцепил длинный лоскут ткани: шелк. Оторванный от шарфика.

Фредди вспомнил, на ком он видел такой шарфик, и начал – хотя сам бы он так не сказал – кое-что замышлять.

Вернувшись домой, отпечатав и отправив по почте рапорт и подписанные бланки в управление, он набрал номер телефона Льюиса Бенедикта. Вообще-то он не знал, что будет ему говорить, но ему казалось, что он наконец нашел то, что так долго искал.

– Привет, Льюис, – сказал он. – Как дела? Это Фредди.

– Фредди?

– Фредди Робинсон.

– А, да…

– Э… Вы сейчас не очень заняты? Мне необходимо кое-что обсудить с вами.

– Я слушаю вас, – произнес Льюис без энтузиазма.

– Да… Я вас не очень задерживаю?.. Ну хорошо. Вы слышали об этих животных – тех, что убили? Знаете, тут еще один случай. Убили лошадь, одну из тех, что у сестер Дэдам. Я ездил туда оформлять документы… Я не думаю, что это дело рук марсиан, точно. А вы? – он подождал, но Льюис молчал. – В смысле, это сумасбродство какое-то. Ух, слушайте, а эта женщина, что недавно приехала сюда, ну, та, что иногда гуляет с Джимом Харди, она случайно не работает у Сирса и Рики?

– Я что-то об этом слышал, – сказал Льюис, и Фредди по его интонации понял, что ему следовало сказать Готорн и Джеймс вместо Рики и Сирс.

– А вы ее хорошо знаете?

– Совсем не знаю.

– Видите ли, я думаю, во всем происходящем есть кое-что, чего не знает шериф Хардести.

– Нельзя ли поподробней, Фредди?

– Не по телефону. Не могли бы мы с вами встретиться и поговорить об этом? Знаете, я кое-что нашел на ферме Дэдам и не хочу это показывать Хардести, пока не переговорю с вами или с э-э… мистером Готорном и мистером Джеймсом.

– Фредди, я никак не возьму в толк, о чем вы.

– Ну, по правде говоря, я и сам не очень уверен, но мне хотелось бы встретиться с вами, выпить пару кружек пива и потолковать кое о чем. Может, придумаем, что со всем этим делать…

– Да с чем с этим, господи?

– Есть у меня кое-какие соображения. Вы, по-моему, мировые парни, вы очень нравитесь мне, и… и мне хотелось бы вас предостеречь…

– Фредди, у меня уже есть все необходимые страховки, – сказал устало Льюис. – Я не в настроении идти куда-то. Извините.

– Тогда, может, как-нибудь при встрече в «Хемфрис Плэйс»? Поговорить можно и там.

– Возможно, – сказал Льюис и дал отбой.

Фредди положил трубку, удовлетворенный: на этот раз, кажется, ему удалось заинтересовать Льюиса. Льюис обязательно перезвонит ему, когда хорошенько обдумает все, что он ему сказал. Вообще-то если то, что он думал, правда, то его долгом было бы отправиться к шерифу; однако это успеется – сначала надо хорошенько все додумать до конца, а потом уже говорить с шерифом. Он хотел убедиться в том, что Клубу Фантазеров ничто не угрожает. Его мысли текли примерно в такой последовательности: он видел шарф, клочок которого остался на проволоке, на шее девушки, которую Хардести называет «новая женщина». Шарф был на ней в тот день, когда она встречалась с Джимом Харди в «Хемфрис Плэйс». Ри Дэдам подозревала Джима Харди в убийстве лошади; Хардести что-то упомянул о «вражде» между Харди и сестрами Дэдам. Клочок шелка доказывает, что девушка побывала на ферме, тогда почему бы не вместе с Харди? И если эти двое по какой-то причине убивают лошадей, то почему бы и не другую скотину? Норберт Клайд видел что-то большое, с какими-то там необычными глазами: это вполне мог быть Харди, освещенный лунным светом. Фредди читал о современных ведьмах, сумасшедших женщинах, управлявших мужчинами на своих шабашах. Может, эта девушка из их числа? Джим Харди был бы находкой для любого лунатика, спустившегося с неба, чтоб пошуровать тут. Однако если все это так и если все выйдет наружу, то репутация Клуба Фантазеров серьезно пострадает. Харди можно заткнуть рот, но девушку придется рассчитать и заставить уехать из города.

Два дня он ждал ответного звонка Льюиса.

Не дождавшись, он решил, что пора перейти в наступление, и набрал его номер.

– Это опять я, Фредди Робинсон.

– Я узнал, – сухо отозвался Льюис.

– Нам необходимо встретиться. Честно, Льюис. У меня кое-что важное для вас. – Он не дождался ответа на свой призыв. – Что, если следующим найдут труп человека, Льюис? Прошу вас, подумайте об этом.

– Вы угрожаете мне? О чем вы, черт побери?

– Вовсе нет! – Он выдохся. Льюис не так его понял. – Послушайте, давайте завтра в это же время?

– Я еду на енотовую охоту, – быстро проговорил Льюис.

– О черт. – Фредди поразился еще одной грани личности своего кумира. – Я не знал, что вы увлекаетесь этим. Охота на енота? Здорово как!

– Это расслабляет. Мы пойдем вместе с одним моим пожилым приятелем, у него есть несколько собак. Мы просто выезжаем в лес и бродим, дышим воздухом. Приятно, что вы восторгаетесь этим. – Фредди услышал грустные нотки в голосе Льюиса, тоже расстроился и не смог вовремя ответить. – Что ж, до свидания, – попрощался Льюис и повесил трубку.

Фредди посмотрел на телефон, выдвинул ящик стола, в котором лежал клочок шарфа, и взглянул на него. Если Льюис едет на охоту – он тоже пойдет поохотится. Не сознавая, отчего ему казалось, что это необходимо, он подошел к двери своего кабинета и запер ее. Он попытался вспомнить имя пожилой консьержки адвокатов: точно, Флоренс Куаст. Потом он отыскал в справочнике ее номер и заинтриговал ее пространной историей о несуществующей страховке. Когда она предложила ему перезвонить мистеру Джеймсу или мистеру Готорну, он сказал:

– Пожалуй, нет, я думаю, не стоит их беспокоить. Может, их новенькая секретарша может ответить на мои вопросы. Не будете ли вы так любезны сообщить мне ее имя? И где она остановилась?

(А тебе, Фредди, не пришло в голову, что очень скоро она поселится в твоем доме? Поэтому ты запер кабинет на ключ? Ты не хотел впускать ее?)

Несколько часов спустя он потер в задумчивости лоб, застегнул пиджак, вытер ладони о брюки и позвонил в отель «Арчер».

– Да, конечно, я буду рада видеть вас, мистер Робинсон, – безмятежно сказала девушка.

(Фредди, ты же не боишься встречаться с очаровательной девушкой так поздно, чтобы мило побеседовать? Что с тобой, Фредди? И откуда тебе известно, что она точно знает, о чем ты собираешься говорить с ней?)

3

– Понимаешь? – спросил Гарольд Симс Стеллу Готорн, рассеянно лаская ее правую грудь. – Это же просто сказочка. И ее исследованием вплотную занялись мои коллеги. Сказки!.. Весь смысл ее в том, что то, что преследовал индеец, не могло не показать свое лицо – не потому, что было злом, но потому, что было тщеславно. И я обязан рассказывать эти тупые страшилки, эти дурацкие нелепицы…

– Ну ладно, Джим, что за идея? – спросил Питер Барнс. – Что ты там надумал?

Морозный воздух, врывавшийся в машину Джима Харди, заметно отрезвил Питера: теперь, когда он наконец смог сконцентрироваться, он видел уже не четыре луча фары, а два. А Джим Харди все посмеивался – противно и злорадно, словно решившись на что-то, и Питер понял, что Джим твердо задумал что-то с кем-то сотворить, независимо, заодно с ним Питер или нет.

– О, это будет классно! – сказал Харди и погудел клаксоном. Даже в темноте было видно, какое красное у него сейчас лицо и как сузились глаза: так Харди выглядел в те моменты, когда решался на свои самые отчаянные выходки. Питер Барнс иногда с радостью думал о том, что уже через год уедет поступать в колледж и расстанется с другом, казавшимся в подобные моменты безумцем. Джим Харди, пьяный или нет, порой просто пугал своим неистовством. Еще более ужасало – или восхищало то, что, независимо, насколько он был пьян, он никогда не терял своей деловитости – ни на словах, ни на деле. Полупьяный, как сейчас, он никогда не шатался, и язык его никогда не заплетался; пьяный в стельку, он становился просто неуправляем. – Попробуем подорвать основы!

– Клёво, – сказал Питер. Он знал: лучше согласиться и не протестовать; а между тем Джиму почему-то все сходило с рук, что бы он ни вытворял. Еще с тех пор, как они познакомились в начальной школе, Джим удачно избегал неприятностей – он был неистов, но отнюдь не глуп. Даже у шерифа Хардести ничего на него не было – даже после поджога старой конюшни Пуфа (тупица Пенни Дрэгер сказала ему, что там держат лошадей сестры Дэдам, которых он ненавидел).

– Надо хорошенько повеселиться перед отъездом в Корнелл, а? – сказал Джим – Надо хорошенько оторваться напоследок, вкусить все прелести, потому как Корнелл – настоящая тюрьма, – Джим всегда говорил, что не видит смысла поступать в колледж, но иногда в его словах проскальзывала обида на то, что Питер покидает его. Питер знал, что Джиму хотелось бы, чтоб они вот так сходили с ума всю жизнь…

– Да Милбурн не лучше, – сказал Питер.

– Точно, сын мой. Поганый городишко. Но давай-ка мы с тобой его растормошим, а? Вот этим-то и займемся сегодня ночью, Присцилла. А если ты думаешь, что в нашем путешествии тебе грозит жажда, ты заблуждаешься – твой старый друг Джеймс позаботился об этом, – Харди расстегнул куртку и вытащил бутылку бурбона. – Оп-па! – Он отвинтил пробку одной рукой и, не останавливая машину, отпил; его лицо покраснело еще больше, напряглось. – Глотнешь?

Питер покачал головой; его мутило от запаха виски.

– Болван бармен на миг повернулся спиной, чуешь? Вжжик! Этот дубина понял, что бутылочка тю-тю, но попробовал бы он мне что-то сказать! Слышь, Питер? Когда тебе не сопротивляются, становится скучно. – Он засмеялся, Питер тоже.

– Так чем займемся?

Харди опять протянул ему бутылку, и на этот раз он отпил глоток. Лучи фар снова разделились – их опять стало четыре, и Питер потряс головой, пытаясь вернуть их на место.

– Ха! Мы с тобой будем подглядывать, мой мальчик, полюбуемся одной дамочкой, – Харди забрал бутылку и глотнул, пролив немного виски на подбородок.

– Подглядывать? – Его голова сама по себе повернулась к Джиму, который мог вот так наливаться до самого утра и весь следующий день, не пьянея, и лишь становиться все менее предсказуемым.

– Подглядывать. Подсматривать. Смотреть. На голую тетеньку. Не хочешь – прыгай на ходу.

– На женщину?

– Ну не на мужика же, урод.

– Что, спрятаться в кустах и смотреть через…

– Не совсем так, не совсем так. Есть местечко получше.

– А на кого?

– На ту сучку из отеля.

Питер ничего не понимал:

– Это та, о которой ты говорил? Которая из Нью-Йорка?

– Ну. – Джим пронесся по площади мимо отеля, даже не взглянув на него.

– Я думал, ты спишь с ней.

– Да ладно, чувак, я наплел тебе, подумаешь! Слегка преувеличил. А суть в том, что она не дает мне даже прикоснуться к себе. Ну, приврал чуток, извини, ладно? Когда я с ней, я чувствую себя сопляком. Я-то отвез ее в «Хемфрис», лез из кожи вон… А теперь хочу посмотреть на нее, когда она не чует, что я рядом.

Джим нагнулся и, не глядя на дорогу, начал шарить под сиденьем. Когда он вынырнул, лицо его расплылось в широкой ухмылке – в руке он держал отделанную медью длинную подзорную трубу:

– Вот эта штуковина нам поможет. Обалденная оптика, юноша, – шестьдесят баксов отдал.

– М-м-м, – Питер бессильно откинулся на спинку, – круче не бывает.

Мгновением позже до него дошло, что Джим тормозит. Он подался вперед и взглянул через лобовое стекло:

– О нет, только не здесь!

– Здесь, малыш. Пошевеливайся.

Харди ткнул его в плечо, и Питер распахнул дверцу и чуть не вывалился из машины. Перед ним возвышался собор Св. Михаила: огромный, темный и неприступный.

Мороз пробивал насквозь холодные ветровки, и, подходя к задней двери собора, оба дрожали.

– Ну и что теперь? Высаживать дверь? Видишь, тут замок висит.

– Заткнись. Я работаю в отеле, помнишь? – Харди вытащил из-под куртки связку ключей на кольце. В другой руке он держал трубу и бутылку. – Можешь отойти в сторонку и пописать, пока я подберу ключ. – Он поставил бутылку на ступеньку и склонился над замком.

Питер немного прошел вдоль длинной стены собора, остановился, расстегнул штаны и с огромным облегчением выполнил распоряжение Джима, забрызгав ботинки. Затем, опершись одной рукой на стену, наклонился, и его вырвало. Он уже подумывал, не вернуться ли домой, когда его окликнул Джим:

– Пошли, Кларабелла!

Когда он подошел к двери, Харди ухмылялся ему, покачивая перед носом ключами и бутылкой; дверь была открыта. Он напоминал одну из горгулий с фасада собора.

– Нет, – помотал головой Питер.

– Пошли. Или ты не мужик?

Питер с трудом сделал шаг вперед, и Харди подтолкнул его ко входу.

Внутри собора было холодно и темно, как в морской пучине. Питер замер, стоя на каменном полу и чувствуя беспредельный простор вокруг. Он вытянул руки и словно коснулся морозного воздуха собора. Затем услышал, как за спиной возится Харди, пытаясь рассовать по карманам свои игрушки:

– Эй, где там твоя чертова рука? Подержи-ка. – Ему в ладонь ткнулась труба. Шаги Харди, гулко отзываясь в тишине, стали удаляться в сторону.

Он повернулся и увидел смутное пятно его светлых волос.

– Да шевелись ты! Здесь где-то были ступеньки…

Питер сделал шаг вперед и с грохотом врезался во что-то вроде скамьи.

– Тихо!

– Я не вижу тебя.

– Черт, иди сюда. – Он уловил какое-то движение в темноте и, поняв, что это Джим машет рукой, пошел к нему.

– Видишь лестницу? Поднимемся по ней. Там наверху что-то вроде балкона.

– Ты уже проделывал это! – догадался Питер.

– Ну конечно. Не будь ослом. Мы с Пенни иногда тут разминались на церковных скамеечках. А что такого? Она тоже не католичка.

Глаза Питера постепенно привыкали к темноте, и рассеянный свет из высокого круглого окна помогал рассмотреть обстановку. Ему не приходилось бывать здесь. Собор был намного больше белой загородной коробки, в которой его родители проводили часок на Пасху и Рождество. Высоченные колонны делили обширное пространство; убранство алтаря призрачно мерцало во тьме. Желудок опять свело, и его чуть не вырвало. Лестница, на которую указывал Джим, была широкой, каменной и плавно огибала внутреннюю стену.

– Мы поднимемся и окажемся прямо напротив площади. Ее окно тоже выходит на площадь, понял? В хороший телескоп все будет видно как на ладони.

– Но это глупо.

– Да ладно, умник, сам потом поймешь. Полезли. – Он начал быстро подниматься по ступеням.

Питер стоял.

– Погоди-ка, – Харди развернулся и спустился на пару ступенек. – Перекури.

Он ухмыльнулся Питеру, вытащил пачку и протянул сигарету.

– Прямо здесь?

– Черт, а где еще? Да не боись, никто тебя не увидит. – Он прикурил сам, потом дал Питеру; пламя зажигалки осветило красным стены, спрятав все остальное. Дым приглушил противный привкус рвоты во рту Питера. – Допинг. Полегчало, чуешь? – Питер снова затянулся. Харди был прав: курение успокоило его. – Ну, теперь можно идти. – Он опять начал подниматься, и Питер отправился следом.

Наверху, под самым куполом, они прошли по узкой галерее вокруг здания к фронтону. Окно с широким каменным подоконником выходило на площадь. Когда Питер догнал Джима, тот уже сидел на подоконнике, уперев задранные ноги в стену.

– Ты не поверишь! – сказал он. – Однажды мы с Пенни провели восхитительные мгновения вот прямо на этом месте. – Он бросил окурок на пол и затоптал его. – Они просто сходят с ума от злости: понять не могут, кто же это здесь курит? На, выпей, – он протянул бутылку.

Питер покачал головой и дал ему трубу.

– Ну, мы на месте. Теперь растолкуй. – Он сел на холодный подоконник и сунул руки в карманы ветровки.

Харди посмотрел на часы.

– Для начала немного волшебства. Взгляни в окно. – Питер взглянул: площадь, темные дома, голые деревья. Ни в одном окне отеля не было света. – Раз, два, три! – На счет «три» фонари на площади погасли. – Два часа ночи.

– Тоже мне волшебство.

– Ну, если ты такой крутой, зажги фонари. – Харди развернулся, встал на колени и поднес окуляр трубы к глазам. – У нее выключен свет, это плохо. Но, если она подойдет к окну, я увижу ее. Хочешь взглянуть?

Питер взял трубу и повел по окнам отеля.

– Она в номере над входной дверью. Прямо напротив и чуть вниз.

– Окно вижу. Пусто. – Затем он увидел красный огонек в темноте комнаты. – Погоди. Она курит.

Харди выхватил у него трубу:

– Точно, сидит смолит.

– Объясни, зачем надо было вламываться в церковь, чтобы полюбоваться, как она курит?

– Ну, когда она только поселилась в отеле, я попытался снять ее. Она меня отшила. Потом, немного погодя, она сама попросила меня свозить ее куда-нибудь. Сказала, хочет в «Хемфрис Плэйс». Я отвез ее туда, но она едва обращала на меня внимание. Начисто игнорировала, понимаешь? А знаешь почему? Хотела познакомиться с Льюисом Бенедиктом. Знаешь его, да? Ну, тот мужик, который вроде укокошил свою жену во Франции.

– В Испании, – сказал Питер, у которого было довольно сложное отношение к Льюису.

– Какая разница. Так вот, я так думаю, что за этим она меня туда и вытащила. Она, наверно, балдеет от женоубийц.

– По-моему, он не убивал, – сказал Питер. – Он хороший мужик. В смысле, я думаю, что он хороший мужик. Мне кажется, что женщины иногда… понимаешь…

– Черт, да мне плевать, убивал или нет… О, встала! – Он замолчал; Питер вздрогнул, когда через мгновение труба ткнулась ему в руку. – Смотри. Скорее!

Питер поднял трубу, отыскал окно над буквой «А» вывески отеля, навел резкость… И невольно попятился. Женщина стояла у окна с сигаретой в руке и улыбалась, глядя прямо ему в глаза. Он почувствовал, что его сейчас опять вырвет:

– Она смотрит на нас!

– Не дури. До нас целая площадь. Кругом темень. Но ты видишь, о чем я говорил.

Питер вернул трубу Джиму:

– И что ты на это скажешь?

– Странная какая-то. Два часа ночи, сидит одетая, без света, курит…

– И что? – вновь спросил Питер.

– А то, что я всю жизнь прожил в этом отеле, понял? Поэтому знаю, как люди ведут себя в гостиницах. Даже те старые пердуны, которые там прописались навсегда. Они смотрят телевизор, они хотят, чтоб за ними убирали, они разбрасывают одежду по всему номеру, ты собираешь бутылки в туалетах и кольца на столах, иногда они устраивают небольшие пьянки, и потом приходится отскребать ковер. А по ночам слышно, как они разговаривают сами с собой, сморкаются, плюют – вся жизнь как на ладони. Слышно даже, как они сидят на горшке. Стены толстые, а двери – нет, понимаешь? И если сидеть в коридоре, то можно даже услышать, как они чистят зубы!

– И что? – повторил Питер.

– Да то, что она ничего этого не делает! Она вообще не шумит. Она совсем не смотрит телевизор. В ее номере всегда чисто. И кровать всегда заправлена. Странно, а? Она что, спит на покрывале? Стоит столбом ночи напролет?

– Она еще там?

– Ну.

– Дай посмотреть, – Питер взял трубу. Женщина по-прежнему стояла у окна, едва улыбаясь, словно знала, что они говорят о ней. Питер содрогнулся. Он вернул трубу.

– И это еще не все. Я нес ее чемодан, когда она оформлялась. Я на своем веку перетаскал миллион чемоданов, поверь, и этот был пустым. Может, пара газет внутри – и все. Однажды, когда она была на работе, я заглянул в ее шкафы – ничегошеньки. Никакой одежды. Но она не всегда ходит в одном и том же. Так что – она переодевается у адвокатов? Через два дня я опять проверил, и на этот раз в шкафах было полно одежды – как будто она знала, что кто-то проверял ее. В тот вечер она попросила отвезти ее в «Хемфрис», и я уж было размечтался, что она решила меня поиметь. Черта с два – она почти не разговаривала со мной. Единственное, что я услышал: «Познакомь меня с этим человеком». «Льюисом Бенедиктом?» – спросил я, и она кивнула, словно уже знала его имя. Я подвел ее к нему, представил, а он сбежал, как кролик.

– Бенедикт? Сбежал? Почему?

– Мне показалось, он ее боится. – Джим опустил телескоп, прикурил, не отрывая взгляда от Питера. – И знаешь что? Я тоже. У нее иногда такой странный взгляд…

– Как будто знает, что ты шуровал в ее номере.

– Может быть. Тяжелый взгляд, скажу я тебе. Прямо не по себе. И еще кое-что скажу. Если пройти ночью по коридорам, можно заметить, горит в номерах свет или нет, так? Его видно из-под дверей, там щели. А у нее никогда ничего не видно, она не включает свет. Никогда. Но однажды ночью… Нет, это бред какой-то!

– Скажи.

– Однажды ночью я увидел, как у нее под дверью что-то мерцает. Мерцающий свет – как радий или что-то в этом роде, знаешь, такой зеленоватый… Холодный свет. Это было не пламя, и наши лампы так не светят.

– Ерунда.

– Сам видел.

– Но это ничего не значит – подумаешь, зеленый свет.

– Не совсем зеленый – как будто мерцающий… серебристый такой. В общем, потому я и решил, что нам надо последить за ней.

– Ладно, последили и хватит, пошли домой. Отец будет ругаться, что я так поздно.

– Погоди. – Он снова посмотрел в трубу. – Кажется, что-то там происходит. Ее нет у окна! О дьявол! – Он опустил трубу. – Она открыла дверь и вышла. Вышла в коридор!

– Она идет сюда! – Питер скатился с подоконника и рванулся по галерее к лестнице.

– Не намочи штаны, Присцилла. Она не идет сюда. Она не могла заметить нас. Но куда-то она ведь направилась? Я хочу это выяснить. Ты со мной или как? – Он собирал ключи, сигареты, бутылку. – Поторапливайся. Через пару минут она выйдет.

– Да тороплюсь я, тороплюсь!

Они спустились вниз. Харди толкнул дверь, внутри стало чуть светлее, и это помогло спотыкающемуся Питеру миновать колонны и скамейки. Выскочив в ночь, Джим повесил обратно и защелкнул замок и побежал к машине. Сердце Питера громко колотилось – отчасти от облегчения, что они наконец-то выбрались из собора. Но напряженность не исчезла до конца. Воображение рисовало ему женщину, идущую через площадь к ним, злую и страшную Снежную королеву, женщину, которая никогда не включает в номере свет, не ложится спать и взгляд которой пронзает расстояние от отеля до соборного окна.

Он вдруг понял, что голова полностью прояснилась. Когда он влез в машину, он сказал Джиму:

– Страх отрезвляет.

– Да не сюда она шла, идиот, – прошептал Джим, когда они доехали до угла. Вглядываясь в отель сквозь голые деревья, Питер увидел, как она неспешно идет по тротуару. Она была в длинном пальто, развевающемся шарфе, в шляпе. Свернув на пустынную в этот час улицу, она выглядела так невероятно обыденно, что Питер вздрогнул и рассмеялся одновременно.

Джим выключил фары и медленно доехал до светофора, переключившегося на красный. Впереди слева женщина, перейдя улицу, скрылась в темноте.

– Слушай, может, лучше по домам? – предложил Питер.

– Нафиг. Я хочу посмотреть, куда она пошла.

– А если она нас заметит?

– Не заметит. – Он повернул налево, медленно миновал площадь и отель, по-прежнему не включая фар. Несмотря на то что фонари на площади не горели, на улицах свет не отключали до утра, и парни увидели женщину в круге света в конце первого квартала на Мэйн-стрит. Джим медленно тронулся, затем опять подождал, пока она не дошла до второго квартала.

– Да она просто вышла подышать, – сказал Питер – Может, у нее бессонница и она гуляет по ночам.

– Черта с два.

– Не нравится мне все это.

– Хорошо, хорошо, вылезай из машины и топай домой, – свирепо прошептал Джим. Он протянул руку и открыл ему дверь. – Проваливай!

Задохнувшись от холода, ворвавшегося в открытую дверь, Питер замер, почти решившись уйти:

– И ты тоже.

– Госссподи! Да черт бы тебя побрал! Или проваливай, или закрой дверь, – зашипел Джим. – Эй, погоди! – Они оба увидели машину, выехавшую на улицу и притормозившую у фонаря в двух кварталах отсюда. Женщина спокойно села в нее, дверь хлопнула, и машина уехала.

– Я знаю, чья это машина, – сказал Питер.

– Не сомневаюсь, дурик, голубой «камаро» 75 года этого индюка, Фредди Робинсона. – Он начал набирать скорость, когда машина Робинсона скрылась из виду.

– Ну, теперь ты знаешь, куда она ходит по ночам.

– Возможно.

– Возможно? А что еще? Робинсон женат. А моей матери миссис Винути говорила, что его жена хочет с ним развестись.

– Это потому, что он снимает школьниц, понял? Все знают, что Фредди Робинсон обожает молоденьких. Ты что, ни разу не видел его с девчонкой?

– Ну, видел…

– С кем?

– С одной из нашей школы, – сказал Питер, не уточняя, что это была Пенни Дрэгер.

– Ясно… Ну и куда же он, черт возьми, едет?

А ехал Робинсон через северо-запад Милбурна, делая странные, на их взгляд, повороты и все больше удаляясь от центра города. Черное небо над темными спящими домами, летящий снег – все казалось Питеру зловещим: ночь была такой огромной, всепоглощающей по сравнению с кукольными домиками, с ними самими. Задние габаритные огни машины Робинсона светились впереди, как кошачьи глаза.

– Кажется, ясно. Сейчас посмотрим, по-моему, он собирается свернуть направо и выехать на Бридж-роуд.

– Откуда ты… – Питер замолчал, увидев, что Робинсон свернул именно туда. – Куда он?

– Туда, где нет качелей на заднем дворике.

– Старый железнодорожный вокзал.

– Поздравляю, вы выиграли сигару! Или лучше сигарету. – Они оба закурили «Мальборо»; через минуту машина Робинсона свернула на парковку заброшенного вокзала. Администрация много лет пыталась продать здание – пустой каркас с деревянным полом и окошечком билетной кассы. Старые вагоны ржавели на заросших путях: они помнили их такими еще с детства.

Сидя в темной машине на Бридж-роуд, они увидели, как сначала женщина, а за ней и Робинсон вышли из «камаро». Питер испуганно взглянул на Джима, догадавшись, что тот собирается сделать. Харди дождался, пока те двое скрылись за углом старого вокзала, и открыл дверь.

– Нет, – сказал Питер.

– Отлично. Оставайся тут.

– Ну зачем?! Застукать их без штанов?

– Да они вовсе не этим собираются заниматься, идиот! Что, прямо там? На ледяном полу, в компании с крысами? У него достаточно денег, чтоб снять номер в отеле.

– Тогда зачем? – взмолился Питер.

– Вот я и хочу послушать, что она скажет. Это ведь она притащила его сюда, правильно?

Он закрыл дверь и зашагал вверх по Бридж-роуд.

Питер коснулся ручки, нажал и услышал щелчок замка. Джим Харди сошел с ума: с какой стати он должен идти за ним – искать на свою голову неприятности? И так достаточно: вломились в церковь, курили и пили там виски, а Джиму все мало, теперь он пошел еще за этими двумя.

Что такое? Земля вдруг задрожала, и совершенно из ниоткуда на него обрушился порыв ветра… В его вой диким визгом словно вплелись голоса, взметнувшиеся над вокзалом. В череп Питера будто колотила чья-то рука – изнутри.

Ночь разрасталась над ним, и ему показалось, что он теряет сознание; он смутно услышал, как впереди Джим Харди упал в снег, а потом их и старый вокзал вдруг на мгновение залило ярким светом.

Земля качалась под ногами. Он стоял у машины и смотрел на Джима: его друг сидел, снег облепил его тело, брови неоново мерцали, как циферблат часов – так снег порой сверкает в лунном свете…

Джим вскочил и побежал к вокзалу, и Питер обрел способность думать: «Вот сейчас ему точно не сойдет с рук, он не просто неистовый, он все доводит до конца…»

И тут они оба услышали крик Фредди Робинсона.

Питер присел за машину, словно ожидая выстрелов. Он слышал, как удаляются в направлении вокзала шаги Джима. Вот они внезапно затихли. Вне себя от страха, Питер осторожно выглянул из-за крыла. Спина и ноги в снегу – Джим поравнялся с углом здания.

Как бы он хотел оказаться в двухстах ярдах отсюда и наблюдать все это в подзорную трубу.

Джим прокрался еще на несколько ярдов вперед: теперь ему должна быть видна вся задняя часть вокзала: ступени, спускающиеся с той стороны платформы к рельсам; два старых вагона, утонувшие в бурьяне тупика.

Он помотал головой и увидел Джима – пригнувшись, тот бежал к машине. Джим ничего не сказал и даже не взглянул на него – распахнул дверь и вскочил внутрь. Питер тоже забрался на сиденье сразу после него. Колени ныли от стояния на снегу.

– Ну что там?

– Заткнись.

– Что ты видел?

Харди утопил педаль газа, и машина с ревом рванулась вперед. Снег покрывал куртку и джинсы Джима.

– Видел что-нибудь?

– Нет.

– Ты заметил – земля дрожала? Почему Робинсон орал?

– Не знаю. Он лежал на рельсах.

– А ее не видел?

– Нет. Она, наверное, была с той стороны.

– Ты ж видел что-то – несся как угорелый.

– В отличие от тебя, я хотя бы сходил туда!

Упрек заставил замолчать Питера, однако Харди разошелся:

– А ты, трус вонючий, сидел за машиной, как сопливая девчонка, цыпленок драный… а теперь слушай: если кто-нибудь тебя спросит, где ты был сегодня ночью, – ты играл со мной в покер, мы играли в покер у тебя дома, в подвале, всю ночь, усек? Ничего не было, понял? Мы выпили пива и просто продолжили отложенную со вчерашнего вечера партию. Лады?

– Лады, но…

– Лады! – Харди повернулся к Питеру. – Хочешь знать, что я видел? Во всяком случае, меня точно видели. Знаешь кто? Какой-то ребенок сидел на крыше и, кажется, все это время наблюдал за мной.

Это было полной неожиданностью:

– Ребенок? Бред. Уже почти три часа ночи. И холодина… Да и на ту крышу не залезть. Мы в детстве много раз пытались – никак.

– А он там сидел и глазел на меня. И еще одна пикантная подробность. – Харди свирепо бросил машину в крутой поворот за угол и чуть не снес ряд почтовых ящиков на тротуаре. – Он был босиком. Мне показалось, что и без рубашки к тому же.

Питер совсем притих.

– Он мне сделал ручкой. Я и смотался. А Робинсон – покойник, я думаю. Так ты понял – если спросят, мы всю ночь дулись в покер.

– Как скажешь.

– Как скажу.

У Омара Норриса было тяжкое пробуждение. После того как жена вышвырнула его из дома, он провел ночь в своем, как он считал, последнем прибежище – одном из старых вагонов близ заброшенного железнодорожного вокзала, – и если он, совершенно отупев от пьянства, и слышал во сне какой-то шум, то уже не помнил об этом. Поэтому он страшно разозлился, рассмотрев в том, что он поначалу принял за кучу старых грязных тряпок на путях, труп человека. Он не сказал «Опять!.. Только не это!» (сказал-то он «Черт, дело дрянь!»), но «Опять!.. Только не это!» – прозвучало в его душе.

4

В последующие дни и ночи в Милбурне происходили события разной степени значимости. Некоторые из этих событий показались вовлеченным в них людям обыденными, некоторые – сбивающими с толку и досадными, другие же – важными и впечатляющими: однако все они являлись частью единой системы, которая со временем привнесет множество изменений в жизнь города, и, как часть системы, все они были важны.

Жена Фредди Робинсона узнала, что страховка жизни ее мужа оказалась невероятно скудной и что «Парень-Что-Надо» Фред, будущий член Круглого Стола Миллионеров, оценил свою смерть всего лишь в пятнадцать тысяч долларов. Вся в слезах, она позвонила своей незамужней сестре в Аспен, штат Колорадо, и та сказала:

– Я всегда говорила тебе, что он дешевка. Почему б тебе не продать дом и не переехать сюда, здесь, по крайней мере, климат здоровее? А что за несчастный случай с ним произошел?

Тот же вопрос задавал себе коронер округа Брум, глядя на тело тридцатичетырехлетнего мужчины, в котором отсутствовали почти все внутренние органы и вся кровь. Сначала в графе «причина смерти» он хотел написать «Потеря крови», но, подумав, сделал запись: «Обширное внутреннее кровоизлияние», – и сопроводил ее пространным пояснением, предположив в заключении, что причиной «кровоизлияния» могло стать хищное животное;

и Эльмер Скейлс каждую ночь сидел с ружьем на коленях, не зная, что его последняя корова уже убита и что существо, которое ему однажды довелось увидеть, уже готовилось к игре большего размаха;

и Уолт Хардести, угостив Омара Норриса выпивкой в «Хемфрис Плэйс», выслушал его рассказ: подумав хорошенько, Омар припомнил, что вроде бы слышал той ночью машину или две и вроде бы что-то еще, кажется, какой-то шум и какой-то вроде бы свет.

– Шум? Свет? Пошел отсюда к черту! – бросил в сердцах Хардести, а сам остался допивать пиво, гадая, что же за дьявольщина творится;

и прекрасная молодая женщина, нанятая Джеймсом и Готорном, сообщила своим работодателям, что хочет переехать из отеля «Арчер», так как слышала, что миссис Робинсон выставляет свой дом на продажу, и «не могли бы они переговорить со своим другом из банка, чтобы уладить финансовые вопросы?» У нее, как выяснилось, имелись приличные сбережения и ссуда в Сан-Франциско;

и Сирс и Рики взглянули друг на друга с чувством, похожим на облегчение, потому что им не нравилась мысль о том, что тот дом будет пустовать, и пообещали ей договориться с мистером Барнсом;

и Льюис Бенедикт пообещал себе позвонить своему другу Отто Грубе, чтобы назначить день их поездки на енотовую охоту;

и Ларри Маллигэн, готовя тело Фредди Робинсона к похоронам, смотрел на лицо трупа и думал: «Парень, похоже, видел лицо дьявола, пришедшего по его душу»;

и Нетти Дэдам, пригвожденная к своему креслу и обездвиженная параличом, сидела и глядела в окно гостиной, что она всегда делала, когда Ри уходила вечером кормить лошадей, и выгнула голову, чтобы видеть поле, освещенное закатом. Потом она увидела чей-то силуэт и, поскольку в Нетти оставалось рассудка больше, чем думала ее сестра, она со страхом следила за тем, как силуэт приближался к дому и конюшне. Она издала пару сдавленных звуков, зная, однако, что Ри ее не услышит. Силуэт приближался, странно, навязчиво знакомый. Нетти боялась, что это тот самый мальчишка из города, о котором Ри говорила, – тот хулиган был зол на Ри, и его имя та сообщила полиции. Она дрожала, видя, как он все ближе подходил к дому, и со страхом думала, во что превратится ее жизнь, если этот парень сотворит что-нибудь с Ри; затем жалобно вскрикнула в ужасе и чуть не вывалилась из каталки. Мужчина, идущий к конюшне, был ее брат Стрингер, и на нем была коричневая рубашка, та самая, что и в день его смерти: она была перемазана кровью – как тогда, когда они положили его на стол и закутали в одеяла, но сейчас руки его оказались целы. Стрингер взглянул через двор на ее окно, затем руками разорвал пряди колючей проволоки, перешагнул через изгородь и, подойдя к окну, улыбнулся мотавшей головой Нетти, затем повернулся и направился к конюшне.

Питер Барнс, спустившись на кухню, чтобы наспех позавтракать – еще более торопливо, чем обычно теперь, когда его мать стала такой замкнутой, – застал там отца, который должен был уехать на работу еще пятнадцать минут назад, но сидел перед чашкой остывшего кофе.

– Привет, пап, – сказал Питер. – Опаздываешь.

– Знаю, – отозвался отец. – Есть разговор. Мы в последнее время так мало говорим с тобой, Пит.

– Ну да, нечасто. Может, потом, а? Мне в школу надо…

– Можно и потом… Хотя нет, я не думаю, что стоит откладывать. Я уже несколько дней думаю об этом.

– Да? – Питер налил в кружку молока, понимая, что сейчас лучше не дурачиться.

– Мне кажется, что ты слишком много времени проводишь с Джимом Харди, – сказал отец. – Он пустозвон и не научит тебя хорошему.

– Я так не считаю, – сказал Пит уязвленно. – Я достаточно взрослый, чтобы иметь собственные привычки. К тому же Джим не настолько плох, как о нем болтают, он просто иногда слишком необузданный.

– В субботу ночью он тоже был необузданным?

Питер поставил чашку и с притворным спокойствием взглянул на отца:

– Нет, а что, мы очень шумели?

Уолтер Барнс снял очки и протер их краешком жилета:

– Ты все еще пытаешься убедить меня в том, что вы в ту ночь были здесь?

Питер понял, что сейчас лучше не цепляться за ложь. Он отрицательно покачал головой.

– Я не знаю, где вы были, и не собираюсь допытываться. Тебе восемнадцать, и ты имеешь право на личную жизнь. Но я хочу, чтоб ты знал, что в три часа ночи твоей матери послышался какой-то шум и мне пришлось встать и обойти дом. Внизу, в гостиной, не оказалось ни тебя, ни Джима Харди. Вас в доме не было. Нигде. – Уолтер надел очки и серьезно посмотрел на сына, и Питер понял, что сейчас он услышит главное.

– Я не сказал твоей матери, потому что не хотел, чтобы она из-за тебя волновалась. Она и так в последнее время нервничает.

– Да, пап, а что она такая сердитая?

– Не знаю, – сказал отец, имевший смутные догадки на этот счет. – По-моему, ей одиноко.

– Но ведь у нее куча друзей, миссис Винути например, они чуть ли не каждый день видятся и…

– Не пытайся сбить меня с толку. Я хочу задать тебе пару вопросов, Пит. Ты, конечно, не имеешь отношения к убийству лошади сестер Дэдам, не так ли?

– Нет, – выдавил потрясенно Питер.

– И я также не думаю, что ты слышал об убийстве Ри Дэдам?

Питеру сестры Дэдам всегда казались живой иллюстрацией из исторического романа:

– Убийству? Господи, я… – он беспомощно огляделся вокруг. – Я и понятия об этом…

– Так я и думал. Я сам узнал об этом только вчера. Мальчик, который приходит к ним убирать конюшни, нашел ее вчера днем. Сегодня это появится в новостях. И в вечерней газете.

– Но при чем здесь я?

– Потому что болтают о том, что к этому может быть причастен Джим Харди.

– Чушь!

– Надеюсь, что так – хотя бы ради Элеонор Харди. Я, честно говоря, тоже не верю, что ее сын способен на такое.

– Нет, он не мог, он просто немного психованный и не может остановиться в тот момент, когда другой парень на его месте бы… – Питер резко замолчал, прислушавшись к своим словам.

Его отец вздохнул:

– Я очень беспокоился… Все знают, что Джим имеет что-то против этих несчастных старушек. Что ж, думаю, с этим ничего уже не поделаешь, но Хардести наверняка допросит его. – Он взял сигарету, но не стал прикуривать. – Ладно… Знаешь, старина, мне кажется, нам надо держаться вместе. Поближе друг к другу. На будущий год ты уедешь в колледж, и тебе лишь пару месяцев осталось жить вместе с нами. Через неделю мы планируем устроить дома вечеринку, и я хотел бы, чтоб ты подтянулся, привел себя в порядок и был в этот день с нами. Договорились?

Вот оно – главное.

– Конечно, – с облегчением произнес Питер.

– Побудешь с нами весь вечер? Мне бы очень хотелось, чтоб ты перестал болтаться, чтоб влился в ритм нормальной жизни.

– Договорились. – Глядя на отца, Питер неожиданно заметил, как же тот постарел. Лицо стало одутловатым, появилось много морщин – следов жизненных забот и огорчений.

– И по утрам мы будем общаться почаще?

– Да, пап. Как скажешь… Конечно.

– И ты станешь реже болтаться по пивбарам с Джимом Харди. – Это был уже не вопрос, а приказ, и Питер кивнул. – С ним ты точно попадешь в беду.

– Он не такой плохой, это все сплетни, – сказал Питер. – Он просто не знает меры, понимаешь, он просто не останавливается и…

– Достаточно. Беги в школу. Или тебя подбросить?

– Нет, я пешком. И так приду раньше времени.

– Топай, скаут.

Через пять минут, с книгами под мышкой, Питер вышел из дому. Где-то в душе по-прежнему прятался страх, охвативший его, когда отец спросил о субботней ночи, – этот эпизод он решил по возможности полностью вычеркнуть из памяти, но страх еще маячил зыбким островком, окруженным морем самоуспокоения. Его отец больше озабочен тем, чтобы они стали ближе, чем тем, что он может вляпаться в неприятности с Джимом Харди, а субботняя ночь сама потом отойдет в прошлое и станет чем-то далеким – как сестры Дэдам.

Питер завернул за угол. Тактичность его отца пролегла между ним и теми загадочными событиями, что произошли две ночи назад. В какой-то мере отец был его защитой от них; ничего ужасного ему не грозит; его защищала даже его незрелость. Если он не сделает ничего плохого, ничего страшного с ним не случится, а страхи останутся позади.

Дойдя почти до середины площади, он уже было совсем позабыл о своем страхе. Ежедневный путь в школу пролегал мимо отеля, но в этот раз он свернул на Уит Роу. Морозный ветер бил в лицо; стайка воробьев с чириканьем летела через занесенную снегом площадь, то и дело меняя направление. Мимо проехал длинный черный «бьюик», и на переднем сиденье он разглядел двух старых адвокатов, друзей отца. Он помахал им, и Рики Готорн поднял руку в ответ.

Он дошагал уже почти до конца Уит Роу и проходил мимо припаркованного «бьюика», когда его внимание вдруг привлекла какая-то суматоха на площади. Незнакомый Питеру мускулистый мужчина в солнцезащитных очках бродил там по снегу. На нем был жилет в горошек и вязаная шапочка, но по белизне кожи за ушами Питер определил, что голова у него выбрита. Незнакомец хлопал в ладоши, заставляя воробьев испуганно вспархивать, как от выстрела: он вел себя совершенно неразумно, как животное. И никто – ни бизнесмен, поднимающийся по красивым восемнадцатого века ступеням Уит Роу, ни идущие за ним следом длинноногие секретарши в коротких пальто – не замечал его. Мужчина снова хлопнул в ладоши, и до Питера дошло, что тот смотрел только на него. Его ухмылка напоминала оскал голодного леопарда. Он двинулся по направлению к Питеру: Питер же застыл, чувствуя, что мужчина движется быстрее, чем шагали его ноги. Он повернулся, чтобы убежать, и увидел на одном из покосившихся надгробных камней у собора маленького мальчика со спутанными волосами и ухмылкой на изможденном лице: не такой свирепый, как тот мужчина, он был с ним единой сутью, одной крови. Мальчишка тоже пристально смотрел на Питера, вспомнившего в этот момент, что видел Джим Харди на заброшенном вокзале. Глупое лицо сморщилось и затряслось – ребенок захихикал. Питер, чуть не выронив учебники, рванулся бежать, боясь оглянуться.

А теперь несколько слов скажет наша мисс Дэдам

5

Трое мужчин сидели в коридоре третьего этажа университетской больницы в Бингэмптоне. Ни один из них не испытывал никакой радости от нахождения тут: Хардести казалось, будто он глупо выглядит в городе крупнее Милбурна, что тут никому нет дела до его власти, а еще, что приехал он сюда напрасно; Неду Роулзу не нравилось надолго покидать кабинет в редакции «Горожанина», полностью переложив на плечи служащих верстку и редактирование; а Дон Вандерлей слишком устал колесить по незнакомым обледенелым дорогам Востока.

Предложение исходило от Рики Готорна.

– Я не виделся с ней целую вечность и понимаю, что она уже давно парализована, однако, может быть, удастся хоть что-то узнать от нее. Если вы, конечно, решитесь на поездку в такую погоду.

Темный полдень напоминал вечер; вьюга копила силы, чтобы вот-вот обрушиться на город.

– Вы полагаете, что между смертью ее сестры и вашим… делом может существовать какая-то связь?

– Все может быть… – допустил Рики. – Я, конечно, не уверен, но кто знает… Разве можно сказать наверняка? Но, поверьте мне, я чувствую, что это важно. Поскольку вы здесь, с нами, мы ничего не станем скрывать от вас. Сирс, возможно, не согласится со мной, а вот Льюис – пожалуй, да. – И тут же быстро добавил: – А может, для вашей же пользы вам следует уехать из Милбурна, и как можно скорей.

И поначалу это предложение казалось верным. Бингэмптон, в четыре-пять раз крупнее Милбурна, даже в такой темный гнетущий день казался другим, более светлым миром: интенсивное движение, новые здания, молодежь, гомон городской жизни – он соответствовал своему времени и отталкивал маленький Милбурн назад, в сентиментальный век дешевого готического романа. Этот город помог Дону понять, каким отрезанным, заброшенным был Милбурн, как неизбежно способствовал он рождению необузданных фантазий Клуба Фантазеров, – и как всем этим Милбурн всколыхнул в воображении образ Доктора Рэбитфута: его город. В Бингэмптоне не витали в воздухе мрачные предчувствия смерти, не чувствовалось тайны, прячущейся в рассказах и ночных кошмарах стариков.

Однако на третьем этаже больницы чувствовался Милбурн – он проявлялся в неуверенности и волнении Хардести, в его грубом «А какого черта вы сюда притащились? Вы из города. Я видел вас в „Хемфрис Плэйс“». Милбурн был в гладких волосах Неда Роулза, в его мятом костюме: дома Роулз выглядел всегда опрятно и хорошо одетым; здесь же он казался провинциалом. Бросалось в глаза то, что его жилет слишком короток, а брюки мятые и вытянутые на коленях. И манеры Роулза, в Милбурне сдержанные и приветливые, здесь раздражали застенчивостью.

– Прямо как снег на голову, старушка Ри – сразу вслед за Фредди Робинсоном. Он ведь приезжал к ней, за неделю до ее смерти.

– А как она умерла? – спросил Дон. – И где мы можем повидаться с ее сестрой? Здесь, наверно, часы приема?

– Ждем ее лечащего врача, – сказал Роулз. – А что касается ее смерти, я решил не сообщать подробностей в газете. Чтобы продавать газеты, необязательно нужны сенсации. Но наверно, в городе и так знают.

– Я работаю дома и почти совсем не выхожу.

– А, новая книга. Замечательно!

– Так вот вы кто! – воскликнул Хардести. – Только писателя нам и не хватало. Бог ты мой! Мне предстоит допрос свидетеля в присутствии отважного редактора и какого-то писателя. А эта старушенция – откуда она, к черту, узнает, кто я такой? Как она поймет, что я шериф?

«Вот что его волнует, – подумал Дон. – Хардести похож на Уайетта Эрпа: жутко неуверен в себе и потому хочет, чтобы все знали, что у него есть значок шерифа и пистолет».

Очевидно, эта мысль отразилась на его лице, потому что Хардести вдруг сделался более агрессивным:

– Так, а пока послушаем ваш рассказ. Кто вас прислал? Зачем вы приехали в Милбурн?

– Дон – племянник Эдварда Вандерлея, – устало произнес Роулз. – Он выполняет кое-какую работу для Сирса Джеймса и Рики Готорна.

– Господи, опять эта парочка! – простонал Хардести. – Это они попросили вас навестить старуху?

– Мистер Готорн, – ответил Дон.

– Ха, мне, наверно, надо грохнуться на пол и прикинуться красной дорожкой. – Хардести закурил, игнорируя запрещающий знак на стене в конце коридора. – Эти двое опять темнят. Хитрецы. Ха! Круто…

Роулз отвернулся, явно взволнованный; Дон взглянул на него, ожидая объяснений.

– Давай, храбрец, скажи ему. Он спрашивал, как умерла старушка.

– Это довольно неприятно…

– Ничего, он уже большой мальчик. И крепкий, как бегун, а?

Еще одна черта шерифа: прикидывать, насколько другой мужчина физически слаб или силен по сравнению с ним.

– Валяй. Тоже мне государственная тайна.

– Что ж… – Роулз устало привалился к стене. – Умерла от потери крови. Ей отрезало обе руки.

– Боже мой! – прошептал Дон и сразу пожалел, что приехал. – Да кто же мог…

– Понимаете теперь? – сказал Хардести. – Может, ваши богатенькие приятели и подкинут мне ниточку-другую. Вы мне лучше вот что скажите: кто ж это у нас так аккуратненько режет скотину, как у мисс Дэдам? А до того – у Норберта Клайда? А еще раньше – у Эльмера Скейлса?

– Вы считаете, что всему этому – одно объяснение? – именно это, предполагал он, и просили его выяснить друзья его дяди.

Мимо прошла сестра и нахмурилась, посмотрев на Хардести; он затоптал окурок.

– Можете войти, – сказал им доктор, выйдя из палаты.

Первой мыслью шокированного Дона, когда он увидел старушку, была «она тоже мертва», но он заметил ее блестящий глаз, взгляд, панически перескакивающий с одного вошедшего на другого. Потом он увидел, как двигался ее рот, и понял, что поговорить с Нетти Дэдам не удастся.

Хардести, резко подавшись вперед, ничуть не обратил внимания на распахнутый рот и очевидное смятение больной:

– Я шериф, мисс Дэдам, – громко проговорил он, – Уолт Хардести, шериф из Милбурна!

Дон взглянул на выпученный глаз Нетти Дэдам и мысленно пожелал ему удачи. Потом повернулся к редактору.

– Я знал, что у нее был удар, – сказал Роулз, – но не думал, что она настолько плоха.

– Я приезжал к вам, – продолжал Хардести, – и говорил с вашей сестрой. Помните? Когда убили лошадь?

Нетти Дэдам издала резкий звук.

– Это означает «да»?

Звук повторился.

– Хорошо. Значит, вы помните, кто я. – Он сел и заговорил более спокойным голосом.

– По-моему, Ри Дэдам могла понимать ее, – сказал Роулз. – Они с сестрой были когда-то красавицами. Я помню, как мой отец рассказывал о сестрах Дэдам. Сирс и Рики тоже должны их помнить.

– Наверно.

– Теперь я хотел бы спросить вас о смерти вашей сестры, – говорил Хардести. – Мне очень важно все, что вы можете сообщить. Говорите, а я попытаюсь понять, хорошо?

– Гл.

– Вы помните этот день?

– Гл.

– Бесполезно, – шепнул Дон Роулзу, который обошел кровать и встал у окна; лицо его подергивалось. Небо было черным с лиловыми отблесками неона реклам.

– Вы сидели в таком месте, откуда вам была видна конюшня, где нашли тело вашей сестры?

– Гл.

– Это «да»?

– Гл.

– Видели ли вы, как кто-то шел к конюшне незадолго до смерти вашей сестры?

– ГЛ!

– Смогли бы вы опознать этого человека? – Хардести весь подался вперед. – Скажем, если бы я привел его сюда, могли бы вы издать какой-то звук, подтверждающий, что это он?

Старая женщина издала звук, по которому Дон определил, что она плачет. Он чувствовал себя здесь лишним.

– Это был молодой человек?

Еще одна серия сдавленных звуков. Возбуждение Хардести перерастало в резкое нетерпение.

– Хорошо, допустим, это был молодой человек. Это был сын Харди?

– Правила допроса свидетеля, – пробормотал Роулз в окно.

– Плевал я на правила! Это был он, мисс Дэдам?

– Глуурф, – простонала старушка.

– Черт. Вы хотите сказать «нет»? Не он?

– Глуурф.

– Может, попытаетесь назвать человека, которого вы видели?

Нетти Дэдам била дрожь:

– Глнгр. Глнгр. – Старушка делала такие неимоверные усилия, что Дон чуть ли не физически ощутил их. – Глнгр!

– А, ладно, оставим пока. Еще пару вопросов. – Он развернулся и сердито взглянул на Дона, но на его лице читался и стыд. Хардести опять повернулся к старушке и понизил голос, но Дон все слышал.

– Я не думаю, что вы слышали какой-то необычный шум? Или заметили какие-то странные огни или что-то в этом роде?

Голова женщины тряслась, глаза метались.

– Какие-нибудь необычные огни или шум, мисс Дэдам? – Хардести уже с отвращением задавал ей вопросы. Нед Роулз и Дон переглянулись, удивленные и заинтригованные.

Наконец, сдаваясь, Хардести вытер лоб:

– Ну вот и все. Без толку. Похоже, что-то она видела, но кой черт ее поймет? Я сваливаю. Хотите – оставайтесь, мне плевать.

Дон вышел из комнаты вслед за шерифом и подождал, пока тот говорил с доктором. Когда из палаты вышел Роулз, его лицо стареющего мальчика было задумчивым и сосредоточенным.

Хардести повернулся и взглянул на Роулза:

– Вы что-нибудь поняли из этого бреда?

– Нет, Уолт. Бред – он бред и есть.

– А вы?

– Ничего, – ответил Дон.

– Будь я проклят, если скоро не начну верить в пришельцев или вампиров или во что-то этакое, – проворчал Хардести и зашагал по коридору. Нед Роулз и Дон Вандерлей направились следом. Когда они дошли до лифтов, в одном из них стоял Хардести и тыкал пальцем в кнопку. Дверь с шипением закрылась перед носом Дона – очевидно, шериф хотел от них избавиться.

Мгновением позже подошел другой лифт, и они вошли в кабину.

– Я все думаю о том, что пыталась сказать Нетти, – заговорил Роулз. Дверь закрылась, и лифт мягко поехал вниз. – Уверяю вас, моя догадка тоже может показаться бредовой.

– Я в последнее время ничего другого и не слышу.

– Вы написали «Ночного сторожа».

«Начинается», – подумал Дон.

Он застегнул пальто и пошел вслед за Роулзом к стоянке. Несмотря на то что на Роулзе был только костюм, он, казалось, не замечал мороза.

– Пожалуйста, сядьте на минутку в мою машину, – попросил редактор. Дон забрался на пассажирское сиденье спереди и взглянул на Роулза, потиравшего в задумчивости лоб. В машине издатель выглядел намного старше: морщинки наполнялись тенями.

– Глнгр? Она произнесла это несколько раз. Согласны? Или, во всяком случае, что-то очень похожее по звучанию, не так ли? Так вот. Я лично никогда не видел его, но давным-давно у сестер Дэдам был родной брат, и, кажется, после смерти они только о нем и судачили…

Шоссе, по которому Дон возвращался в Милбурн, шло через поля; свинцово-серое небо расчерчивали пылающие лиловатые полосы. Назад, назад в Милбурн, с частичкой истории о Стрингере Дэдаме в душе; назад в Милбурн, где люди начинали замыкаться в себе все больше по мере того, как усиливался снегопад, росли сугробы, а дома, казалось, таяли и сливались один с другим; туда, где умер его дядя и где его друзей мучили страшные сны; прочь из двадцатого века – в темницу Милбурна, все более и более напоминающую ему его внутренний мир.

Взлом, часть первая

6

– Отец сказал мне, чтоб я больше не зависал с тобой.

– Ну и что? А ты послушался, паинька? Тебе сколько лет, пять?

– Он почему-то волнуется. И чем-то здорово расстроен.

– «Чем-то расстроен», – передразнил Джим. – Он старый. В смысле… сколько ему – пятьдесят пять? Ему осточертела работа и старая машина, и он слишком растолстел, и его любимый сыночек скоро упорхнет из гнездышка почти на год. Да ты посмотри вокруг, дружище. Много стариков ты видишь с радостными улыбками на морщинистых лицах? Город переполнен этими жалкими существами. И каждого слушать, что ли? – Джон откинулся на спинку стула и улыбнулся Питеру, самонадеянно полагая, что старый аргумент все еще убедителен.

А Питер тонул в неуверенности и неопределенности – эти аргументы были убедительнее. Тревоги его отца не были его тревогами: и дело не в том, что он не любил его, – он любил, – а в том, подчиняться ли нечастым отцовским приказам или, как сказал Джим, «слушать его».

Разве они с Джимом сотворили что-то плохое? С точки зрения Джима, они даже не вламывались в церковь; они всего лишь следили за женщиной. Делов-то. Фредди Робинсон умер, и этот факт сам по себе печален, пусть они оба и не любили его, но никто не говорил о том, что его смерть не была естественной; его свалил сердечный приступ или он упал с перрона и разбил голову…

И не было никакого ребенка на вокзальной крыше.

И не было никакого ребенка на надгробной плите.

– Мне что, в ножки поклониться твоему старику за то, что он разрешил нам встретиться сегодня вечером?

– Да нет, все не так плохо. Он просто считает, что нам с тобой надо пореже гулять вместе, а не то чтоб вообще не встречаться. Ему, наверно, просто не нравится, что я бываю в таких местах.

– Таких? А чем они плохи? – Харди комичным жестом обвел жалкое помещение бара и крикнул: – Эй, Солнышко! Это чертовски клевое местечко, а? – Чернокожий бармен оглянулся на него через плечо и глупо скривился. – Обалденно цивилизованное, леди Джейн! Герцог, вы согласны со мной? Я знаю, чего твой старик боится. Он не хочет, чтоб ты попал в плохую компанию и вляпался в дерьмо. А плохая компания – это я, всем известно. Но если я такой, значит, и ты – тоже. Так что самое страшное уже случилось, и поскольку ты здесь – расслабься и повеселись.

Если записывать рассуждения Харди и потом прочитать, в них сыщется немало ошибочного, но, слушая его, соглашаешься со всем.

– Понимаешь, то, что эти стариканы называют сумасшествием, на самом деле всего лишь другой образ мышления; поживи столько же в этом городишке, и у тебя короеды в башке заведутся, тебе придется постоянно напоминать себе, что весь мир – это не просто один большой Милбурн. – Джим взглянул на Питера, отпил пива и ухмыльнулся, и Питер заметил преломленный свет в его глазах; он давно уже понял, что под «другим образом мышления» была скрыта частичка настоящего безумия. – Вот, например, скажи-ка, Пит, не хочется ли тебе время от времени увидеть, как весь этот чертов город горит синим пламенем? Весь, до основания – чтоб потом одни головешки остались? Мужик, это город призраков, понял? Целый город Рипов ван Винклей[13], Рип ван Винкль Рипом ван Винклем погоняет, стая Рипов ван Винклей с вакуумом вместо мозгов, с шерифом-хроником и вонючими забегаловками для удовлетворения социальных нужд населения…

– А куда подевалась Пенни Дрэгер? – прервал его Питер. – Я тебя не видел с ней уже недели три.

Джим ссутулился над стойкой бара:

– Первое. Она узнала, что я повез мадам Мостин в кабак, и послала меня подальше. Второе. Ее родичи, старики Ролли и Ирменгард, прослышали, что она пару раз гуляла с покойным Ф. Робинсоном. Поэтому они засадили ее дома, не пускают никуда. Мне она об этом не говорила. И слава богу. Я бы тоже ей выдал будь здоров.…

– Ты думаешь, она гуляла с ним, потому что ты возил эту женщину в «Хемфрис»?

– Да черт ее знает, что у нее на уме. Ты считаешь, из-за этого, сын мой?

– А ты? – иногда безопаснее отвечать Джиму вопросом на вопрос.

– Черт. – Он вытянулся вперед и опустил лохматую голову на влажное дерево барной стойки. – Не пойму я этих женщин, – проговорил Джим мягко, словно с сожалением, но Питер видел, как сверкали его глаза сквозь завесу ресниц, и понял, что это была игра. – М-да… Может, ты и прав. Может, и есть тут взаимосвязь, Кларабелла. Скорее всего. И если есть, значит, эта мадам Анна, помимо того, что, раздразнив меня, не дала, еще и обломала мне интимную жизнь. А коли так, то, значит, за ней должок.

Он склонил голову набок и сверкнул глазами на Питера:

– Такие дела, старина. – Согнувшись, он продолжал сидеть в этой странной позе – его голова словно посторонний предмет на стойке – и безумно ухмылялся Питеру.

Питер сглотнул.

Джим резко выпрямился и постучал по стойке:

– Еще две чарки, Солнышко!

– Что ты собираешься делать? – спросил Питер, зная, что неизбежно будет втянут в это, и взглянул в грязные окна кабачка – темные стекла в белых крапинках снежинок.

– Посмотрим. Что собираюсь делать? – Джим задумался, и Питер понял, что Джим уже давно знал, что будет делать, и что это приглашение съездить попить пивка было только началом; его вовлекли в этот разговор, так же как и привезли за город, и все остальное, весь этот треп о «другом образе мышления» и о городе-призраке – все было четко пронумеровано в плане, родившемся у Харди в голове. – Что я собираюсь делать? – Он вскинул голову. – Даже этот сказочный дворец становится скучным после доброй порции пива, поэтому возвращение в наш милый маленький Милбурн доставит нам удовольствие. Да! Мы определенно должны вернуться в милый маленький Милбурн.

– Давай держаться от нее подальше, – сказал Питер.

Джон проигнорировал его просьбу:

– А знаешь, наша милая сексуальная леди выехала из отеля две недели назад. О, как ее там не хватает, как по ней скучают! По ней тоскуют, Пит. Как мне плохо, оттого что я не могу полюбоваться этой аккуратной попкой, поднимающейся по лестнице. Я скучаю по этим глазам, вспыхивающим во тьме коридоров. По пустому чемодану. По знойному телу. И я уверен, ты уже знаешь, куда она переехала.

– Мой отец готовил закладную. Его дом. – Питер кивнул более энергично, чем хотел, и понял, что снова пьянеет.

– Твой старик настоящий добрый гном, да? – спросил Джим, приятно улыбаясь. – Хозяин! – Он грохнул кулаком по стойке. – Мне и моему другу – по порции твоего лучшего бурбона. – Бармен с обиженным видом налил им такого же виски, какое в прошлый раз стащил Джим. – Так, вернемся к теме. Наша подружка, по которой так искренне скучают, покидает первоклассный отель и поселяется в доме Робинсона. Не кажется ли вам странной цепь совпадений? Очевидно, только два человека на свете, я и ты, Кларабелла, могут дать ответ. Потому как только мы с тобой знаем, что она была на вокзале в момент смерти старины Робинсона.

– Его сердце… – пробормотал Питер.

– О, она поражает в самое сердце. И в другие органы. Однако странно, не правда ли? Фредди падает на рельсы… Я сказал «падает»? Нет: планирует. Я все видел, помни. Он опускается вниз легко и плавно, как салфетка. Затем она лезет из кожи вон, чтоб заполучить его дом. Одно к одному, а, старина? Ты тоже видишь в этом совпадение, Кларабелла?

– Нет, – прошептал он.

– Ну-ка, Пит, вспомни, как ты прошел ранний отбор в Корнелл. Пошевели своими огромными мозгами, малыш. – Он положил ладонь на спину Питеру и пригнулся к нему, дыша чистым спиртом прямо в лицо. – Наша сексуальная подружка что-то ищет в доме. Чувак, я заинтригован, а ты? Ты только представь ее там. Эта аппетитная леди шастает по старому дому Фредди – что она ищет? Деньги? Драгоценности? Наркотики? Кто знает? Но она определенно что-то ищет там. Ее шикарное тело двигается по комнатам, заглядывает в углы… на это стоит посмотреть, а?

– Я не смогу, – сказал Питер. Бурбон, как масло, перекатывался в желудке.

– Я думаю, – сказал Джим, – что нам пора двигать в сторону нашего транспортного средства.

Питер очнулся стоящим на морозе у машины Джима: он никак не мог припомнить, почему он оказался в одиночестве. Он потопал ногами, покрутил головой и позвал друга:

– Эй, Джим!

Харди возник мгновением позже с акульей ухмылкой на лице:

– Простите, что заставил вас ждать. Просто сказал на прощанье нашему другу, как нам понравилось его общество. Правда, он, кажется, не поверил, поэтому пришлось повторить несколько раз. Он продемонстрировал, так сказать, отсутствие заинтересованности. К счастью, мне удалось позаботиться о нашем питьевом довольствии на оставшуюся часть приятного вечера. – Он чуть расстегнул молнию куртки и показал горлышко бутылки.

– Ты ненормальный.

– Я не ненормальный, я хитер как лис – ты это имел в виду? – Джим сел в машину и, вытянувшись, открыл дверь Питеру. – Давайте вернемся к предмету нашего недавнего обсуждения.

– Нет, тебе точно надо учиться в колледже, – сказал Питер, пока Джим запускал двигатель. – С твоими способностями трепаться тебе точно надо в «Фи Бета Каппа»[14].

– По правде, я частенько думаю о том, что из меня вышел бы классный адвокат, – удивил признанием Джим. – На-ка, глотни, – он протянул Питеру бутылку. – Что есть хороший адвокат как не первоклассный трепач? Вспомни старого Сирса Джеймса, чувак. Вот кто умеет вешать лапшу на уши…

Питер вспомнил свою последнюю встречу с Сирсом Джеймсом – тот грузно сидел в своей машине, бледное лицо за бликом ветрового стекла. Потом почему-то вспомнилось лицо мальчишки, сидевшего на надгробии перед собором Святого Михаила.

– Слушай, давай не будем с ней связываться? – попросил он.

– Именно это я и хотел обсудить, – Джим совершенно трезвым взглядом посмотрел на Питера. – Мы остановились на том, что она бродит по дому и что-то ищет. Если мне не изменяет память, Кларабелла, я пригласил тебя взглянуть на это собственными глазами.

Питер уныло кивнул.

– И верни мне бутылку, если не знаешь, что с ней делать. Так вот. В этом доме что-то есть, согласен? Не желаешь ли узнать, что именно? В любом случае что-то такое затевается, а мы с тобой, старина, единственные, кто знает об этом. Я прав или не прав?

– Но может…

– ГОСПОДИ! – взвыл Харди, и Питер подпрыгнул. – Ты кретин! Ну что непонятного? Ей зачем-то нужен именно этот дом, и именно это единственный разумный вывод.

– Думаешь, Робинсон ей мешал, и она избавилась от него?

– Вот этого я не знаю. Я видел только, как он уплывает вниз, на пути. Черт-те что! Одно скажу: я хочу взглянуть на этот дом.

– О нет, не надо, – взмолился Питер.

– Да чего ты боишься? – возмутился Джим. – Она обыкновенная баба. У нее странные привычки, но она всего лишь женщина, Кларабелла. Вообще-то я не такой дурак, чтобы соваться в дом, когда она там. А если ты опять наложил в штаны – можешь проваливать прямо сейчас.

Все дальше и дальше разматывалось темное пригородное шоссе, увлекая их в Милбурн.

– А как ты узнаешь, там она или нет? Ты ж говоришь, она сидит в темноте ночи напролет.

– Позвоним в дверь, чучело.

У подножья последнего холма перед поворотом к городу Питер, уже чуть живой от волнения, взглянул на дорогу и увидел огни Милбурна: собранные в кучку в низине, они выглядели так, словно кто-то необъятной ладонью может запросто сгрести их в пригоршню. Милбурн выглядел случайным, временным, как палаточный городок кочевников, и, хотя Питер Барнс знал его на протяжении всей своей жизни – вообще-то это единственный город, который он знал, – сейчас он казался незнакомым и чужим.

Затем он понял почему:

– Джим. Смотри. В западной части города нет света.

– Снегопад оборвал провода.

– Но снег уже не идет.

– Шел – когда мы сидели в баре.

– А ты правда видел в ту ночь ребенка на крыше вокзала?

– Не-а. Просто подумал, что видел. Это, наверно, был сугроб. Или старая газета, или что-то еще… Черт, Кларабелла, да как туда залезет ребенок? Сам знаешь, это невозможно. Если честно, Кларабелла, мне той ночью было страшненько…

7

Там, в городе, Дон Вандерлей сидел за письменным столом в западном крыле отеля «Арчер» и заметил, как внезапно темнота упала на улицу за окном его номера; настольная лампа по-прежнему горела;

и Рики Готорн удивленно раскрыл рот, когда его гостиная погрузилась в темноту и Стелла попросила зажечь свечи; именно в этой части города свет гас по меньшей мере дважды каждую зиму;

и Милли Шин, идя за свечами, услышала медленный стук во входную дверь, к которой она никогда-никогда, ни за что, никогда в жизни не подойдет;

и Сирс Джеймс, которого в библиотеке темнота застала врасплох, услышал быстрые веселые шажки по лестнице и убеждал себя, что это ему показалось;

и Кларк Маллигэн, уже две недели крутивший фантастику и фильмы ужасов и вконец одуревший от зловещих образов – можешь это показывать в своем кинотеатре, но никто не заставляет тебя смотреть, – запустив очередной ролик, вышел из «Риальто» подышать свежим воздухом и увидел во внезапно обрушившейся темноте мужчину, волчьими скачками несущегося куда-то через улицу, со страшной поспешностью, со зловещей целью («Мужик, никто тебя не заставляет смотреть эту муть…»).

Взлом, часть вторая

8

Джим остановился за полквартала до дома:

– И какого черта свет погас…

Они оба смотрели на темный фасад здания, на голые, без занавесок, окна, за которыми не было ничего – ни силуэта, ни огонька свечи.

Питер Барнс думал о том, что видел Джим Харди: о теле Фредди Робинсона, планирующем на заросшие бурьяном железнодорожные пути, и о маленьком-мальчике-которого-там-не-было, но который сидел на крыше и на надгробном камне. Потом пришла мысль: «Я тогда был прав. Страх отрезвляет». Он поднял глаза на Джима и заметил, как тот напряжен от возбуждения.

– Я думал, она все равно никогда не включает свет.

– По мне, так лучше бы его не отрубали, – Джим содрогнулся и оскалился в ухмылке: – В таком местечке, – он показал на респектабельные трехэтажные дома по соседству, – наша дамочка постаралась бы слиться с окружением и, возможно, не стала бы выключать свет, чтобы никто ничего не подумал. – Он склонил голову набок. – Помнишь дом на Хавен-лейн, в котором жил старый писатель, Эдвард Вандерлей? Ты ходил когда-нибудь мимо него ночью? Все дома вокруг освещены, а в доме Вандерлея темно, как в могиле. Жуть берет.

– Меня от этого дома жуть берет, – признался Питер. – И, кроме того, это незаконно.

– Ну ты и зануда, – Хардести повернулся на сиденье и уставился на Питера, который прочитал в его взгляде едва сдерживаемый порыв двигаться, действовать, немедленно творить задуманное, биться лбом об стену и крушить все препятствия на пути. – Думаешь, наша дамочка задумывается, что законно, что нет? Думаешь, заполучив этот дом, она шибко беспокоилась о чертовых законах и законниках – о Хардести, например? – Харди помотал головой с показным, а может и истинным отвращением. Питер подозревал, что он специально накручивал себя, готовил к бою, даже если сомневался в победе.

Джим отвернулся от него и включил передачу; Питер какое-то мгновение надеялся, что Харди объедет квартал и вернется к отелю, но они на первой скорости миновали квартал и остановились прямо напротив дома.

– Или ты со мной, или ты просто сопляк, – сказал он.

– Что ты собираешься делать?

– Для начала выйти, потом заглянуть в окна нижнего этажа. На это тебе хватит духу, Кларабелла?

– Ничего ты не увидишь.

– Господи… – прошипел Харди и выбрался из машины.

Питер колебался не дольше секунды. Затем тоже вышел и последовал за Харди через заметенный снегом газон за угол здания. Они двигались быстро, пригнувшись, чтобы не попасться на глаза соседям.

Через несколько мгновений они сидели на корточках под одним из окон бокового фасада.

– Ну что, Кларабелла, заглянешь в окошко?

– Завязывай так называть меня, – прошептал Питер. – Достало уже.

– Ну ты нашел время, – ухмыльнулся ему Джим, затем поднял голову, чтобы заглянуть в дом. – О, взгляни-ка.

Питер медленно последовал его примеру. Небольшая комната хорошо просматривалась в лунном свете, падавшем из-за их спин. В комнате не было ни ковра, ни мебели.

– Странная леди, – сказал Харди, и Питер услышал смех в его голосе. – Зайдем с тыла. – Он, все так же пригибаясь, побежал, Питер за ним.

– Я так думаю, ее здесь нет, – сказал Хард, когда Питер добрался до задней стены здания. Он стоял, выпрямившись и привалившись спиной к простенку между маленьким окошком и задней дверью. – Такое чувство, что дом вообще пустой, – здесь, за домом, где их никто не мог видеть, было спокойней.

Длинный задний двор заканчивался белым пригорком – заметенным снегом кустом; пластмассовая кормушка для птиц, бассейн, полный снега и похожий на огромный замерзший торт, отделял их от изгороди. Даже в лунном свете он казался таким обыденно-домашним. «Нечего бояться, если рядом с тобой такие предметы», – подумал Питер и через силу улыбнулся.

– Ты что, мне не веришь? – с вызовом спросил Харди.

– Да не в этом дело. – Оба говорили во весь голос.

– Лады, тогда ты смотришь первым.

– Лады, – Питер развернулся и смело шагнул к окну. Он увидел тускло блестевшую раковину, половые доски, плиту, оставленную миссис Робинсон. Одинокий стакан на столе на краешке лунного луча. Если кормушка для птиц выглядела по-домашнему, то эти предметы казались брошенными. Еще один стакан пылился на полке. Питер сразу понял: Джим прав, дом пуст. – Никого, – сказал он.

Харди кивнул, стоя рядом. Затем вскочил на цементную ступеньку перед дверью:

– Чувак, если что услышишь, сваливай. – Он нажал на кнопку звонка.

Трезвон пронизал весь дом.

Оба напряглись, затаив дыхание. Ни шагов, ни голосов в ответ.

– Ну, – сказал Джим, ангельски улыбаясь Питеру, – что я говорил?

– Все равно нельзя так, – настаивал Питер. – Надо вернуться к парадной двери и сделать вид, как будто мы только что пришли. Если кто увидит нас – мы просто ищем ее. Если она не ответит на звонок в дверь, сделаем то, что в таких случаях все делают – заглянем в окна. А если люди увидят, что мы тут шныряем, вызовут полицию.

– Неплохо, – помедлив, сказал Джим. – Ладно, попробуем. Но если никто не откроет, я иду к задней двери и открываю ее. Как задумано, помнишь?

Питер кивнул: он помнил.

Словно тоже испытав облегчение оттого, что больше не нужно прятаться, Джим преспокойно вышел к фасаду дома. Питер, чуть поотстав, двигался сзади, пока Джим, перейдя газон, подошел к парадной двери:

– Вперед, спортсмен, – сказал он.

Питер стоял рядом с ним и думал: я не смогу войти. Пустой, с покинутыми комнатами и аурой человека, избравшего его своим жилищем, дом казался обманчиво безмолвным.

Джим позвонил.

– Зря теряем время, – сказал он, выдав с головой свое волнение.

– Да подожди ты. Просто держись естественно.

Джим сунул руки в карманы куртки и попрыгал у порога:

– Ну? Долго еще?

– Еще немножко.

Джим шумно выдохнул, выпустив клуб пара:

– Хорошо, еще пару секунд. Одна, две, три. Теперь что?

– Позвони еще раз. Как будто ты думаешь, что она дома.

Джим нажал на кнопку второй раз: трель, прозвенев, угасла в глубине дома.

Питер оглядел дома вверх и вниз по улице. Ни машин, ни огней. Тусклый свет свечи мерцал в окне четвертого дома, но ни одно любопытное лицо не выглянуло, никому не было дела до двух мальчишек у порога дома их новой соседки. Старый дом доктора Джеффри скорбно темнел напротив.

И тут ниоткуда, совершенно необъяснимо, донеслось дуновение музыки. Гудящий тромбон, вкрадчивый саксофон: где-то очень далеко играл джаз.

– М-м? – Джим Харди поднял голову и отвернулся от двери. – Что за звуки?

Питеру вдруг представились шатры ярмарки, темнокожие музыканты…

– Похоже на карнавал.

– Точно. Они здесь частенько. Особенно в ноябре.

– Наверно, запись.

– У кого-то окно открыто.

– Наверно.

И все же – словно сама идея внезапного появления карнавальных музыкантов в Милбурне была пугающей – ни один из них не желал допустить мысли, что эти веселые звуки казались слишком живыми, чтобы быть записью.

– А теперь заглянем в окошко, – решился Джим.

Он соскочил со ступенек и подошел к большому окну. Питер остался на крыльце, тихонько хлопая в ладоши и прислушиваясь к замирающим звукам музыки: оркестр двигается к центру города, к площади, подумал он. Но какой в этом смысл? Музыка стихла совсем.

– Ни за что не догадаешься, на что я сейчас смотрю, – сказал Джим.

Вздрогнув, Питер взглянул на друга: лицо Джима оставалось абсолютно спокойным.

– На пустую комнату.

– Не совсем.

Он знал, что Джим не скажет и придется посмотреть самому. Питер соскочил со ступеньки и подошел к окну.

Сначала он увидел то, что и ожидал: пустая комната, ковер снят, повсюду пыль. В одной половине окна – темная арка дверного прохода; в другой – отражение его собственного лица.

На мгновение он испугался, что попадет там в ловушку – как его отражение, – его заставят пройти через темную арку, ступать по голым доскам пола: этот страх имел в себе не больше смысла, чем игра призрачного оркестра, но был сродни ей. Он таился там.

Потом Питер наконец понял, о чем говорил Джим. У стены, рядом с плинтусом, лежал коричневый портфель.

– Это ее! – прогудел Джим прямо в ухо. – Теперь дошло?

– Она там… Она там!

– Нет. То, что ей нужно, – все еще там.

Питер попятился от окна и взглянул на застывшее, красное лицо Джима.

– Так, все, хватит здесь торчать! Я иду в дом, – заявил Джим. – Ты со мной, Кларабелла?

Питер молчал, не в силах дать ответ; Джим обошел его и скрылся за углом дома.

Несколько секунд спустя послышался легкий удар и звон разбитого стекла. Он застонал, повернулся и вновь увидел свое лицо в окне – испуганное и нерешительное.

«Уходи отсюда. Нет. Надо ему помочь. Уходи. Нет, надо…»

Он пошел за дом, едва удерживаясь, чтобы не побежать.

Джим стоял на заднем крыльце, согнувшись и просунув руку в отверстие разбитого дверного окошка. В сумрачном свете он был похож на ночного взломщика. Питу вспомнились слова Джима: «Самое страшное уже случилось, и поскольку ты здесь – расслабься и повеселись».

– А, явился, – сказал Джим. – Вообще-то ты уже должен быть в кроватке.

– А что, если она вернется домой?

– Удерем, идиот. В доме два выхода, помнишь? Или ты думаешь, что она бегает быстрее тебя? – его лицо на мгновение сосредоточенно застыло; затем замок щелкнул и открылся. – Идешь?

– Наверно… Но воровать не собираюсь. И ты тоже.

Джон презрительно фыркнул и шагнул за порог.

Питер поднялся по ступенькам и вгляделся в темноту. Харди прошел через кухонную дверь, углубляясь в дом и не оглядываясь.

«Расслабься и повеселись». Он шагнул вперед. Харди уже топал по коридору, открывая все двери подряд.

– Тихо ты! – зашипел Питер.

– Сам тихо, – отозвался Джим, но шуметь перестал, и Питер понял, что Джиму, допускал он это или нет, тоже было страшно.

– Что ты ищешь? – спросил Питер.

– Откуда я знаю? Найдем – увидим.

– Слишком темно, чтоб увидеть что-нибудь. Снаружи было лучше видно.

Джим вытащил из кармана спички и зажег одну:

– А так?

По правде говоря, так стало еще хуже: если раньше коридор едва просматривался, то сейчас видимость ограничивалась трепетным оранжевым кругом света.

– Ладно, только давай держаться вместе, – сказал Питер.

– Если разделимся – быстрее обойдем дом.

– Ни за что.

Джим пожал плечами:

– Как хочешь.

Он повел Питера по коридору к гостиной. Сейчас она казалась более безжизненной, чем с улицы. На обоях, там и здесь исписанных детскими цветными карандашами, виднелись бледные прямоугольники, оставленные снятыми картинами. Джим шел по периметру комнаты, простукивая стены и зажигая одну спичку за другой.

– Смотри, чемодан.

– О, точно, чемодан.

Джим присел и открыл его:

– Пустой.

Питер смотрел через его плечо, как он перевернул чемодан, потряс и положил обратно на голый пол.

Он шепнул:

– Ничего тут не найдем.

– Господи, да мы осмотрели только две комнаты, а ты уже готов сдаться, – Джим резко поднялся, и спичка погасла.

На мгновение кромешная тьма окружила их.

– Зажги другую, – прошептал Питер.

– Нет, так лучше. Снаружи не увидят. Погоди, глаза сейчас привыкнут.

Пять-шесть секунд они молча стояли в темноте, пока память о свете не исчезла с сетчатки; потом еще немного – пока окружающие предметы не приняли обычные очертания.

Питер услышал какой-то шум в доме и подпрыгнул.

– Да не дергайся ты!

– Что это было? – шепнул Питер и услышал нотки истерики в своем голосе.

– Ступенька скрипнула. Задняя дверь захлопнулась. Ничего.

Питер коснулся пальцами лба и почувствовал, как они дрожат.

– Слушай. Мы разговаривали, стучали по стенам, мы разбили окошко, – как думаешь, она бы вышла, если бы была дома?

– Наверно.

– О’кей. Посмотрим на втором этаже.

Джим схватил его за рукав куртки и потащил из гостиной обратно в коридор. Там он отпустил Питера и повел его к лестнице.

Наверху было совсем темно – здесь начиналась другая территория. Глядя на тающие в сумраке ступени, Питер ощутил более глубокое беспокойство, чем когда он только вошел в дом.

– Ты поднимайся, я постою здесь.

– Хочешь побыть один, в темноте?

Питер попытался сглотнуть, но не смог. Он покачал головой.

– Хорошо. Но все равно надо сходить, наверху точно что-то есть.

Джим поставил ногу на вторую ступеньку. Они были не покрашены, дорожка отсутствовала. Он сделал шаг наверх, оглянулся.

– Идешь? – и начал подниматься, шагая через ступеньку. Питер смотрел: когда Джим одолел половину лестницы, он заставил себя идти следом.

Свет включился, когда Джим был уже наверху, а Питер поднялся на две трети пролета ступеней.

– Здравствуйте, молодые люди, – донесся глубокий спокойный голос с нижней ступеньки.

Джим Харди взвизгнул.

Питер скатился на несколько ступенек вниз и, наполовину парализованный страхом, увидел, что летит прямо в объятия мужчины, глядевшего вверх на них.

– Разрешите проводить вас к хозяйке, – продолжил он, одарив их мертвой улыбкой. Питеру он показался невероятно странным: голубая вязаная шапочка поверх светлых вьющихся волос, на носу – черные очки; одет в рабочий комбинезон, а лицо – изжелта-бледное, цвета слоновой кости. Это был тот, с площади. – Она будет очень рада снова встретиться с вами, – сказал мужчина. – Поскольку вы первые ее гости, вас ждет особо теплый прием. – Он широко улыбнулся и начал подниматься по ступеням к ним.

Поднявшись лишь на пару ступенек, он поднял руку и стянул голубую шапочку… и светлые завитушки – парик – вместе с ней.

Когда он снял очки, они увидели его глаза – немигающие, горящие золотисто-желтым светом.

9

Стоя у окна своего номера и глядя на обесточенную часть Милбурна, Дон услышал отдаленные рулады саксофонов и тромбонов и подумал: «Доктор Рэбитфут в городе».

За спиной зазвонил телефон.

Сирс смотрел на дверь библиотеки, прислушиваясь к быстрым шажкам на лестнице, когда зазвонил телефон. Не отвечая, он отпер дверь, распахнул ее. Лестница была пуста.

Он повернулся, чтобы снять трубку.

Льюис Бенедикт, чей особняк находился в самой отдаленной части района, оставшегося без электричества, не слышал ни музыки, ни топота детских шагов. Слышал он – принесенный ветром, или воспоминаниями, или просто сквозняком – самый для него мучительный из всех звуков на земле: печальный и едва уловимый голос его покойной жены, зовущий снова и снова: «Льюис… Льюис…» Уже много дней он слышит его. Когда зазвонил телефон, он вздохнул с облегчением.

И с тем же облегчением он услышал в трубке голос Рики:

– Я тут в темноте совсем с ума схожу. Я говорил с Сирсом и племянником Эдварда, и Сирс любезно согласился с тем, что мы могли бы все собраться сейчас у него. Я думаю, это просто необходимо. Согласен? Тогда приезжай, пожалуйста.

Рики подумал, что молодой человек выглядит как истинный член Клуба Фантазеров. Под маской общительности, однако, пряталось крайне нервозное состояние. Он вытянулся в одном из восхитительных кожаных кресел Сирса, он потягивал виски и осматривал (с оттенком удивления, как когда-то его дядя) интерьер заветной библиотеки (казалась ли она ему такой же старомодной, какой называл ее Эдвард?), он говорил спокойно, делая паузы, но за всем этим скрывалось напряжение.

Возможно, это роднит его с нами, думал Рики, и видел, что Дон был человеком такого типа, с которым они могли бы сдружиться много-много лет назад; родись он на сорок лет раньше, он стал бы одним из них, словно по «праву рождения».

Однако он все еще хранил свои секреты. Рики не мог себе представить, что имел в виду Дон Вандерлей, спрашивая их о том, слышали ли они музыку сегодня вечером. Несмотря на давление, он ничего не объяснял; они продолжали настаивать, и он сказал:

– У меня возникло чувство, что все происходящее имеет прямое отношение к моему роману.

Это утверждение, показавшееся бы эгоистичным в любое другое время, взволновало их; каждый заерзал в своем кресле.

– Не то ли это, для чего мы вас сюда пригласили? – спросил Сирс.

И тогда он начал объяснять: Рики с удивлением слушал рассказ Дона о замысле его новой книги, и описание характера Доктора Рэбитфута, и как он услышал музыку перед самым звонком.

– Не хотите ли вы сказать, что происходящее в нашем городе является событиями из ненаписанной книги? – спросил недоверчиво Сирс. – Это чистейшей воды вздор.

– Или же… – задумчиво произнес Рики, – если не… Нет, я даже не знаю, как правильно выразиться. Или же события, происходящие здесь, в Милбурне, сфокусировались в последнее время… на чем-то, чего не было прежде.

– То есть этим фокусом стал я, – сказал Дон.

– Не знаю.

– Вздор, – вмешался Сирс. – Сфокусировались, расфокусировались… Просто мы умудрились и продолжаем умудряться запугивать себя все больше и больше – вот и все, что случилось. Вот он где, ваш фокус. И видения романиста тут абсолютно ни при чем.

Льюис, внешне безучастный ко всему, сидел, погруженный в какую-то свою собственную тайну. Рики спросил его, что он думает по этому поводу, и тот ответил:

– Извини. Я думал о другом. Разреши, я себе приготовлю еще выпить, Сирс?

Сирс мрачно кивнул; Льюис пил вдвое больше обычного, словно то, что на их сегодняшнее заседание он приехал в старой рубашке и твидовом пиджаке, давало ему право нарушать еще одну традицию Клуба.

– И что же якобы свидетельствует об этом загадочном фокусе? – задиристо спросил Сирс.

– Вам это известно так же, как и мне. Прежде всего, смерть Джона.

– Совпадение, – парировал Сирс.

– Овцы Эльмера – и все убитые животные.

– Ха, марсиане Хардести.

– А вы не помните, что говорил нам Хардести? Что это игра – развлечение какого-то не известного нам существа. Более того. Фредди Робинсон. Бедняжка Ри Дэдам. Я чувствовал еще за месяцы до всего этого, что наши истории пробуждают к жизни что-то такое… И я боюсь, очень боюсь, что это не последние человеческие жертвы. Я утверждаю, что нашим жизням и жизням многих жителей города может грозить опасность.

– Тем не менее я остаюсь при своем. Вам несомненно удалось запугать себя, – упорствовал Сирс.

– Мы все запуганы, – уточнил Рики. Голос его охрип от простуды, в горле першило, но он заставил себя продолжить. – Да, все мы. Но вот о чем я думаю. Приезд Дона стал последней частью головоломки – и когда все мы объединились с ним, то силы эти, или, не знаю, зовите это как угодно, всколыхнулись. Их пробудили к жизни: мы – нашими историями, Дон – своей книгой и воображением. Мы видим, но не верим своим глазам; мы чувствуем, как какие-то люди наблюдают за нами, кровавые события преследуют нас, но не признаемся себе в этом и отвергаем, гоним от себя как глупые фантазии. Нам снятся кошмары, но мы пытаемся забыть их. А между тем три человека уже погибли.

Льюис посмотрел на ковер под ногами, затем нервно покрутил пепельницу, стоявшую перед ним на столе:

– Мне сейчас припомнились мои слова, что я сказал Фредди Робинсону, когда недавно вечером он подкараулил меня у дома Джона. Я сказал, что кто-то прихлопывает нас как мух.

– Но почему ты считаешь молодого человека, которого до недавних пор никто из нас в глаза не видел, решающим звеном или, как ты выразился, «последним элементом»? – спросил Сирс.

– Может, потому, что он племянник Эдварда? – ответил вопросом Рики. И вдруг с огромным облегчением подумал: «Слава богу, что дети не приедут сюда на Рождество». – Да. Потому что он – племянник Эдварда.

Трое пожилых мужчин почти осязаемо чувствовали опасность тех, как сказал Рики, «сил», что грозили им. Трое запуганных мужчин, освещенные жарким пламенем свечей, оглянувшись назад, взирали на свое прошлое.

– Может и так, – наконец откликнулся Льюис. Он осушил стакан. – Вот только я не понимаю, при чем здесь Фредди Робинсон. Он просил меня встретиться с ним – дважды звонил мне. А я просто отделался от него. Смутным обещанием как-нибудь где-нибудь встретиться.

Сирс спросил:

– Он хотел что-то рассказать тебе?

– Я не позволил ему даже попробовать. Боялся, что он пытается продать мне страховку.

– Почему ты так решил?

– Потому что он говорил что-то о том, что нам якобы угрожало.

Снова воцарилось молчание.

– Возможно, – сказал Льюис, – если б я с ним встретился, он был бы сейчас жив.

Рики сказал:

– Льюис, ты сейчас говоришь, как Джон Джеффри. Он так же корил себя за смерть Эдварда.

Какое-то мгновение все трое смотрели на Дона Вандерлея.

– Вы знаете, может быть, я здесь не только из-за смерти дяди, – сказал Дон. – Я хочу купить себе членство в Клубе Фантазеров.

– Что? – взорвался Сирс. – Купить?

– Заплатить своей историей. Вы позволите? – с вопросительной улыбкой он обвел взглядом троих. – Она еще очень свежа в моей памяти, поскольку я недавно записал ее в свой дневник. И, – сказал он, нарушая еще одно из их правил, – это не выдумка. Все произошло именно так, как я расскажу; ее также нельзя считать вымыслом, поскольку у нее нет завершения. Ее просто оттеснили на задний план другие важные события. Но если мистер Готорн («Рики», – выдохнул адвокат) прав, тогда пять человек, а не четыре умерло. И мой брат был первым.

– Вы были оба обручены с одной девушкой, – сказал Рики, вспомнив одно из последних высказываний Эдварда.

– Мы были оба обручены с Альмой Мобли, девушкой, с которой я познакомился в Беркли, – начал Дон свою историю о привидениях, и все четверо поудобнее устроились в креслах. – Я думаю, это настоящая история с привидениями, – продолжал он, мысленно достав доллар из кармана джинсов для Доктора Рэбитфута.

Дон поведал им свою историю, обращаясь к пламени свечей, как к беспокойному уголку своей души; он рассказывал не все и не так подробно, как написал в своем дневнике, тщательно припоминая каждую подробность, но не утаил почти ничего. Его рассказ длился полчаса.

– А сведения из «Кто есть кто» окончательно подтвердили, что все сказанное Альмой было ложью, – закончил Дон. – Дэвид погиб. Она просто-напросто исчезла, – он провел по лицу ладонью; громко вздохнул. – Вот и все. Настоящая история с привидениями, не так ли? Скажите мне.

Какое-то мгновение все молчали. «Расскажи ему, Сирс, – беззвучно умолял Рики. Он поднял голову и взглянул на старого друга, скрестившего домиком пальцы перед лицом. – Скажи, Сирс. Расскажи ему!»

Его глаза и глаза Сирса встретились. «Он знает, о чем я думаю».

– Что ж… – отозвался Сирс, и Рики прикрыл глаза. – По-моему, очень напоминает одну из наших историй. Не те ли это события, что послужили сюжетом для вашей книги?

– Да.

– Они сплелись в историю, гораздо более интересную, чем сама книга.

– Но у них нет финала.

– Вероятно, пока нет, – сказал Сирс. Он прищурился на свечи, сгоревшие почти до чашечек серебряных подсвечников. «Сейчас», – молил Рики, все еще не открывая глаз. – Этого молодого человека, что, по-вашему, был похож на оборотня, как его звали… а, Грег? Грег Бентон? – Рики открыл глаза, и если бы кто-то взглянул на него в этот момент, заметил бы благодарность в каждой черточке его лица.

Дон кивнул, явно не понимая всей важности этого уточнения.

– Я знал его под другим именем, – сказал Сирс. – Когда-то очень давно его звали Грегори Бэйт. А его полоумного брата звали Фэнни. Фэнни умер у меня на глазах, – он горько улыбнулся, словно человек, съевший что-то крайне неприятное. – Задолго до того, как он – Бентон – начал щеголять бритой головой.

– Если он в состоянии появиться дважды, значит, можно ожидать и третьего появления, – сказал Рики. – Не далее двух недель назад я видел его на площади.

По глазам, привыкшим к свечам, резко ударил внезапно вспыхнувший электрический свет. Различия и своеобразная непринужденность четверых сидевших в библиотеке Сирса, которые дарило им пламя свечей, вдруг стерлись, исчезли при более ярком освещении – сейчас они выглядели просто испуганными. «Мы похожи на полумертвых», – подумалось Рики. Как будто тепло свечей и история объединяли их в неразрывный, безопасный дружеский круг. Теперь же они отделены друг от друга, разбросаны по мрачной пустоте зимы.

– Похоже, он услышал тебя, – сказал уже опьяневший Льюис. – Может, именно это и видел Фредди Робинсон – как Грегори превращается в волка. Ха!

Взлом, часть третья

10

Питер, как в тумане, поднялся по ступеням и остановился рядом с Джимом на площадке.

Оборотень медленно, неумолимо приблизился к ним:

– Хотите повидаться с ней, не так ли? – его ухмылка была совершенно дикой. – Она будет так рада. Уверяю, вас ожидает теплый прием.

Питер в смятении огляделся вокруг; из-под двери комнаты сочился фосфоресцирующий свет.

– Правда, сейчас она не совсем готова принять вас, она немножко не в форме, но это как раз и интересно, не так ли? Все мы любим видеть друзей без масок.

«Он нас заговаривает, чтобы мы не двигались, – подумал Питер. – Гипнотизирует».

– Вы, молодые люди, любите научные эксперименты, исследования, наблюдения? Например, с помощью подзорной трубы? Как приятно познакомиться со столь пытливыми умами, такими любознательными, постоянно расширяющими свой кругозор. А ведь так много праздной молодежи, так много тех, кто боится рисковать. Но про вас такого не скажешь, правда?

Питер взглянул на Джима: тот стоял с раскрытым ртом.

– Нет, вы настоящие смельчаки! Я присоединюсь к вам буквально через минутку, а вы пока постарайтесь расслабиться и, пожалуйста, дождитесь меня… просто расслабьтесь и подождите.

Питер стукнул Джима тыльной стороной ладони по ребрам, но тот не двигался. Он посмотрел через плечо на приближающуюся жуткую фигуру и сделал страшную ошибку: взглянул прямо в пустые золотисто-желтые глазницы. И тут Питер услышал голос, звучащий прямо в его мыслях: «Расслабься, Питер, расслабься, сейчас ты увидишь ее…»

– Джим! – закричал он.

Харди весь содрогнулся, и Питер понял, что друга он уже потерял.

«Тихо, мальчик, успокойся, зачем так шуметь…»

Человек с золотыми глазами был уже совсем рядом и тянул к ним левую руку. Питер шагнул назад, слишком объятый ужасом, чтобы связно мыслить.

Белая ладонь человека плавно скользила все ближе и ближе к левой руке Джима.

Питер развернулся и проскочил следующие полпролета наверх. Оглянувшись, он увидел, что свет из-под двери полился таким мощным потоком, что уже и стены стали зеленеть: в этом свете Джим тоже казался зеленым.

– Возьми мою руку, – сказал человек. Он стоял на две ступеньки ниже Джима, и руки их почти соприкасались.

Джим протянул руку.

В отчаянии Питер взглянул на ступени, идущие наверх, но не в силах был бросить Джима.

Человек внизу гадко захихикал. Сердце Питера екнуло, и он посмотрел вниз. Человек сжимал запястье Джима левой рукой. Волчьи глаза расширились и засветились ярче.

Джим пронзительно завизжал.

Человек отпустил его руку, схватил Джима за горло, и с такой невероятной силой крутанул его тело, что голова ударилась о стену. Он сделал еще шаг наверх и, утвердившись покрепче на площадке, еще раз с силой ударил Джима головой о стену.

«Теперь твоя очередь».

Джим сполз по стене на площадку, и человек отшвырнул его в сторону, как будто невесомый бумажный куль. Яркий мазок крови, словно ребенок провел пятерней, остался на стене.

Питер несся по коридору с множеством дверей; открыл одну наугад и влетел в комнату.

И замер на пороге. Контур головы человека показался на фоне окна.

– Добро пожаловать, – прозвучал его бесстрастный голос. – Так ты еще не познакомился с ней? – Он поднялся с кровати. – Не успел? Это незабываемое впечатление! Потрясающая женщина.

Человек, вернее лишь его контур на сером фоне окна, начал перемещаться в сторону Питера, застывшего у двери. Когда он приблизился, Питер узнал его: Фредди Робинсон.

«Попался».

Шаги в коридоре остановились за дверью спальни.

«Время. Время. Время».

– Знаешь, я не очень хорошо помню…

В панике Питер бросился на Робинсона, вытянув вперед руки, чтобы сбить его с дороги: в первое мгновение пальцы почувствовали его рубашку, затем Робинсон вдруг рассыпался в бесформенное облако светящихся точек, оставив лишь покалывание в пальцах. Он исчез полностью, в одно мгновение, и Питер пронесся через место, где тот только что стоял.

– Выходи, Питер, – донеслось из-за двери. – Мы все ждем тебя.

А другой голос бился в мозгу: «Время, время, время».

Замерев перед кроватью, Питер услышал, как поворачивается дверная ручка. Он вскочил на кровать и ребрами ладоней врезал по верхней части оконной рамы.

Рама поднялась без усилий, словно хорошо смазанная. Морозный воздух ударил в лицо. Чей-то мысленный приказ догнал его, велел вернуться к двери и не дурить, спросил, не хочет ли он пойти убедиться, что с Джимом все в порядке.

Джим!

В то самое мгновение, как открылась дверь, он уже выбрался из окна. Что-то устремилось к нему, но он уже бежал по крыше, затем спрыгнул на нижний уступ. Отсюда он перепрыгнул на крышу гаража, а с гаража – в сугроб.

Пробегая мимо машины Джима, он покосился на дом, однако здание выглядело таким же обыкновенным, как и в самом начале: и только лестница и гостиная отбрасывали манящий прямоугольник желтого света на тротуар. И это словно говорило Питеру Барнсу: «Представь себя мирно лежащим со скрещенными на груди руками, представь себя спящим под толщей льда…»

Всю дорогу домой он бежал сломя голову.

11

– Льюис, ты уже пьян, – резко сказал Сирс. – Не строй из себя большего осла, чем ты есть.

– Сирс, – сказал Льюис, – это, конечно, странно, но, говоря о таких вещах, довольно трудно не выглядеть ослом.

– Верно подмечено. Но, ради бога, остановись, не пей больше.

– Знаешь, Сирс, – отозвался Льюис, – наш маленький выдуманный этикет уже больше никому не нужен.

Рики повернулся к нему:

– Ты хочешь, чтоб мы прекратили наши встречи?

– Ну а кто мы такие, черт возьми? Три мушкетера?

– В какой-то мере, – сказал Рики. – Мы – то, что от нас осталось. Мы последние. Плюс Дон, конечно.

– О, Рики, – улыбнулся Льюис, – самое приятное в тебе: ты чертовски преданный друг.

– Я предан только тому, что и кто этого заслуживает, – сказал Рики и дважды чихнул. – Простите. Мне, наверное, пора домой. Ты правда хочешь, чтоб собраний больше не было?

Льюис оттолкнул стакан к центру стола и сполз в кресле вниз:

– Не знаю. Наверно нет. Если б мы не встречались дважды в месяц, мне бы не достались великолепные сигары Сирса. А теперь у нас и новый член Клуба… – И только Сирс был готов взорваться, Льюис обвел их взглядом; он был хорош собой, как никогда прежде. – Боюсь, что мне было бы страшно больше не встречаться с вами. Возможно, я верю всему тобой сказанному, Рики. Со мной произошла пара странных случаев с начала октября – с той самой ночи, когда Сирс рассказал о Грегори Бэйте.

– И со мной, – сказал Сирс.

– И со мной, – эхом откликнулся Рики. – Так об этом и разговор.

– Значит, мы должны не падать духом и постараться вынести это, – сказал Льюис. – Вы, ребята, по сравнению со мной, из высшей интеллектуальной лиги, и этот паренек, видать, тоже, но я считаю, что порознь мы или заодно – разница существенная, а? Порой, когда я выхожу из дома, мне становится не по себе: такое чувство, как будто кто-то отсчитывает секунды, выжидая, чтобы прихлопнуть меня. Как он или оно прихлопнуло Джона.

– А мы что, верим в оборотней? – спросил Рики.

– Нет, – сказал Сирс, а Льюис покачал головой.

– И я не верю, – сказал Дон, – но есть что-то… – Он помедлил, задумавшись, и, подняв голову, заметил, что все трое выжидательно смотрят на него. – Я еще пока не пришел ни к какому выводу. Это лишь смутная идея. Я хотел бы еще поразмыслить, прежде чем попытаюсь объяснить вам.

– Ну что ж, со светом как будто все в порядке, – многозначительно заметил Сирс, – и мы послушали интересную историю. Возможно, мы даже достигли небольшого прогресса, не понимаю, правда, каким образом. Если братья Бэйты в Милбурне, то беру на себя смелость предположить, что они будут вытворять здесь все, о чем нам рассказывает мерзкий Хардести, до тех пор, пока им не надоест с нами возиться.

Дон прочел выражение глаз Рики и кивнул.

– Погодите, – сказал Рики. – Извини, Сирс, но я просил Дона съездить в больницу повидаться с Нетти Дэдам.

– Вот как? – спросил Сирс невероятно устало.

– Да, я ездил к ней, – подхватил Дон. – И встретил там шерифа и мистера Роулза. Всем нам пришла в голову одна и та же мысль…

– Узнать, сможет ли она что-нибудь рассказать, – закончил Рики.

– Она не рассказала. Не смогла, – Дон взглянул на Рики. – Вам следовало сначала позвонить в больницу.

– Я звонил, – сказал Рики.

– Однако когда шериф спросил ее, видела ли она кого-нибудь в день смерти ее сестры, она попыталась назвать имя. Было очень заметно – она изо всех сил пыталась это сделать.

– И что за имя? – спросил Сирс.

– Она скорее выдала набор звуков – это прозвучало как «Глнгр, Глнгр». Она несколько раз повторила их. Хардести отмахнулся – он не увидел в этом никакого смысла.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь увидел бы тут какой-то смысл, – сказал Льюис, глядя на Сирса.

– Мистер Роулз на парковке отозвал меня в сторону и сказал, что ему показалось, она пыталась выговорить имя своего брата. Стрингер? Правильно?

– Стрингер? – повторил Рики. Он прикрыл глаза ладонью.

– Мне кое-что неясно, – сказал Дон. – Не мог бы кто-нибудь объяснить мне, в чем тут дело?

– Я знал, что это случится, – сказал Льюис. – Я так и знал…

– Держи себя в руках, Льюис, – приказал Сирс. – Дон, сначала нам необходимо обсудить это между нами. Однако я думаю, что за нами долг – мы расскажем вам историю, очень похожую на вашу. Сегодня вы уже не услышите ее, но после нашего обсуждения, думаю, вы будете располагать полной информацией о Клубе Фантазеров.

– И да защитит нас Всевышний до того момента, – сказал Льюис.

– И да защитит он нас и после него, – добавил Сирс.

12

Питер Барнс вошел в спальню родителей и присел на кровать, наблюдая, как мать расчесывает волосы. Она пребывала в своем странном, отсутствующем настроении: вот уже несколько месяцев ее кидало то в чрезмерную холодность – она готовила ужины по телерецептам и подолгу гуляла в одиночестве, – то в назойливое материнство. В эти периоды она дарила сыну новые свитеры, ворковала с ним во время ужина и заботливо интересовалась уроками. В ее «материнские» периоды Питер частенько чувствовал, что она вот-вот готова расплакаться: бремя невыплаканных слез таилось в ее голосе и жестах.

– Мам, что сегодня на ужин?

Она вскинула голову и смотрела на его отражение в зеркале примерно секунду:

– Сардельки с квашеной капустой.

– О, – Питер обожал сардельки, но отец терпеть их не мог.

– Ты об этом хотел спросить, Питер? – Она уже не смотрела на него, а следила за движением своей руки со щеткой в зеркале.

Питер давно начал понимать, что его мать исключительно привлекательная женщина – может, не такая изумительная красавица, как Стелла Готорн, но более чем просто симпатичная. Она была моложава и хороша, как долго остаются хороши стройные миловидные блондинки; она выглядела свободной и легкой, как наполненный ветром летящий белый парус на горизонте. Мужчины заглядывались на нее, он знал, хотя ему не хотелось об этом думать; однажды, на вечере в честь актрисы, он видел, как Льюис Бенедикт гладил ее колени. До того времени Питер слепо (как он теперь понял) верил, что зрелость и женитьба означали освобождение от чувственных волнений юности. Но его мать и Льюис Бенедикт могли быть на месте Джима Харди и Пенни Дрэгер и смотрелись они более гармоничной парой, чем она с отцом. И вскоре после этой вечеринки он начал чувствовать, что супружеская жизнь родителей рассыпается.

– Нет… не совсем, – сказал он. – Люблю смотреть, как ты расчесываешь волосы.

Кристина Барнс замерла с поднятой рукой; затем опустила ее мягким движением. Она вновь отыскала в зеркале глаза сына и тут же, почти виновато, отвела взгляд.

– А кто у нас будет на завтрашней вечеринке? – спросил он.

– Да все те же. Друзья твоего отца. Эд и Сонни Винути. Немного. Рики Готорн с женой. Сирс Джеймс.

– А мистер Бенедикт придет?

На этот раз она сознательно встретила его взгляд:

– Не знаю. Может быть. А что? Тебе не нравится Льюис?

– Иногда мне так кажется. Вообще-то я его редко вижу.

– А его все редко видят, милый, – сказала она, немного поднимая ему настроение. – Льюис затворник – до тех пор, пока не заметит симпатичную девушку.

– Он ведь когда-то был женат?

Она снова взглянула на него, на этот раз более остро:

– Что за расспросы, Питер? Дай мне причесаться.

– Да, извини, – Питер в волнении водил ладонью по стеганому одеялу.

– Ну?

– Я просто пытаюсь понять, счастлива ли ты.

Она положила щетку на трельяж, стукнув ее костяной ручкой о дерево:

– Счастлива? Ну конечно, родной. А теперь ступай вниз и скажи папе, что сейчас будем ужинать.

Питер вышел из спальни и спустился в маленькую боковую комнатку, где его отец обычно смотрел телевизор. Еще один признак того, что в семье не все ладно: Питер не припоминал, чтоб его отец когда-нибудь по вечерам сидел у экрана, но последние несколько месяцев отец регулярно забирал с собой портфель и, говоря, что ему необходимо поработать с кое-какими документами, уединялся в телевизионной; через минуту оттуда доносилась приглушенная мелодия из «Старски и Хатча» или «Ангелов Чарли».

Он тихонько заглянул в комнату. Кресло стояло напротив мерцающего экрана: «Семейка Брэди», соленые орешки в пакетике на столе, пачка сигарет и зажигалка рядом с ней, но отца не было. Его портфель, закрытый, лежал на полу у кресла.

Прочь из комнаты, затем, с беспокойным чувством ускользающего семейного спокойствия, вниз – на кухню. Когда Питер вошел, Уолтер Барнс в коричневом костюме и поношенных коричневых замшевых туфлях бросал две оливки в мартини.

– Питер, привет, мой мальчик, – сказал он.

– Привет, пап. Мама говорит, скоро будем ужинать.

– Что бы это значило? Через час – или полтора? А что она приготовила, не знаешь?

– Сардельки.

– Уф… Хм-м… Господи. Я думаю, мне надо немножко выпить, а, Пит?

Он поднял стакан, улыбнулся сыну и сделал глоточек.

– Пап…

– Да?

Питер шагнул в сторону, сунул руки в карманы, помолчал.

– А ты очень ждешь своей вечеринки?

– Конечно, – ответил отец. – Мы неплохо проведем время, вот увидишь. Все получится просто замечательно.

Уолтер Барнс пошел было из кухни к телевизионной комнате, но что-то заставило его оглянуться на сына, качавшегося с пяток на носки, руки все еще в карманах, на лице сложная гамма переживаний:

– Эй, дружище, что с тобой? В школе нелады?

– Нет, – отозвался с несчастным видом Питер, покачиваясь туда-сюда, туда-сюда…

– Пойдем-ка со мной.

Питер поплелся за ним через гостиную. В дверях боковой комнатки отец сказал:

– Говорят, твой дружок Джим Харди все еще не вернулся.

– Нет… – Питера бросило в пот.

Отец поставил мартини на столик и тяжело опустился в кресло. Они оба смотрели на экран. Почти все дети Брэди вместе со своим отцом ползали по гостиной – очень похожую на гостиную Барнсов, – пытаясь найти пропавшую черепаху или котенка (или, поскольку дети Брэди были находчивыми плутишками, – домашнюю крыску).

– Его мать страшно волнуется, – сказал отец и набил полный рот орешков макадамия. Прожевав и проглотив, он продолжил: – Элеонор прекрасная женщина. Но она никогда не понимала своего сына. Ты не догадываешься, куда он мог уехать?

– Нет, – ответил Питер, наблюдая за веселой возней на экране, словно пытаясь увидеть в ней подсказку, как исправить положение в их семье.

– Просто сел в машину и был таков.

Питер кивнул. На следующий день после его бегства из того дома он прошел по Монтгомери-стрит и заметил, что машины там уже не было.

– По крайней мере Ролли Дрэгер вздохнет с облегчением, – сказал отец. – Пенни еще повезло, что не успела забеременеть.

– Угу.

– Так ты не догадываешься, где он? – отец посмотрел на него.

– Нет, – сказал Питер и рискнул поднять на него глаза.

– Он ничего не сказал тебе во время одной из ваших пивных вылазок?

– Нет, – с несчастным видом проговорил Питер.

– Ты, наверное, скучаешь по нему, – продолжал отец. – Волнуешься… Так?

– Да, – ответил Питер, уже почти на пороге слез, как его мать.

– Ну, не стоит. Парни, как он, всегда приносят другим гораздо больше проблем, чем себе. И вот что еще скажу тебе: я знаю, где он.

Питер поднял глаза на отца.

– Джим в Нью-Йорке. Точно. Решил сбежать по той или иной причине. Интересно, имел он все-таки какое-то отношение к тому, что случилось с Ри Дэдам или нет. Странное исчезновение, а, как думаешь?

– Нет, он здесь ни при чем, – сказал Питер. – Он просто не мог.

– И все ж тебе лучше побыть со своими стариками, чем болтаться с ним, как думаешь? – поскольку Питер не ответил ожидаемым согласием, Уолтер Барнс протянул руку и коснулся его ладони. – Запомни одну очень важную в этой жизни вещь, Пит. Люди, приносящие беду, могут выглядеть славными и чертовски компанейскими, но лучше обходить их стороной. Держись поближе к таким, как наши друзья, как те, с кем ты увидишься и поговоришь завтра вечером, и ты не собьешься с пути. По жизни очень трудно пройти, не оступившись, особенно когда тебе помогают найти проблемы. – Он отпустил руку Питера. – А знаешь, тащи сюда кресло, давай мы с тобой посмотрим телевизор, хорошо? Проведем вечерок вместе?

Питер сел рядом и сделал вид, что смотрит телевизор. Время от времени с улицы доносился шум снегоуборочной машины, медленно проезжающей мимо их дома к площади и обратно.

13

К следующему дню атмосфера в доме и за его пределами изменилась. Его мать не пребывала ни в одном из ее обычных настроений, а, счастливая, сновала по дому, пылесосила и протирала пыль, трещала по телефону и слушала радио. Питер у себя наверху слушал музыку, прерываемую репортажами о снегопаде. Дороги сделались настолько плохи, что занятия в школах отменили. Отец отправился в банк пешком: из окна своей спальни Питер видел, как он надел шапку, пальто и резиновые сапоги и стал похож на маленького русского. Несколько настоящих русских, их соседей, присоединились к нему по пути, когда он дошел до конца квартала. А репортажи монотонно повторялись: «Поломки снегоочистителей… дети… восемь дюймов снега за последнюю ночь и еще больше в ближайшую неделю… авария на шоссе 17 перекрыла движение между Дамаскусом и Виндзором… авария на шоссе 79 перекрыла движение между Оуфуогой и Сентрал Вилледж… перевернувшийся фургон на шоссе 11 в четырех милях к северу от Касл Крик…»

Омар Норрис появился со своим бульдозером перед самым полуднем и похоронил под снегом две машины.

После обеда мать заставила Питера взбивать яичные белки. День был серым и казался бесконечно тягучим.

Вернувшись в свою комнату, он нашел в справочнике «Робинсон, Ф.» и набрал номер, сердце бешено колотилось. Кто-то ответил после второго гудка, и он сразу повесил трубку.

А радио все вещало о несчастьях. В Лестере пятидесятидвухлетняя женщина, расчищая дорожку к дому, умерла от сердечного приступа; двое детей погибли, когда машина их матери врезалась в опору моста в Хиллкресте. Пожилой мужчина в Стэмфорде скончался от гипотермии – у него не было денег на отопление.

В шесть вечера бульдозер снова прогрохотал мимо дома. В это время Питер уже сидел в телевизионной и ждал выпуска новостей. Заглянула мать, ее светловолосая головка была полна кухонных приказов: «…И не забудь переодеться к ужину, Пит. Почему бы тебе не надеть пиджак и галстук?»

– Неужели в такую погоду кто-то придет? – он показал рукой на экран: снежные заносы, заблокированные шоссе. Люди, выносящие из занесенной снегом трухлявой развалюхи на носилках жертву переохлаждения, семидесятишестилетнего Элмора Виси.

– Конечно. Они все рядом живут. – Необъяснимо счастливая, она скрылась за дверью.

Через полчаса вернулся отец, взглянул на Питера и сказал:

– Салют, Пит. Порядок? – И отправился наверх принимать ванну.

В семь отец присоединился к нему у телевизора с мартини и пакетиком кешью в руках:

– Твоя мать говорит, что хотела бы видеть тебя сегодня при галстуке. Поскольку она сегодня в хорошем настроении – почему бы тебе не отблагодарить ее?

– Хорошо, – сказал он.

– От Джима по-прежнему ничего?

– Ничего.

– Элеонор, наверно, с ума сходит.

– Я думаю.

Пит поднялся к себе в комнату и завалился на кровать. Он с тоской думал, что придется торчать тут целый вечер, отвечать на надоевшие вопросы («Ждешь не дождешься Корнелла?»), обносить всех закусками и напитками… Он бы с удовольствием закутался в одеяло и провалялся на кровати столько, сколько ему позволят. Тогда ничего с ним не случится. Снег будет заносить дом, термостаты будут щелкать, включаясь и выключаясь, а он будет спать, спать…

В семь тридцать прозвенел звонок, и он поднялся с постели. Он услышал, как отец открыл дверь, послышались голоса, предложения выпить: пришли Готорны и с ними какой-то мужчина, голоса которого он не узнал. Питер стянул через голову рубашку и надел свежую. Затем повязал галстук, причесался пятерней и вышел из комнаты.

Дойдя до площадки лестницы, откуда была видна входная дверь, он увидел, как отец развешивает пальто гостей. Незнакомец был высоким мужчиной лет тридцати: густые светлые волосы, квадратное дружелюбное лицо, твидовый пиджак и голубая рубашка без галстука. «Не адвокат», – решил Питер.

– Писатель! – прозвучал в это мгновение голос матери на тон чуть выше обычного. – Как интересно! – И Питер недовольно поморщился.

– А это наш сынок Пит, – сказал его отец, и трое гостей подняли головы взглянуть на него: Готорны с улыбкой, незнакомец – с интересом. Спустившись, он пожал им руки, а коснувшись руки Стеллы, подумал, как всегда, когда виделся с ней: как такая старая женщина умудряется оставаться такой красавицей – прямо кинозвездой. – Рад видеть тебя, Питер, – сказал Рики Готорн, его рукопожатие было быстрым и сухим. – Ты что-то невесел сегодня.

– Да нет, я в порядке, – ответил Питер.

– А это Дон Вандерлей, он писатель, мистер Вандерлей был его дядей, – сообщила его мать. Рука писателя была теплой и сильной. – О, надо непременно поговорить о ваших книгах. Питер, будь добр, сходи на кухню за льдом.

– Вы немного похожи на своего дядю.

– Благодарю.

– Пит, лед.

Стелла Готорн сказала:

– В такие вечера я бы предпочла что-то погорячее, вроде похлебки из моллюсков.

Мать оборвала его смех:

– Пит, пожалуйста, принеси лед, – и повернулась к Стелле с быстрой нервной усмешкой.

– Нет, сейчас на улице немного получше, – услышал Питер, как Рики Готорн говорил его отцу; он отправился на кухню и стал крошить лед. Голос матери, непривычно оживленный и громкий, не умолкал.

Через мгновение она уже оказалась рядом с ним, вытаскивая что-то из гриля и наполняя духовку.

– Оливки и рисовые крекеры взял? – Он кивнул. – Теперь разложи все это на подносе и предложи гостям, пожалуйста. – «Все это» означало яичные дольки и куриные печенки, запеченные в беконе. Выкладывая закуски на поднос, он обжег пальцы, и мама, наклонившись, поцеловала его в шею. – Питер, ты такой милый! – Еще даже не пригубив спиртного, она вела себя, как пьяная. – Так, что еще осталось? Мартини готовы? Так… Когда вернешься с подносом, захвати кувшин и поставь на другой поднос вместе с бокалами, хорошо? Попроси отца помочь. Так. Что же я хотела? Да, перемешай каперсы и анчоусы, чтоб положить их в горшочек. Ты такой хорошенький сегодня, Питер, я так рада, что ты надел галстук.

Опять звонок в дверь – и снова знакомые голоса. Харлан Ботц, дантист, и Лу Прайс, похожий на злодея из гангстерского фильма. Их жены, полногрудые и кроткие.

Он обходил гостей с первым подносом, когда пришли Винути. Сонни Винути положила яичную дольку в рот, сказала: «Теплая!» и чмокнула его в щеку. Она была пучеглазая и выглядела уставшей. Эд Винути, партнер его отца, сказал: «Ждешь не дождешься Корнелла, сынок?» – дохнув ему в лицо джином.

– Да, сэр.

Но тот уже не слушал, а повернулся к его отцу, наполнявшему свой стакан.

Когда Питер протянул поднос Харлану Ботцу, дантист шлепнул его ладонью по спине и сказал:

– Бьюсь об заклад, ты спишь и видишь Корнелл, а, парень?

– Да, сэр, – Пит ретировался на кухню.

Там суетилась мать – сыпала ложкой мелко рубленную зелень в кастрюлю с чем-то кипящим:

– Кто еще пришел?

Он сказал.

– Пожалуйста, досыпь эту массу и поставь в духовку, – сказала она, протягивая ему пакет. – Я схожу поздороваюсь. О, я такая праздничная сегодня!

Она вышла, оставив его одного на кухне. Он высыпал остатки зелени в кастрюлю и помешал ложкой. Когда он ставил кастрюлю в духовку, появился отец и сказал:

– А где поднос с напитками? Не надо было мне делать столько мартини – у нас куча любителей виски. Ну что ж, кажется, все собрались, Пит. Тебе стоит поговорить с этим писателем, он интересный парень, кажется, автор ужастиков – помню, мне что-то говорил об этом Эдвард. Интересно тебе, нет? Уверен, не пожалеешь, если пообщаешься с нашими друзьями. Как считаешь?

– Что? – Питер закрыл дверцу духовки.

– Не пожалеешь, говорю.

– Конечно.

– О’кей. Давай заканчивай здесь и ступай к гостям, – отец, словно в удивлении, покачал головой. – Боже, твоя мать совсем замоталась. Она сегодня в ударе. Так отрадно видеть ее такой.

– Да, – проговорил Питер и поплелся в гостиную с подносом канапе, забытым матерью.

Отец прав, она явно «замоталась», в прямом и переносном смысле: громко и много говорила, металась в сигарном и сигаретном дыму от Сонни Винути к плошке с маслинами, затем – к Харлану Ботцу…

– Говорят, если так пойдет дальше, Милбурн будет полностью отрезан. – Голос Стеллы Готорн был более глубок и приятен для слуха, чем голоса его матери или Сонни Винути. Вероятно, по этой причине все разговоры прекратились. – И у нас только один бульдозер, а окружные снегоуборочные все брошены на расчистку автострад.

Лу Прайс, сидя на диване рядом с Сонни Винути, подхватил:

– И только посмотрите, кто им управляет! Как будто больше некого посадить за руль. Омар Норрис постоянно в таком подпитии, что не соображает, куда едет.

– О Лу, он сейчас весь в работе: только сегодня дважды тут проезжал. – Его мать самозабвенно защищала Омара Норриса: Питер заметил, как она поглядывает на входную дверь, и понял, что ее лихорадочное вдохновение было вызвано ожиданием кого-то, кто еще не пришел.

– В последнее время он ночует в брошенных вагонах, – сообщил Лу Прайс. – В вагонах или в своем гараже, если жена подпустит его на такое расстояние. И вам нравится, что такой балбес на двухтонном бульдозере чистит снег на улице рядом с вашей машиной? Да он раздавит кого угодно и не заметит!

В дверь позвонили, и его мать чуть не выронила свой бокал.

– Я открою, – сказал Пит и пошел к двери.

Это был Сирс Джеймс. Его лицо под широкими краями шляпы было усталым и бледным, а щеки казались почти сизыми.

– Здравствуй, Питер, – произнес он и, сняв шляпу, преобразился и начал извиняться за опоздание.

В течение двадцати минут Питер разносил канапе, наполнял фужеры и избегал разговоров. (Сонни Винути ущипнула его щеку двумя пальцами: «Готова спорить, ты спишь и видишь, как бы поскорее унести ноги из этой дыры и начать гоняться за девчонками из колледжа, признайся, Питер?») Когда бы он ни взглянул на мать, заставал ее говорящей, а глазами она все стреляла в сторону входной двери. Лу Прайс что-то громко объяснял Харлану Ботцу о закупке соевых; миссис Ботц надоедала Стелле Готорн советами по внутренней отделке дома. («Уверяю вас, палисандровое дерево лучше всего».)

Эд Винути, Рики Готорн и его отец обсуждали в уголке исчезновение Джима Харди. Питер ретировался в мирную атмосферу кухни, ослабил узел галстука и положил голову на полку буфета. Через пять минут раздался телефонный звонок.

– Нет, Уолт, не беспокойся, я подойду, – услышал он крик матери из гостиной.

Параллельный кухонный телефон перестал звонить через несколько секунд. Питер взглянул на белый аппарат на стене. Может, это был не тот, о ком он подумал; может, это Джим Харди – «Эй, чувак, не переживай, я в Эппл…» – он должен узнать. А даже если это и тот, о ком он подумал. Он снял трубку, он только одну секундочку послушает…

Питер узнал голос Льюиса Бенедикта, и сердце екнуло.

– …не могу приехать, нет, Кристина, – говорил Льюис. – Просто никак. Мою дорогу завалило снегом на шесть футов.

– Кто-то на линии, – сказала его мать.

– Не сходи с ума, – говорил Льюис. – Кстати, Кристина, если б я и приехал, то напрасно бы потерял время. Ты же знаешь.

– Пит? Это ты? Ты подслушиваешь?

Питер затаил дыхание, но трубку не повесил.

– Ох, да с какой стати Питер будет подслушивать?

– Черт возьми, это ведь ты? – голос матери, резкий, как жужжание шершня.

– Кристина, мне очень жаль. Все хорошо, мы по-прежнему друзья. Возвращайся к гостям и отдохни как следует.

– Не думала, что ты такое ничтожество! – воскликнула мать и с треском бросила трубку. Секундой позже шокированный Питер повесил свою.

Ноги его подкашивались – услышанное почти полностью подтвердило его опасения. Слепо он повернулся к кухонному окну. Шаги. Дверь за спиной открылась и закрылась. За его смутным отражением – он вспомнил, как отражалось его лицо в окне на Монтгомери-стрит, – появилось отражение рассерженного лица матери.

– Ну что, доволен, шпион, наслушался?

Потом вдруг возникло еще одно отражение – словно белесое пятно между лицами его и матери. Оно приблизилось, и Питер попытался вглядеться – это было не отражение, и находилось оно за окном: умоляющее, скривившееся лицо ребенка. Мальчик умолял, чтобы его впустили внутрь.

– Отвечай, маленький шпион! – приказала мать.

Питер закричал; он сжал кулак зубами, чтоб заглушить свой крик. В ужасе он закрыл глаза.

Потом руки матери обвились вокруг него, ее голос успокаивал и шептал извинения, по щекам потекли уже не сдерживаемые теплые слезы. На фоне слов матери он слышал, как Сирс Джеймс говорил с пафосом:

– Да, Дон приехал вступить во владение своим домом, а также помочь нам с одной проблемой – исследовательского характера.

Потом чей-то приглушенный голос, кажется, Сонни Винути.

Сирс ответил:

– Мы хотели бы, чтобы он ознакомился с биографическими материалами той девушки, Мор, исчезнувшей актрисы.

Опять приглушенные голоса: легкое удивление, легкое сомнение, легкое любопытство. Он вынул кулак изо рта.

– Все в порядке, мама, – произнес Питер.

– Питер, прости меня.

– Я никому не скажу.

– Не за это – Питер, это совсем не то, что ты думаешь. Не расстраивай себя понапрасну.

– Я думал, может, это Джим Харди…

Звонок в дверь.

Мать ослабила объятья.

– Бедный мой малыш, и друг твой сумасшедший сбежал, и мать у тебя психованная, – она поцеловала его в затылок. – Ой, рубашку тебе слезами закапала…

Опять звонок в дверь.

– О, еще один гость, – сказала Кристина Барнс. – Папа приготовит напитки. Давай мы с тобой немного побудем тут и придем в себя, прежде чем появиться на публике, хорошо?

– Кто-то из приглашенных?

– Ну конечно, Пит, кто же еще может быть?

– Не знаю… – сказал он и вновь взглянул в окно: никого, лишь отражения лиц матери и его собственного, слегка размытые, как свечи за стеклом. – Никто.

Она выпрямилась и вытерла глаза:

– Вытащу-ка я еду из духовки. А ты лучше сходи поздоровайся.

– Кто это?

– Какой-то друг Рики и Сирса.

Он побрел к двери и оглянулся, но мать уже, наклонившись, открывала духовку – обыкновенная женщина, занятая приготовлением праздничного ужина.

«Я уже не знаю, не понимаю, что реально, а что нет», – подумал он и, повернувшись к ней спиной, вышел в гостиную. Незнакомец, племянник мистера Вандерлея, стоял возле арки гостиной и говорил:

– То, чем я сейчас занимаюсь, – это попытка найти различие между вымыслом и реальностью. Например, не слышали ли вы, случаем, музыку несколько дней назад? Оркестр играл где-то на окраине города.

– Не слышала, – выдохнула Сонни Винути, – а вы?

Питер, проходя через арку, замер и уставился на писателя.

– Эй, Пит, – позвал его отец, – тебе надо познакомиться с тем, кто сядет рядом с тобой за стол.

– О, я хочу сидеть рядом с этим очаровательным юношей, – прогудела Сонни Винути, улыбаясь ему глазами навыкате.

– Вам навязали меня, – сказал Лу Прайс.

– Подойди-ка сюда, дружище, – позвал его отец.

Пит с неохотой отвел взгляд от Дона Вандерлея, смотревшего на него с удивлением, и повернулся к отцу. Во рту вдруг пересохло. Отец стоял, обняв одной рукой высокую стройную женщину с миловидным лисьим лицом.

– Анна, познакомьтесь с моим сыном Питом. Питер, это мисс Мостин.

Ее глаза скользнули по нему. На мгновение он осознал, что стоит на полпути между женщиной и Доном Вандерлеем, Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, наблюдающими за всем происходящим, как за теннисным матчем; но сам он, женщина и Дон Вандерлей составляли вершины длинного узкого треугольника, как зажигательное стекло. Следом она вновь взглянула на него, и в этот момент Питер осознавал только степень опасности, грозившей ему.

– О, мне кажется, нам с Питером найдется о чем поговорить, – сказала Анна Мостин.

Из дневника Дона Вандерлея

14

То, что должно было стать моим выходом в высший свет Милбурна, обернулось бедственной неразберихой.

Питер Барнс, высокий черноволосый юноша, выглядевший восприимчивым и чувственным, оказался бомбой замедленного действия. Поначалу он показался нелюдимым – понятная черта для семнадцатилетнего парня, выполнявшего роль слуги на вечеринке родителей. Всплески дружеской теплоты по отношению к Готорнам. И тоже неравнодушен к Стелле. Но, как я постепенно начал понимать, под всем этим чувствовалось что-то еще. Паника? Отчаяние? По-видимому, родители посчитали причиной его замкнутости неожиданное исчезновение его друга. Хотя дело было явно не только в этом, мне показалось, что его гложет страх, – возможно, мысль об этом мне навеял Клуб Фантазеров с его собственными страхами. Когда я высказывал свои высокопарные умозаключения Сонни Винути, Питер, проходя мимо, вдруг остановился и уставился на меня: он буквально впился изучающе-вопрошающим взглядом, и я почувствовал, что ему крайне необходимо было поговорить со мной – не о книгах. Мне подумалось, что он тоже слышал музыку Доктора Рэбитфута, и это пугало.

И если это так…

Если это правда…

Значит, реванш, месть Доктора Рэбитфута начала набирать свой размах, и мы – в ее эпицентре. И весь Милбурн скоро взлетит на воздух.

Странно: Анна Мостин что-то сказала такое, от чего Питер потерял сознание. При виде ее парня охватила дрожь: я уверен в этом. Он ее боялся. Сама Анна Мостин красавица, в чем-то даже удивительно похожая на Стеллу Готорн: такие необычайные глаза, вызывавшие ассоциации с Норфолком и Флоренцией, откуда, по ее словам, родом ее предки. По-видимому, девушка стала просто находкой для офиса Сирса и Рики; но главная ее заслуга состояла в том, что она была с ними чрезвычайно вежлива, покладиста, полезна в работе – особенно в памятный день похорон. Она расточает доброту, и симпатию, и рассудительность, и интеллигентность, однако не подавляет своим превосходством. Она сдержанна, спокойна и полна самообладания. Она в высшей степени скромна. И в то же время она как-то необъяснимо, тревожно порочна. Она кажется бесстрастной, чувственно холодной: ее чувственность словно обращена лишь к ней самой.

Во время ужина я случайно поймал ее застывший на Питере Барнсе косой вызывающий взгляд. Питер не поднимал глаз от своей тарелки, что побуждало его отца слишком громко шутить, а мать – раздражаться; он ни разу не взглянул на Анну Мостин, хотя сидел рядом с ней. Остальные гости не замечали его и только и болтали, что о погоде. Ох, как же Питеру не терпелось улизнуть из-за стола! Анна приподняла его подбородок рукой, и я понял, какой взгляд был обращен к нему. Потом она очень тихо сказала ему, что хотела бы перекрасить кое-какие комнаты в своем новом доме и ей кажется, что кто-нибудь из его одноклассников мог бы прийти к ней поработать. Питер упал в обморок – это старомодное слово очень подходит к той ситуации. Он отключился, потерял сознание, повалился вперед, на стол, – самый настоящий обморок. Я поначалу подумал, что это от перевозбуждения: столько народу… Стелла Готорн всех нас успокоила, помогла Питеру выбраться из-за стола, и отец отвел его наверх. Вскоре за этим ужин закончился.

И тут до меня впервые дошло: Альма Мобли. Анна Мостин. Инициалы, необычайное сходство имен и фамилий. Имею ли я теперь право какое-либо стечение обстоятельств называть «простым совпадением»? Хотя она абсолютно не похожа на Альму Мобли; и тем не менее она как Альма.

И я понял, в чем различие и сходство. В этой их ауре безвременья, вечности. В то время как Альма плавной походкой следовала мимо отеля «Плаза» двадцатых годов, Анна Мостин могла находиться внутри этого отеля, улыбаться, глядя на паясничающих перед ней мужчин с флягами спиртного в карманах, которые выделывали коленца, весело судачили о новых автомобилях и биржевых акциях и выворачивали себя наизнанку, чтобы сразить ее…

Сегодня ночью я соберу все мои странички, посвященные Доктору Рэбитфуту, снесу их в гостиничный мусоросжигатель и спалю.

Часть третья. Охота на енота