АЛЬМА
Все прекрасное обладает телом и является телом; все, что существует, существует во плоти; и даже сны порождаются плотью.
Из дневников Дона Вандерли
Глава 1
Можно ответить на этот вопрос только одним способом. За неделю или даже две можно детально описать все, что я помню о себе, о Дэвиде и об Альме Моубли. Когда я описывал это в романе, я невольно приукрасил события и тем самым солгал. И если я теперь не сделаю этого, я никогда не смогу написать про доктора Заячья лапка — ведь он в сущности та же Альма, черная Альма с рогами и хвостом. Так же, как Рэчел Варни из "Ночного сторожах — тоже Альма, только приукрашенная и наряженная в волшебные одежды. Теперь мне надо изложить не выдуманные, а подлинные обстоятельства этой истории. В «Ночном стороже» все разрешилось — закон жанра, — но жизнь не признает окончательных решений.
Я встретил Альму не в парижской гостиной, где Сол Мелкин встретил Рэчел Варни, а в куда более прозаической обстановке. Это было в Беркли, где я получил работу вскоре после успеха моей первой книги. Для начинающего писателя предоставленная мне должность выглядела достаточно серьезно — я вел одну группу по писательскому мастерству и две по американской литературе. Особенно много усилий отнимала вторая тема, которую я знал недостаточно хорошо и был вынужден читать горы книг, не успевая писать ничего своего. Если уж я мало читал Хоуэллса или Купера, то с критикой их творчества, знания которой требовала программа, был и вовсе незнаком. В итоге с утра я вел занятия, потом обедал в баре или кафе, а вечера проводил в университетской библиотеке. Глаза у меня болели от переутомления, а в желудке плескался жидкий казенный кофе. Я сдружился со стажером из Висконсинского университета по имени Хелен Кайон — наши столы в офисе стояли рядом, и она даже читала мою первую книгу, хотя и не прониклась ею.
Она всего боялась, не следила за своей внешностью и махнула рукой на мужчин, занималась в основном шотландскими современниками Чосера. В свои двадцать три года она уже опубликовала несколько работ.
— Мой отец имел фамилию Кайински, и я такая же упрямая полячка, — говорила она, но это был классический самообман. Упрямой она была лишь в отношении чосерианцев. Хелен была крупной девицей в больших очках, с длинными волосами, собранными в прическу неопределенного стиля.
В третий раз, когда я увидел ее за соседним столом, я пригласил ее на ленч. От неожиданности она чуть не подпрыгнула. По-моему, я первым в Беркли сделал ей такое предложение.
Через несколько дней я, возвращаясь с занятий, застал ее в офисе. Наш ленч прошел не очень удачно; сравнивая свои статьи с моим романом, она воскликнула: «Но я же пишу правду!»
— Я ухожу, — сказал я ей.
— Может, пойдем куда-нибудь выпьем.
— Нет, я ненавижу бары, и мне нужно еще поработать. Но вы можете проводить меня домой. Хотите? Я живу на холме.
— Я тоже там живу.
— Что вы читаете? — Я показал ей книгу. — О, Натаниэл Готорн. Ваша тема?
— Гарви Либерман сказал, что через три недели мне нужно читать большую лекцию о Готорне, а я не читал «Дом о семи фронтонах» со школы.
— Либерман просто лентяй.
Я мог с этим согласиться: кроме меня, три других его помощника готовили за него лекции.
— Все будет хорошо, если я сумею как-то свести это все воедино.
— Во всяком случае, говорить тут не о чем.
— Нет. Только жевать, — так и было во время нашего ленча.
— Простите, — она потупилась, но я погладил ее по плечу и попросил не беспокоиться.
Когда мы спускались по лестнице (Хелен тащила пухлый портфель с книгами и рукописями, а я только «Дом о семи фронтонах»), мимо нас проскользнула высокая светловолосая девушка. Прежде всего мне бросились в глаза ее бледность, удивительно спокойное выражение лица и соломенный оттенок волос. Ее круглые глаза были светло-голубыми. Я почувствовал странную смесь возбуждения и любопытства: в полутьме лестницы она выглядела как белый призрак во мраке пещеры.
— Мистер Вандерли? — спросила она.
Когда я кивнул, она пробормотала свое имя, но так тихо, что я не расслышал.
— Я учусь на английском отделении. Я хотела спросить, можно ли мне прийти на вашу лекцию о Готорне. Я нашла вашу фамилию в плане профессора Либермана.
— Пожалуйста, приходите, — сказал я. — Но эта лекция для младших курсов. Для вас это будет только потерей времени.
— Спасибо, — сказала она и пошла наверх.
— Откуда она узнала меня? — спросил я у Хелен, втайне радуясь своей популярности. Хелен молча указала на название книги у меня в руках.
Она жила в трех кварталах от меня, на втором этаже громадного старого дома, в квартире, которую делила с двумя другими девушками. Комнаты выглядели абсолютно одинаковыми, как и мебель в них, — о присутствии хозяек говорили только груды книг на столах.
Одинаковыми казались и жительницы этих комнат, которых Хелен описала мне, пока мы поднимались на холм. Одна из них, Мередит Полк, тоже из Висконсина, стажировалась на отделении ботаники. Они с Хелен познакомились, когда искали жилье, выяснили, что учились в одном университете, и решили поселиться вместе. Третья девушка по имени Хилари Легарди училась на театральном отделении.
— Хилари постоянно сидит дома, а по ночам слушает рок, — жаловалась Хелен. — Приходится затыкать уши. Но с Мередит мы дружим, хотя она немного странная. Пытается меня охранять.
— От чего?
— От всего.
Обе соседки были дома, когда мы пришли. Тут же из кухни вышла полная черноволосая девица в голубых джинсах и воззрилась на меня через толстые линзы очков. Мередит Полк. Хелен сказала ей, что я преподаватель литературы, на что Мередит буркнула «Очра» и снова скрылась на кухне. Из другой комнаты гремела музыка.
Потом девица в очках опять вылетела из кухни, уселась на стул у стены, заставленной горшками с кактусами, и замурлыкала.
— Вы у нас в штате? — хороший вопрос от стажера первого года.
— Нет, у меня договор на год. Я писатель.
— А-а, — протянула она. Потом: — Так это вы приглашали ее на ленч?
— Да.
— А-а.
Музыка продолжала греметь.
— Хилари, — кивнула она на стену. — Наша соседка.
— Вам не мешает?
— А я уже не слышу. Концентрация. Для растений это даже полезно.
Пришла Хелен с бокалом виски, в котором плавал кубик льда, похожий на дохлую рыбу. Для себя она принесла чашку чая.
— Извините, — Мередит встала и удалилась в направлении своей комнаты.
— Приятно видеть мужчину в этом унылом месте, — сказала Хелен. В этот момент с нее слетело все беспокойство и комплексы, и под напускной ученостью проступил подлинный живой ум.
Мы переспали с ней через неделю в моей квартире. Она оказалась не девушкой и, после того как решилась, вела себя с поистине чосерианской простотой и решительностью.
— Ты никогда меня не полюбишь, — сказала она мне в постели, — и я от тебя этого не жду.
Она провела у меня две ночи. По вечерам мы вместе сидели в библиотеке, работая каждый над своей темой. Первым знаком того, что что-то не так, послужило для меня появление у моей двери Мередит Полк.
— Дерьмо, — прошипела она, когда я открыл дверь и впустил ее. — Хладнокровный ублюдок! Ты разбил ей сердце. Использовал как шлюху. Ты даже не знаешь, чего ты ее лишил. Она так мечтала преподавать! Впрочем, не думаю, что для тебя имеет значение что-то, кроме твоих сексуальных нужд.
— Минутку, — сказал я. — Как я могу помешать ей преподавать?
— Это ее первый семестр здесь. Они же следят за нами. Как они посмотрят на то, что стажер прыгает в постель к первому попавшемуся парню?
— Это же Беркли. Не думаю, что здесь это кого-нибудь беспокоит.
— Свинья! Это тебя ничего не беспокоит и не волнует!
— Убирайся, — я наконец вышел из себя. Она походила на рассерженную лягушку.
Сама Хелен, бледная и грустная, появилась через пару часов. Она не обсуждала обвинения, выдвинутые Мередит Полк, только сказала, что поругалась с ней.
— Мередит пытается меня защитить. Прости, Дон, — тут она заплакала. — Не гладь меня по спине, Дон. Это глупо. Я никогда не буду счастлива с тобой. Прости, что я это тебе говорю. Но ты ведь не любишь меня, правда?
Правда ведь?
— Не знаю, что и ответить. Лучше я налью тебе чай.
Когда я вернулся с чаем, она лежала у меня на постели, сжавшись в комок.
— Я хотел бы съездить с тобой куда-нибудь. В Шотландию. Я столько читал про Шотландию и никогда там не был.
— Ее глаза за стеклами очков блеснули.
— Зачем я сюда приехала? — всхлипнула она. — Мне было так хорошо в Мэдисоне. Зачем я приехала в Калифорнию?
— Ты здесь на месте больше, чем я.
— Неправда. Ты можешь прижиться везде. А я везде буду только бельмом на глазу.
— Какая книга тебе больше всего понравилась в последнее время? — спросил я.
Она удивленно и даже испуганно взглянула на меня.
— «Риторика смеха» Уэйна Бута. Я ее дважды перечитывала.
— Да, твое место именно в Беркли.
— Мое место в зоопарке.
Она оправдывалась и за Мередит Полк, и за свои собственные несбыточные ожидания, но я знал, что у нас с ней все кончено. Продолжать играть с ней я не мог.
С тех пор я видел Хелен Кайон только два раза.
Глава 2
Я нашел ключ к лекции о Готорне — цитату из эссе Р.П.Блекмора: «Когда у нас отняты все возможности, тогда мы в самом деле грешны». Эта мысль, мне казалось, сквозит во всех произведениях Готорна, пронизывает его романы и рассказы мрачным христианством, всюду видящим кошмары. Я нашел высказывание самого Готорна о его творческом методе: «Мои вещи производят впечатление на читателя, насколько позволяет мой талант, тем, что в них духовный механизм волшебной легенды сочетается с образами и характерами повседневной жизни». Освоив основную идею лекции, я начал заносить в блокнот полезные детали.
Эта работа полностью поглощала мое внимание в течение пяти дней до лекции. Хелен не докучала мне, я обещал съездить с ней на уик-энд, когда закончу работу.
Мой брат Дэвид приобрел коттедж в Стилл-Вэлли и приглашал меня туда, если мне захочется отдохнуть от Беркли. Это было типичное для Дэвида радушие, но мне не очень хотелось пользоваться его услугами. После лекции можно будет отвезти Хелен в Стилл-Вэлли и тем самым убить двух зайцев.
В день лекции я перечитал главу Д.Г.Лоуренса о Готорне и нашел там такие строки:
Первое, что делает она, — соблазняет его.
Первое, что делает он, — поддается соблазну.
И второе, что делают они, — скрывают свой грех, и терзаются им, и пытаются понять.
Таков миф Новой Англии.
Я выпил чашку кофе и стал просматривать свои записи. После Лоуренса я увидел все в новом свете и стал лихорадочно вставлять в план новые куски. Хелен позвонить я, конечно, забыл.
Взойдя на кафедру, я увидел Хелен и Мередит Полк в заднем ряду аудитории. Мередит сидела, надувшись: так всегда выглядят естественники на обсуждении какой-нибудь гуманитарной проблемы. Хелен слушала с интересом.
После лекции меня подозвал к себе профессор Либерман, сказал, что ему очень понравилось и что он просит прочитать вместо него лекцию о Стивене Крэйне, поскольку он улетает на конференцию в Айову… Короче говоря, он предложил мне продлить контракт еще на год.
Меня одновременно возмутила его наглость и польстило его внимание. Либерман, еще сравнительно молодой, был уже признанным авторитетом — не ученым в понимании Хелен Кайон, а, скорее, критиком. Его поддержка много значила в нашей среде. Студенты плотной массой потянулись к выходу, в их джинсовой массе передо мной мелькнуло белое платье. Потом я увидел лицо. Это была та самая студентка, что остановила меня на лестнице.
Теперь она выглядела по-другому, здоровее: легкий золотистый загар покрывал ее лицо и руки; ее голубые глаза искрились. Она показалась мне одной из самых привлекательных девушек, которых я видел, — что не так-то легко в Беркли, облюбованном красотками со всего Запада. Но эта была особенной — ни малейшего налета вульгарности и полное спокойствие. Хелен Кайон потеряла все свои шансы.
— Хорошо, — сказала она, подойдя ко мне. — Я рада, что пришла, — я в первый раз заметил ее мягкий южный акцент.
— И я рад. Спасибо за комплимент.
— Не хотите отметить успех?
— Это приглашение? — Я тут же мысленно обругал себя за такую прямолинейность.
— Что? Нет-нет, — казалось, она хочет сказать: «Что вы себе позволяете?» Я поглядел на задний ряд. Хелен и Мередит Полк уже шли к двери. Хелен не оборачивалась — видимо, она поднялась с места, как только увидела, как я смотрю на блондинку, но Мередит Полк так и пыталась изничтожить меня взглядом.
— Вы кого-то ждете? — спросила девушка.
— Нет, ничего важного. Может, перекусите со мной? Я ужасно проголодался.
Я уже знал, что она более важна для меня, чем Хелен Кайон. Расставшись с Хелен, я к тому же избавлял себя и ее от недель, а то и месяцев болезненных сцен. Что бы там Мередит ни говорила, я не хотел лгать Хелен.
Девушка, идущая рядом со мной, очаровала меня тем, что казалась находящейся вне возрастов, чуть ли не вне времени; она была красива какой-то мифологической красотой. С той же ленивой грацией она могла проходить в XVI веке по итальянской пицце или в двадцатые годы, выходя из отеля «Пласа», ловить на себе оценивающий взгляд Скотта Фицджеральда. Конечно, это было абсурдное чувство, но оно не исчезло даже после того, как я разглядел ее ноги и все ее тело. Ее грация и невозмутимость ничуть не напоминали обычное поведение студенток английского отделения.
Конечно, сейчас я свожу к одному моменту впечатления шести месяцев, но по-моему это мнение сложилось у меня уже в тот первый раз, когда мы с ней шли из кампуса в ресторан. Она шла рядом со мной с видом бесконечного послушания — ироничная пассивность, свойственная тем, кого красота запечатывает, как принцессу в башне.
Я повел ее в ресторан, чересчур дорогой для меня. Но я не мог пригласить ее в худшее место. И я уже знал, кого я хочу привезти к Дэвиду в Стилл-Бэлли.
Ее звали Альма Моубли, и родилась она в Новом Орлеане. Скорее по ее манерам, чем из ее слов, я заключил, что ее родители богаты; отец занимался живописью, и она почти все детство провела в Европе. О родителях она говорила в прошедшем времени, и я подумал, что они недавно умерли. Для нее были характерны такая неопределенность и отвлеченность от всего, кроме себя.
Как и Хелен, она училась на Среднем Западе, окончила Чикагский университет — было невозможно представить Альму в шумном, грубом Чикаго, — и поступила в Беркли. Я понял, что в научной жизни она не завсегдатаи, как Хелен, а новичок, но училась она хорошо благодаря таланту и своей сообразительности. В Калифорнию она приехала из-за здешнего климата.
Я снова, в который уже раз, подивился несоответствию ее облика и образа жизни. Конечно, я не сомневался, что она успешно напишет свою работу (о Вирджинии Вулф) и получит хорошее место в одном из маленьких колледжей побережья. Но вдруг, внезапно и шокирующе, она предстала передо мной в другом обличье — сторивиллской проститутки начала века, с завитыми волосами, обнаженной, с бесстыдно расставленными ногами. Видение было необычайно ярким, и я отнес это к тому, что мне хочется ее. Она говорила о книгах — не как специалист, вроде Хелен, а просто как любительница чтения, — а мне хотелось схватить ее, растормошить, чтобы ее спокойствие исчезло и она обратила бы на меня внимание.
— У вас есть друг? — спросил я.
Она покачала головой.
— Так значит вы никого не любите?
Нет, — она улыбнулась. — В Чикаго у меня был мужчина, но с ним все кончено.
" — Один из ваших профессоров?
— Один из моих профессоров, — новая улыбка.
— Он был женат? Вы любили его?
Она на миг посерьезнела.
— Нет. И не спрашивайте меня об этом. Он не был женат, и я его не любила.
Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.
— Алан?
— Алан Маккени. Он был очень добр.
— Добр и глуп.
— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
— Нет. Просто интересно.
— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно… мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
— И как долго это у вас продолжалось?
— Год, — она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. — Не понимаю, зачем мы об этом говорим.
— А что вы любите?
Она сделала серьезное лицо.
— Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть утра и глядеть в окно — как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы провели там три или четыре лета.
— Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, — заметил я. Создавалось впечатление, что она сказала мне все — и ничего.
— Непохоже, — она улыбнулась. — Наверное, я рождена для Великой Любви.
Принцесса опять заперлась в своей башне.
— Сходим в кино завтра вечером? — предложил я, и она согласилась.
На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его места был виден холл.
В кинотеатре шла «Великая иллюзия» Бенуара, которую Альма не видела. Когда мы сели, я испытал прилив страха и понял, что боюсь встретить Хелен Кайон. Но она не любила такие места; к тому же в это время она еще сидела в библиотеке. Я почувствовал угрызение совести, что сам не сижу там, готовясь к лекции.
— Какое хорошее кино, — сказала она. — Я чувствовала себя так, будто сама там нахожусь.
— Тогда вы чувствуете фильмы очень глубоко.
— Конечно, — она удивленно взглянула на меня.
— А литературу?
— Конечно. Ну… не знаю. Она мне нравится.
Бородатый парень рядом с нами сказал:
— Веннер наивен, как и его журнал. Я купил его только тогда, когда увидел на обложке Джерри Брауна.
— Веннер и есть Джерри Браун, — усмехнулся его друг.
— Беркли, — сказал я.
— А кто такой Веннер?
— Как, вы не знаете? Это студент Беркли, основавший «Роллинг стоун».
— Это журнал?
— С вами не соскучишься. Неужели вы никогда о нем не слышали?
— Я не читаю журналов. А про что он? Его назвали по имени какой-то группы?
Я кивнул. Хоть это она знает.
— Какая музыка вам нравится?
— Я мало интересуюсь музыкой.
Я спросил, знает ли она несколько музыкальных имен последнего времени, и выяснилось, что ей знакома только Барбара Стрейзанд.
Наконец она не выдержала.
— Остановитесь или я буду на все отвечать «да».
— Слушайте, неужели вы живете в этой стране?
— А давайте я у вас спрошу. Вы слышали про Энтони Пауэлла, или Джина Риса, или Элизабет Джейн Говалд, или Пола Скотта, или Маргарет Дребба, или…
— Это английские писатели, и я обо всех них слышал, — прервал я. — Но я вас понял. Вы хотите сказать, что вам это просто не интересно.
— Именно.
— Вы и газет не читаете?
— Нет. И телевизор не смотрю, — она улыбнулась. — Что, за это меня можно расстрелять?
— Просто интересно. А друзья у вас есть?
— Друзья? Но вы мой друг, — над всем разговором витала ее обычная спокойная ирония. На миг я даже усомнился в ее нормальности: то, как она игнорировала всю поп-культуру, доказывало ее полное равнодушие к мнению людей о ней.
— Но у вас же есть и другие друзья?
— Есть.
— На английском отделении? — Это было маловероятным. Вряд ли кто-либо из моих коллег смог бы дружить с девушкой, которая не читает газет и явно не интересуется мнением собеседника.
— Нет. Я тут мало кого знаю. Только нескольких людей, интересующихся оккультизмом.
— Оккультизмом?
Это что, спиритизм? Вертящиеся столики? Мадам Блаватская?
— Нет. Это более серьезно. Они принадлежат к ордену.
Я был поражен. Мне сразу представились шабаши, черные мессы, калифорнийский сатанизм в его наихудшей форме.
Она прочитала это на моем лице.
— Да нет. Я сама этим не занимаюсь. Просто их знаю.
— И что это за орден?
— Х.Х.Х.
— Но… Это же не тот Х.Х.Х.? Ксала…
— Ксала Ксалиор Кслати.
Я почувствовал настоящий страх, глядя в ее невозмутимое лицо. Х.Х.Х, были не просто сектой, каких много; они пугали своей жестокостью и таинственностью. У них была какая-то связь с «семьей» Мэнсона, и после известных событий они были вынуждены перебраться куда-то, кажется, в Мексику. Неужели они еще в Калифорнии? Из того, что я о них читал, можно было заключить, что Альме лучше бы водиться с бандитами из мафии — те хотя бы действуют мотивированно.
— И эти люди — ваши друзья?
— Вроде того.
Я покачал головой, все еще не в силах поверить.
— Не беспокойтесь об этом. Вы их никогда не увидите.
Это могла быть ложь — еще одна ложь, поскольку, я думаю, она всегда лгала мне. Но весь ее вид доказывал, что она говорит правду. Она поднесла к губам чашку, успокаивающе улыбаясь мне, а я видел ее, стоящую перед жертвенником с чем-то окровавленным в руках…
— Вы беспокоитесь. Я туда не вхожу. Я только знаю людей оттуда.
— Вы бывали на их встречах?
— Этого я не могу сказать. Это другая часть моей жизни. Но вас она не касается.
— Пойдемте отсюда, — сказал я.
Думал ли я тогда, что она может дать мне материал для романа? Пожалуй, нет. Я подумал, что она напускает на себя таинственность, но все равно был поражен. Х.Х.Х, и Вирджиния Вулф, да еще «Великая иллюзия». Что во всем этом общего?
Потом она пригласила меня к себе. Она жила недалеко от кафе. Как только мы свернули с шумной улицы в более темный переулок, она почему-то заговорила о своей жизни в Чикаго. На этот раз я ее ни о чем не спрашивал; мне показалось, что после того, как она «созналась» мне в связи с Х.Х.Х., она почувствовала себя свободнее. Стояло обычное для Беркли теплое лето, хотя вечер был довольно прохладным. Присутствие рядом со мной очаровательной женщины заставляло меня острее чувствовать окружающее, радоваться жизни больше, чем за несколько предыдущих месяцев. Я словно пробудился от спячки.
— Первый этаж, — сказала она, когда мы вошли в подъезд.
Я оглянулся на нее, идущую сзади в тусклом свете фонаря. Где-то близко залаяла собака. Мне показалось, что глаза Альмы светятся в темноте, как у кошки.
— Ну что, вы будете осторожничать, как в вашем романе, или все же войдете? — окликнула она меня.
Я непроизвольно отметил факт, что она читала мой роман, и вошел в дверь. Я не гадал, на что похожа ее квартира, но подозревал, что у нее нет ничего общего с неряшливым жилищем Хелен Кайон. Альма жила одна, как я и предполагал. В большой комнате, куда она ввела меня, все было подчинено единому вкусу, и это, пожалуй, была одна из самых роскошных жилых комнат, какие я видел. Пол покрывал толстый бухарский ковер; перед громадным камином стояли столики, которые я определил как работу Чиппендейла. Под окном стоял массивный стол с лампой под шелковым абажуром; кругом теснились низенькие кушетки и стулья эпохи Регентства. Ее родители явно были богаты.
— Вы не простая студентка, — заметил я.
— Я предпочитаю жить с этими вещами, а не хранить их в кладовой. Еще кофе?
Я кивнул. Теперь ее поведение приобрело для меня новый смысл. Можно понять, почему она так отличается от массы окружающих ее людей — она выросла в атмосфере богемной роскоши, которую большинство из них не могут даже вообразить. А так пассивна она потому, что ей никогда не приходилось самой принимать решения. Я представлял ее детство с нянями и гувернантками, частную школу в Швейцарии, прогулки на яхте. Такой образ жизни настолько не соответствовал нашему времени, что мне стало понятно, почему она показалась мне несовременной.
Когда она принесла кофе, я спросил:
— Не хотите отправиться со мной в Стилл-Вэлли на недельку?
Альма подняла брови и покачала головой. Меня снова удивила ее какая-то бесполость — или это андрогинные свойства проститутки?
— Вы интересная девушка.
Она села на кушетку рядом со мной, и я сразу забыл о ее андрогинности. Я удивлялся, как я вообще мог об этом подумать. Я знал, что буду спать с ней, и она это знала.
Утром я понял, что влюблен в нее по уши. После того, как мы проговорили часа полтора, она спросила:
— Вы же не пойдете домой, так?
— Не пойду.
— Ну что ж, тогда оставайтесь.
То, что произошло потом, не было обычным блудом, схваткой в постели. Фактически она и вовремя любви оставалась такой же пассивной. Да, она стонала от наслаждения, сперва во время минета, потом извиваясь подо мной в нижней позиции; она повисала на моей шее, обхватывала ногами мою спину; но даже в эти моменты она оставалась отчужденной. «Я люблю тебя», — прошептала она, сжимая мои волосы, однако ее руки были такими же нежными, как ее голос. Разгадав одну ее загадку, я нашел другую внутри нее. Я имел дело с десятком женщин, которые были лучше в постели, чем Альма Моубли, но никто из них не одаривал меня такой тонкостью чувств, таким богатством оттенков. Я словно заглядывал в приоткрытую дверь и видел совсем другую жизнь, другой опыт.
Я впервые понял, почему женщины сходили с ума от Дона Жуана.
И я знал, что она преподнесла мне тщательно отредактированную версию своего прошлого. Я был уверен, что она крайне неразборчива в своих связях, и видел в этом причину и ее дружбы с Х.Х.Х, и ее внезапного отъезда из Чикаго.
Конечно, я хотел раскрыть эту дверь и разгадать все ее тайны, и всегда иметь эту красоту и тонкость рядом с собой. В суфийской легенде слон влюбился в светляка и воображал, что тот светит только для него; а когда светляк улетел, слон был уверен, что в свете его фонарика запечатлелся его, слоновий, образ.
Глава 3
Можно сказать, что любовь сразила меня наповал. Я не мог больше писать, имея перед глазами живую загадку Альмы, я не хотел разгадывать загадки выдуманных персонажей.
Неотвязно думая об Альме, я пользовался любой возможностью побыть с нею; в течение десяти дней я проводил с ней все время, кроме занятий. На моем диване громоздились нечитанные студенческие работы, а на столе — книги и статьи о Готорне. Наша сексуальная лихорадка в те дни была невообразимой. Мы занимались любовью в аудиториях, в незапертом офисе, где, кроме меня, работали другие преподаватели; однажды я вошел за ней в женский туалет и овладел ею сзади, когда она наклонилась над раковиной. Одна студентка на семинаре спросила, как я могу определить мужчину. «Как существо сексуальное и несовершенное», — не задумываясь, брякнул я.
Я сказал, что проводил с ней почти все время. Исключением были два вечера, когда она говорила, что уезжает к тете в Сан-Франциско. Она назвала ее имя — Флоренс де Пейсер, — но я все равно терзался сомнениями. Однако возвращалась она такая же, как и уезжала, — я не видел никаких следов встречи с другим любовником.
Или с Х.Х.Х., чего я боялся еще больше. Она окружила миссис де Пейсер таким множеством деталей, вроде йоркширского терьера Чуки и служанки по имени Росита, что мои подозрения улеглись. Нельзя вернуться со встречи с зомби из Х.Х.Х, и рассказывать про терьера Чуки.
На самом деле меня, скорее, беспокоили не гипотетические соперники, а одна фраза, сказанная ею в первый вечер. «Ты принят», — сказала она. Я сперва подумал, что она имеет в виду наше окружение — китайские вазы, картину Писсарро и бухарский ковер.
— Тогда и ты принята, — ответил я.
— Может, и я, но не только, — и она прижала палец к моим губам.
Через день или два я забыл об этих словах.
Конечно, я забросил и большую часть работы. Я влюбился, как никогда прежде; похоже было, что я всю жизнь бегал от любви, отделываясь шуточками, и только Альма поставила меня с ней лицом к лицу. Все мои подозрения по ее поводу сгорали в пламени чувств. Если в ней и было того, что я не знал, мне не было до этого никакого дела.
Я уверен, что она первой заговорила о браке. Это были фразы типа: «Когда мы поженимся, мы будем много ездить» или «Какой дом ты хочешь, когда мы поженимся?» Мы не задерживались на этой теме — я был слишком счастлив.
— Да, ты действительно принят, — снова сказала она как-то.
— Может, познакомишь меня со своей тетей?
— Если мы поженимся в будущем году, — сказала она вместо ответа, — давай проведем лето в Греции. У меня там есть друзья, у которых можно остановиться. Мой отец жил на Поросе.
Через пару дней она заговорила о том, что после Пороса мы поживем месяц в Испании.
— А как же Вирджиния Вулф?
— Из меня все равно вышла неважная студентка.
Конечно, я не думал всерьез, что мы будем путешествовать месяцами, но мне хотелось в это верить.
Когда до моей лекции о Стивене Крэйне осталось совсем немного, я вдруг понял, что совершенно не готовился, и сказал Альме, что должен провести пару вечеров в библиотеке:
— Все равно лекция будет ужасная. Мне плевать, что Либерман не продлит мой контракт — мы ведь все равно собираемся бросить Беркли, — но я хочу хоть немного оправдаться перед ним.
Альма сказала, что она все равно собирается в гости к миссис де Пейсер дня на три.
На следующий день мы обнялись на прощание, и она уехала. Я пошел в свою квартиру, где за предыдущий месяц провел очень мало времени, собрал свои заметки и пошел с ними в библиотеку.
Там я в первый раз после лекции увидел Хелен Кайон. Она не видела меня, поглощенная разговором с моим коллегой Рексом Лесли. Заметив меня, она положила руку ему на плечо. Я улыбнулся и мысленно пожелал им счастья.
Этот вечер и следующий я работал над лекцией, но я не мог ничего сказать о Стивене Крэйне, он не интересовал меня; поверх страниц я видел лицо Альмы с блестящими глазами и маняще приоткрытым ртом.
На второй вечер я вышел из дома перекусить и увидел ее возле бара под названием «Последний риф», куда я не заходил, — он был известен, как оплот местных «голубых» и наркоманов. Я замер: почему-то меня сразу охватил страх. Она была не одна, и хотя мужчина рядом с ней, очевидно, вышел из бара (он держал в руке стакан пива), он не был похож на «голубого». Он был высоким, бритоголовым, в темных очках, очень бледный. Хотя он был одет по-человечески (в кожаную куртку на голое тело), он напоминал зверя, голодного волка в человеческой шкуре. На тротуаре у его ног сидел мальчик лет восьми, босой, изможденного вида. Они трое выглядели очень странно, беседуя в полутьме возле бара. Альма, казалось, была среди них своей, и это впечатление не нарушала даже ее природная грация. Они были похожи на какую-то жуткую семью. Я отошел, подумав, что если этот тип заметит меня, мне несдобровать.
Этот человек-волк мне о чем-то напомнил. Скоро я понял: Х.Х.Х.
Скоро он рывком поднял мальчика с тротуара, кивнул Альме и сел в машину, стоявшую рядом, так и держа свой стакан с пивом. Мальчик залез на заднее сиденье. Машина тронулась.
Тем же вечером я позвонил ей. Она оказалась дома.
— Я видел тебя пару часов назад. Я думал, ты еще в Сан-Франциско.
— Мне стало скучно, и я вернулась раньше. Не звонила тебе, чтобы не отрывать от работы. Дон, бедный! Ты, наверное, вообразил невесть что!
— Кто был этот человек, с которым ты говорила? Бритый, в темных очках и с мальчиком?
— А, этот. Так это его ты видел? Его зовут Грег. Мы знакомы по Новому Орлеану. Он приехал сюда учиться, потом его выгнали. А мальчик — его брат. Их родители умерли, и Грег о нем заботится, хотя я должна сказать, не очень хорошо.
— Он из Нового Орлеана?
— Конечно.
— А как его фамилия?
— О, какой ты подозрительный! Его фамилия Бентон. Они жили на соседней улице.
Все это звучало убедительно, но я не мог забыть внешность этого Грега Бентона.
— Он из Х.Х.Х.?
Она засмеялась.
— Мой бедный дорогой Дон все прикинул! Нет, конечно. Не думай о нем. Не знаю, зачем я вообще тебе сказала.
— Так ты правда знаешь людей из Х.Х.Х.?
— Но немного…
Я с облегчением вздохнул. Конечно, она напускала на себя таинственность, а «человек-волк» — ее старый знакомый из Нового Орлеана, который в полутьме произвел на меня странное впечатление, как… как сама Альма тогда, на лестнице.
— А что этот… Бентон делает?
— Я думаю, он торгует лекарствами… не совсем легальными.
Это объясняло его странный вид и его присутствие в баре «Последний риф». Но Альма почему-то выглядела раздраженной.
— Если ты закончил дело, пожалуйста, подойди и поцелуй свою невесту, — сказала она. Я оказался у двери через несколько секунд.
Той ночью случились два происшествия. Мы лежали в постели Альмы, окруженные обстановкой, которую я уже описал. Большую часть ночи я скорее думал, чем спал, и один раз легко коснулся голой руки Альмы. Меня будто ударило током — не электрическим, а током концентрированной энергии, будто я коснулся огромного слизняка. Я отдернул руку, она пошевелилась и пробормотала: «В чем дело, дорогой?» — и я тоже что-то пробормотал в ответ. Потом я уснул, и мне приснилось ее лицо, но не знакомое, а какое-то чужое и такое страшное, что я со стоном проснулся и уже не мог уснуть.
Глава 4
Может быть, с этого и начались перемены, но внешне наши отношения не менялись, по крайней мере до уик-энда в Стилл-Бэлли. Мы занимались любовью часто и охотно, Альма продолжала говорить о нашей жизни после женитьбы. И я продолжал любить ее, хотя и сомневался порой в правдивости ее слов. В конце концов разве я не был писателем и тоже своего рода лжецом? Моя профессия состояла в том, чтобы придумывать события и людей, окружая их более или менее правдоподобными деталями, и выдумки других не должны были меня смущать. Мы решили пожениться в Беркли в конце весны и закрепить таким образом наше счастье. Но, по-моему, перемены уже начались с того момента, как я дотронулся до нее ночью, хотя я их еще не заметил.
Конечно, переменам способствовало мое «принятие». Накануне лекции о Крэйне я не выдержал и прямо спросил ее об этом; у меня было плохое настроение, поскольку я знал, что не готов.
— Слушай, если я «принят» не тобой и не миссис де Пейсер, то кем? Мне интересно. Может, это твой приятель из бара? Или его идиот-братец?
Она улыбнулась немного нервно:
— Придется тебе сказать. Мы уже достаточно близки.
— Да, уж скажи.
— Я знаю, что это прозвучит странно.
— Ничего. Мне надоело неведение.
— Тот, кто тебя принял — мой старый любовник. Подожди, Дон, это не то, что ты думаешь. Он умер.
— Умер? — Я так и сел. Конечно, я был удивлен, но теперь мне кажется, что я и ожидал чего-то подобного.
Она кивнула со своим обычным иронически-серьезным выражением.
— Да. Его зовут Тэкер Мартин. Я связана с ним.
— Связана?
— Постоянно. Я говорю с ним. Ты ему нравишься, Дон. Очень нравишься.
— Польщен.
— Да. Я ему все рассказываю. И он мне все время говорит, что мы должны пожениться. Ты действительно нравишься ему. Если бы он был жив, вы бы подружились.
Я молча смотрел на нее.
— Я же говорила, что это прозвучит странно.
— В самом деле. А как давно он умер?
— Пять или шесть лет назад.
— Еще один старый друг из Нового Орлеана?
— Именно.
— И вы были близки?
— Мы были любовниками. Он был старше, намного. Он умер от сердечного приступа. Через два дня после этого он начал говорить со мной. Он два дня не мог найти телефон, — она замолчала.
— А сейчас он говорит с тобой?
— Он слушает. Он рад, что ты узнал о нем.
— Не могу сказать то же о себе.
— Попробуй понять. Ты ему нравишься, Дон. Все будет хорошо, так же, как и раньше.
— А когда мы с тобой в постели, этот Тэкер тоже тебе звонит?
— Думаю, что да. Эта сторона его всегда интересовала.
— И он дает тебе советы?
— Иногда. Это именно он напомнил мне о друзьях отца на Поросе. Он думает, что тебе это понравится.
— И что, он думает, я буду делать теперь, когда узнал про него?
— Он говорит, что ты несколько растерян и думаешь, что я немного не в себе, но тебе нужно только попытаться понять — ОН здесь и никуда не денется, и ты здесь, и мы поженимся. Поэтому думай о нем просто как о части меня.
— Я не могу поверить, что ты действительно говоришь с человеком, умершим пять лет назад.
На деле я был очарован всем этим. Беседы с духами, бывшие в моде в XIX веке, хорошо подходили Альме. Конечно же, разговорчивый дух Тэкера Мартина был иллюзией; у кого угодно, кроме Альмы, такая иллюзия свидетельствовала бы о серьезном умственном расстройстве. Мне не нравилась и процедура «принятия» бывшим любовником.
Я поглядел на Альму, сидящую напротив меня с выжидательным выражением, и подумал: она опять выглядит андрогином. Она была похожа на девятнадцатилетнего парня. Она улыбнулась мне. Мне хотелось тут же повалить ее на диван, и я по-прежнему чувствовал отчуждение от нее. Ее длинные красивые пальцы спокойно лежали на полированном дереве столика, переходя в не менее красивую руку.
— Мы будем так замечательно жить, — сказала она.
— Ты, я и Тэкер.
— Видишь? Он же говорил, что ты не будешь против.
По пути на лекцию я вспомнил человека, которого видел с ней, Грега Бентона, и не смог сдержать дрожь.
Конечно, Альма не была нормальной. В ее мире спокойно присутствовали говорящие духи и зловещие человековолки. Конечно, она не заставила меня поверить в этот свой мир, но я часто задумывался. Человек стоит на твердой земле, и вдруг она обрушивается у него под ногами, и вместо травы и почвы он видит зияющую пропасть, где кишат неведомые бледные твари. Значит ли это, что твердой земли вообще нет, что она только узкий мостик над всем этим кошмаром? Нет, конечно, нет. Я люблю Альму, говорил я себе. Мы весной поженимся. Я думал о ее восхитительных ногах, о ее милом лице, о тонкости чувств, которые я познал с нею.
Моя вторая лекция полностью провалилась. Я запутался в своих заметках, в отчаянии попытался выдать несколько затасканных идей и не смог их связать. Погруженный в свои муки, я заявил, что «Алый знак доблести» — это «история о привидении, где привидение так и не появляется». Когда я закончил, из зала раздалось несколько иронических хлопков. Хорошо хоть Либерман был в Айове.
После этого я пошел в бар и заказал двойную порцию «Джонни Уокер». Потом пошел к телефонам и взял справочник Сан-Франциско. На "П" там не было ничего похожего, но на "Д" я отыскал «де Пейсер Ф.». Адрес был в том месте, где говорила Альма. Что ж, может быть, земля и в самом деле твердая.
На другой день я позвонил Дэвиду и сказал, что собираюсь в Стилл-Вэлли.
— Прекрасно, — сказал он, — и как раз вовремя. Правда, там пока живет сторож, но вы сможете побыть там вдвоем. А кто она?
— Очень странная девушка. Я думаю, мы с ней поженимся.
— Как-то неуверенно ты говоришь.
— я обручен с ней. Мы поженимся в конце весны.
— А как ее зовут? Почему ты до сих пор молчал?
— Дэвид, я никому из родных еще не говорил. Если ты с ними общаешься, скажи, что я им напишу. Пока. Я очень занят.
Он объяснил мне, как до него добраться, и сказал: «Что ж, братец, я очень рад за тебя». Мы обменялись обычными обещаниями писать друг другу.
Дэвид купил дом в Стилл-Бэлли, когда получил хорошую работу в Калифорнии.
Он выбрал его со своей обычной тщательностью, убедившись, что он стоит близко к океану и имеет участок земли — восемь акров. После этого он потратил немалую сумму на ремонт и переоборудование. С тех пор дом подорожал как минимум в четыре раза, еще раз подтвердив всем, что Дэвид далеко не дурак.
Мы с Альмой взяли ключи у соседей (сторож накануне выехал) и поехали по пыльной дороге в сторону океана. Когда мы увидели дом. Альма сказала:
— Дон, здесь мы проведем наш медовый месяц.
Меня обмануло то, что Дэвид постоянно называл свой дом «коттеджем». Я ожидал увидеть двух — или трехкомнатный сарай, но передо мной предстала дорогая игрушка преуспевающего юриста.
— Твой брат здесь не живет? — спросила Альма.
— Приезжает на две-три недели каждый год.
— Хорошо. Я никогда не видел ее такой заинтересованной.
— Что говорит Тэкер? — Говорит, что здесь чудесно. Похоже на Новый Орлеан.
Я не стал спорить.
«Коттедж» Дэвида был двухэтажным деревянным строением испанского типа, белым с черными железными балкончиками. Тяжелую переднюю дверь окружали пузатые колонны. Прямо за домом расстилался бескрайний голубой океан. Я вытащил из багажника наши чемоданы и открыл дверь.
Пройдя через маленькую прихожую, мы очутились в комнате, освещенной солнцем. На полу лежал пушистый ковер. По углам стояли кушетки и низенькие столики со стеклянными крышками. Я уже знал, что мы найдем в доме. Я знал, что там будут сауна, дорогая стереосистема, и в спальне — шкаф, набитый порнографией. Еще «Бетамакс», кровать размером с бассейн, биде в каждой ванной… Я понял, куда Дэвид угрохал столько денег, когда приезжал в Калифорнию, но я не подозревал, что его вкусы остались на уровне юного плейбоя.
— Тебе не нравится, да? — спросила Альма.
— Я удивлен.
— Как зовут твоего брата?
Я сказал.
— А где он работает?
Она кивнула, когда я назвал фирму, не с иронией, как придуманная мной позже Рэчел Варни, но будто записывая это в невидимый блокнот.
Она была права — волшебная Страна Дэвида мне не понравилась.
Мы пробыли там три дня. Альма вела себя по-хозяйски, а я все сильнее раздражался, глядя, как она готовит на сверкающей белизной кухне или роется в дорогих игрушках Дэвида. Она как-то внезапно превратилась из того воздушного создания, какой я ее знал, в обычную домохозяйку, и я так и видел, как она придирчиво выбирает продукты в супермаркете.
Я опять свожу впечатления нескольких месяцев к трем дням, но изменения происходили сразу. Потом они только нарастали. У меня было странное чувство, что с переездом в другое место она как бы стала другим человеком. Теперь она говорила много, рассуждения по поводу нашей женитьбы превратились в настоящее эссе. Я с удивлением узнал, где мы будем жить (в Вермонте), сколько у нас будет детей (трое) и так далее.
И что хуже всего, она без конца говорила о Тэкере Мартине.
«Тэкер был таким большим, Дон, с прекрасными белыми волосами и пронзительными синими глазами. Тэкер особенно любил… Я не говорила тебе, что Тэкер… Однажды мы с Тэкером…» Все это сильно повлияло на мои чувства, но я не желал признать, что что-то изменилось. Когда она говорила о том, какими будут наши дети, я с удивлением видел, что у меня дрожат пальцы. Я спрашивал себя: "Но ведь ты ее любишь?
Ты же не станешь обращать внимания на все эти фантазии о Тэкере Мартине? Разве не так?" Погода испортилась. Когда мы приехали в Стилл-Бэлли, сияло солнце, но под вечер спустился густой туман, продолжавшийся все три дня. Когда я смотрел в окно на океан, было похоже, что он окружает нас со всех сторон, серый и мертвенный (именно это видел «Сол Мелкий» в парижской комнате). Иногда было видно дорогу, но чаще всего можно было видеть что-то только на расстоянии вытянутой руки.
Так что мы целыми днями сидели в доме Дэвида. Серый туман клубился за окнами, а шум волн раздавался так близко, что, казалось, они вот-вот ворвутся в дверь, Альма элегантно располагалась на одной из кушеток c чашкой чая или блюдцем с апельсином, поделенным на равные дольки.
«Тэкер говорил, что, когда мне будет тридцать, я буду самой красивой женщиной в Америке. Сейчас мне двадцать пять, и я боюсь его разочаровать. Еще он говорил…»
Я чувствовал безотчетный страх.
На вторую ночь она встала с кровати, разбудив меня. Я присел и посмотрел на нее. Она, обнаженная, подошла к окну спальни. Мы не занавешивали окон, и она стояла там и смотрела на серую пелену, скрывающую океан. Ее спина в полумраке казалась очень бледной и тонкой.
— Что там. Альма? — спросил я.
Она не отвечала.
— Что-нибудь случилось?
Она очень медленно повернулась.
— Я видела дух (так «Рэчел Варни» сказала «Солу Мелкину», но, быть может. Альма сказала «Я дух»? Не знаю, она говорила очень тихо. Я сразу подумал о Тэкере Мартине, но если она сказала «Я дух», почему меня тогда это не напугало?) — О, Альма, — сказал я, не такой уверенный, как днем. Темнота в комнате, рокот волн и ее длинное белое тело у окна поневоле заставляли Тэкера выглядеть реальнее. — Скажи ему, пусть уходит и иди в постель.
Но она только надела халат, взяла стул и села у окна.
— Альма?
Она не ответила и не обернулась. Я снова лег и в конце концов уснул.
После этого долгого уик-энда все стало катиться под откос. Я часто думал, что Альма не в себе, а после того, что случилось с Дэвидом, я думаю, что она сознательно шла к своей цели, играя со мной, манипулируя моими мыслями и чувствами. Она добилась своего — я смирился с тем, что в ней совмещались избалованная богачка, оккультистка, исследовательница Вирджинии Вулф и подруга террористов из Х.Х.Х.
Она продолжала строить планы на будущее, но после Стилл-Вэлли я начал подумывать о расставании. Я по-прежнему любил ее, но страх превозмогал любовь. Тэкер, Грег Бентон, зомби из Х.Х.Х. — как я мог жениться на всем этом?
В течение двух месяцев после того уик-энда мы почти перестали заниматься любовью, и, когда я целовал или касался ее, поневоле приходила мысль:
«Хватит, остановись».
Мои семинары стали однообразными и тупыми, а писать я прекратил вовсе. Либерман вызвал меня и спросил:
— Мне описали вашу лекцию о Стивене Крэйне. Вы сказали, что «Алый знак» — это история о привидении без привидения? Не можете объяснить мне, что вы имели в виду?
— Я не знаю. Я немного запутался в своих мыслях.
— А мне казалось, что вы подаете надежды, — сказал он, глядя на меня с отвращением, и я понял, что теперь о продолжении моего контракта не может быть и речи.
Глава 5
Потом Альма исчезла. Она заставила меня, как госпожа своего слугу, пригласить ее в ресторан возле кампуса. Я пришел туда, заказал столик и прождал ее целый час. Мне вовсе не хотелось еще раз выслушивать, как мы будем жить в Вермонте, поэтому я съел салат и с облегчением отправился домой.
Она не позвонила мне. В ту ночь она приснилась мне с загадочной улыбкой уплывающей от меня в маленькой лодочке.
Утром я начал беспокоиться. Я много раз звонил ей, но она или отсутствовала, или не брала трубку (последнее я вполне мог ожидать — когда я был у нее, она часто не обращала на звонки никакого внимания). К вечеру я начал думать, что освободился от нее. Я еще позвонил два раза ночью и был рад, не услышав ответа. Наконец я написал ей письмо, где говорилось, что я прекращаю с ней отношения.
После первого семинара я пошел к ней домой. Сердце мое билось учащенно: я боялся, что встречу ее и должен буду говорить горькие слова, которые так легко было написать на бумаге. Я поднялся по лестнице и толкнул дверь. Заперто. Тогда я подсунул под дверь конверт так, чтобы можно было прочесть адресат — «Альме», и ушел.
Конечно, она знала мое расписание, и я ожидал увидеть за стеклянной дверью аудитории ее возмущенное лицо и свое письмо у нее в руке. Но она не пришла.
Следующий день повторил прошедший. Я боялся, что она может покончить с собой, но, отогнав эту мысль, пошел на занятия. Днем я снова позвонил ей, и снова бесполезно. Вернувшись домой, я хотел снять трубку телефона с рычага, но не стал этого делать, не желая признаться себе, что надеюсь на ее звонок.
На следующий день я вел семинар по американской литературе около двух. Чтобы подойти к аудитории, мне нужно было пройти через широкий кирпичный двор, где всегда было полно народу. Студенты выставляли там плакаты с требованиями легализации марихуаны или защиты китов. В их гуще я опять, впервые за долгое время, увидел Хелен Кайон, и опять рядом с ней был Реке Лесли, держащий ее за руку. Они выглядели совершенно счастливыми, и я отвернулся, чувствуя себя одиноким и брошенным.
Я вдруг вспомнил, что два дня не брился и не менял белье.
Тут, отвернувшись от Хелен и Рекса, я увидел высокого бледного человека в темных очках, глядящего на меня из-за фонтана. У его ног сидел тот же босоногий мальчик в лохмотьях. Грег Бентон выглядел теперь еще более устрашающе, чем у «Последнего рифа»; на солнце в толпе он и его брат казались чем-то совершенно чуждым, как пара ядовитых пауков. Даже привыкшие ко всему студенты Беркли сторонились их. Бентон не говорил мне ничего и не делал никаких жестов — просто смотрел, и в его взгляде читалась ничем не прикрытая злоба.
Каким-то образом я понял, что он не, причинит мне вреда. Он мог только смотреть на меня, и я впервые порадовался тому, что здесь так много людей. Потом я вспомнил, что Альма в опасности. Может быть, она уже мертва.
Я отвернулся от Бентона и его брата и быстро пошел к воротам. Я чувствовал, как он смотрит мне вслед, но, повернувшись, обнаружил, что Бентон вместе с братом исчезли. Остались только толпы студентов и по-идиотски счастливые Хелен и Реке.
Когда я дошел до дома Альмы, мой страх уже казался абсурдным. Разве она сама не сигнализировала мне о нашем разрыве тем, что не пришла в ресторан? То, что я теперь беспокоюсь за нее, не более чем ее последняя манипуляция моими чувствами. Потом я заметил, что занавески в ее окне раздвинуты.
Я вбежал по лестнице дома напротив, откуда было видно ее окно. Ее квартира была пуста. Остались только голые стены, а на полу, там, где был ковер, лежал мой конверт. Нераспечатанный.
Глава 6
Я пришел домой в полном смятении и оставался в таком состоянии несколько недель. Я не мог понять, что случилось, и испытывал одновременно облегчение и чувство невозвратимой потери. Она, должно быть, съехала в тот день, когда мы должны были встретиться в ресторане, но зачем? Последняя шутка? Или она знала, что все кончено уже после Стилл-Бэлли?
Неужели она была в отчаянии? В это я не мог поверить.
Теперь, когда она исчезла, я остался в понятном, расчисленном мире с одной только загадкой — загадкой ее исчезновения. Другую, большую загадку: кто она была? — я не разгадывал. Мне было страшно.
Я много пил и спал большую часть дня. У меня словно отняли всю энергию, и ее осталось ровно столько, чтобы спать, пить и думать об Альме.
Когда через пару недель я начал вновь посещать занятия, я как-то встретил в холле Либермана. Сперва он сухо кивнул мне, но потом, заметив что-то в моих глазах, сказал: «Зайдите-ка ко мне в офис, Вандерли». Он тоже был зол, но с его злостью я мог мириться: это была злость человека… а не человеко-волка.
я знаю, что вы мной недовольны, — сказал я. Но у меня в жизни все спуталось. Я болен. Обещаю, что постараюсь закончить год прилично.
— Недоволен? Это слишком мягкое слово, — он откинулся назад в кожаном кресле. — Не думаю, что мы когда-нибудь ожидали от наших стажеров многого. Я доверил вам важную лекцию, и что за дрянь вы из нее сделали! — он помолчал, успокаиваясь. — И вы пропустили больше занятий, чем кто-либо в истории университета со времен поэта-алкоголика, который пытался поджечь медпункт. Короче, вы вели себя отвратительно. Я хочу, чтобы вы знали, что я о вас думаю. Вы поставили под угрозу весь наш учебный план.
— Я не буду с вами спорить. Просто я оказался в странной ситуации. Думаю, что у меня произошел нервный кризис.
— Вы, так называемые творческие люди, считаете, что вам все позволено. Надеюсь, вы не ожидаете, что я дам вам блестящую рекомендацию.
— Конечно, нет, — тут я вспомнил кое о чем. — Позвольте задать вам один вопрос.
— Я слушаю.
— Слышали ли вы когда-нибудь о профессоре из Чикаго по имени Алан Маккени?
Его глаза расширились.
— А почему вы спрашиваете?
— Так, интересно.
— Ну ладно, — он встал и подошел к окну. — Вы знаете, я терпеть не могу сплетен.
Я знал, что он обожал сплетни, как большинство критиков.
— Я немного знал Алана. Мы встречались на симпозиуме по Роберту Фросту пять лет назад. Он был умным человеком, немного схоластиком, но это ведь Чикаго. И семья у него была хорошая.
— И дети были?
Он подозрительно взглянул на меня.
— Конечно. Потому это и было так трагично. Ну, конечно же, то, что потеряла наука…
— Там была замешана женщина?
Он кивнул.
— Похоже, что так. Я слышал об этом на встрече МЛА. Та девица просто высосала его. Она была его студенткой. Такие вещи иногда случаются в университетах. Девушки влюбляются в преподавателей, иногда они заставляют их бросать семьи, но чаще нет. У большинства из нас хватает здравомыслия, — он самодовольно улыбнулся. «Ну ты и дерьмо», — подумал я.
— Он и не бросил. Он просто убил себя. А та девица исчезла, по-английски. Надеюсь, с вами не случилось ничего подобного?
Она соврала мне буквально все. Я думал, о чем она еще лгала мне. Вернувшись домой, я позвонил «де Пейсер Ф.». Трубку взяла женщина.
— Миссис де Пейсер?
— Да.
— Извините, но я из Калифорнийского банка. Мы хотим проверить некоторые сведения, сообщенные нам мисс Моубли. Она написала в ведомости, что вы ее тетя.
— Кто? Как ее фамилия?
— Альма Моубли. Она забыла сообщить ваш адрес и приходится обзванивать всех людей с этой фамилией. Нам нужны точные данные.
— Но я не знаю ни о какой Альме Моубли!
— У вас нет племянницы Альмы, которая учится в Беркли?
— Конечно, нет. Думаю, вам лучше обратиться к этой мисс Моубли и взять у нее правильный адрес.
— Я так и сделаю. Извините, миссис де Пейсер.
Второй семестр был унылым и дождливым. Я приступил к новой книге, но продвигалась она плохо. Я не знал, кто такая Альма: безжалостная хищница, как ее описал Либерман, или просто психически нездоровая женщина. Не выяснив этого для себя, я не мог вставить ее в роман и таким образом избавиться от нее. И еще я чувствовал, что в романе не хватает какого-то элемента, но не мог его определить.
В апреле мне позвонил Дэвид. Голос у него был молодым и совершенно счастливым.
— Удивительные новости. Не знаю, как тебе и сказать.
— Роберт Редфорд купил твое жизнеописание для нового фильма.
— Что? А-а, нет. Два месяца назад, третьего февраля, — в этом был он весь, — я ездил к клиенту в Колумбос-Серкл. Погода была ужасная, и я влез в такси. И знаешь, оказался рядом с самой красивой женщиной, какую когда-нибудь видел. Она была такая красивая, что у меня во рту пересохло. Не знаю, как я набрался храбрости, но к концу поездки я пригласил ее на обед. Обычно я таких вещей не делаю.
Да, обычно Дэвид был слишком осторожен. Не думаю, что он хоть раз в жизни побывал в баре.
— Ну вот, мы с этой девушкой виделись с тех пор почти каждый вечер. Знаешь, мы решили пожениться. Это половина новостей.
— Поздравляю. Желаю, чтобы тебе повезло больше, чем мне.
— Теперь самое трудное. Ее зовут Альма Моубли.
— Не может быть, — тихо сказал я.
— Подожди, Дон. Я знаю, какой это шок для тебя. Но она рассказала мне обо всем, что у вас было, и, думаю, ты должен знать, как она сожалеет о случившемся. Она знает, что сделала тебе больно, но она чувствовала, что не сможет жить с тобой. И еще, она в Калифорнии была в странном состоянии. Не совсем собой, как она выразилась. Она боится, что ты составил о ней неверное представление.
— Именно неверное. Послушай, она лжет. Она что-то вроде ведьмы. Берегись ее.
— Дон, послушай. Я женюсь на этой девушке. Она совсем не то, о чем ты думаешь.
Нам с тобой надо поговорить. Откровенно говоря, я надеюсь, что ты прилетишь в Нью-Йорк на уик-энд и встретишься со мной. Расходы я оплачу.
— Это смешно! Спроси ее про Алана Маккени. Интересно, что она тебе расскажет. А потом я скажу тебе правду.
— Она уже рассказала мне об этом, и о том, что она солгала тебе и почему. Пожалуйста, Дон, приезжай. Мы все трое должны в этом разобраться.
— Осторожнее, Дэвид. Она настоящая Цирцея.
— Слушай, я сейчас на работе, но я тебе еще позвоню, ладно? Нам нужно это обсудить. Не хочу, чтобы у моего брата были плохие отношения с моей женой.
Плохие отношения? Я чувствовал ужас.
Вечером Дэвид позвонил опять. Я спросил, слышал ли он уже про Тэкера. И про Х.Х.Х.
— Это она и называет «неверным представлением». Она все это выдумала. Ей было нелегко прижиться в Калифорнии. А у нас в Нью-Йорке кого этим удивишь? Здесь никто и не слышал про Х.Х.Х.
А миссис де Пейсер? Оказывается, она сказала ему, что это был способ побыть одной.
— Погоди, Дэвид. Ты когда-нибудь, когда касался ее, чувствовал… что-нибудь странное? Неважно, какой силы, просто странное?
— Нет.
Дэвид явно чего-то недоговаривал, но продолжал звонить мне, настаивая на моем приезде.
— Дон, я все равно не могу понять твоего поведения. Конечно, ты разочарован, но что невероятного в том, что Альма возникла в моей жизни и решила выйти за меня замуж? Нам надо с тобой поговорить. И Альма этого хочет.
Я не знал, что и думать. Конечно, я был разочарован и сердит на них обоих, но не только это. Я боялся за Дэвида.
После месяца бесплодных уговоров брат позвонил мне и сказал, что летит по делам в Амстердам вместе с Альмой. Меня он попросил еще раз все обдумать.
— Посмотрим, — сказал я. — Но будь осторожен.
— В каком смысле?
— Просто. Будь осторожен.
К тому времени я окончательно утвердился во мнении, что Альма подстроила встречу с Дэвидом, как и со мной. Я вспоминал Грега Бентона и Тэкера Мартина — теперь они тоже встретились с моим братом… может быть.
Через четыре дня мне позвонили из Нью-Йорка и сообщили, что Дэвид мертв. Это был сослуживец брата, которому звонила голландская полиция.
— Хотите приехать, мистер Вандерли? — спросил он. — Ваше присутствие не обязательно, но я счел своим долгом вам сообщить. Вашего брата у нас очень любили. Никто не может понять, что случилось. Похоже, он выпал из окна.
— А его невеста?
— О, у него была невеста? Он никому это не говорил. Она была с ним?
— Конечно. Она, должно быть, все видела и знает, что случилось. Я прилечу первым же рейсом.
На следующий день я вылетел в Нью-Йорк и там обратился в полицию. Мне сказали следующее: Дэвид действительно выпал из окна отеля. Владелец отеля слышал его крик, но больше ничего — ни спора, ни звуков борьбы. Альма, похоже, покинула его: в комнате не оказалось никаких ее вещей.
Я побывал в Амстердаме и сам видел тот номер. В шкафу все еще висели три костюма Дэвида и стояли две пары туфель. С теми, что были на нем, он взял в пятидневную поездку четыре костюма и три пары туфель. Бедный Дэвид.
Глава 7
Я успел на кремацию и двумя днями позже смотрел, как гроб Дэвида скользит по рельсам за зеленый занавес.
Еще через два дня я вернулся в Беркли. Моя маленькая квартира казалась чужой. Я вернулся не тем человеком, каким приехал сюда год назад. Скоро я начал писать «Ночного сторожа» и опять вести занятия. Как-то вечером я позвонил Хелен Кайон — мне надо было кому-то рассказать обо всем, — и Мередит Полк сказала мне, что Хелен неделю назад вышла замуж за Рекса Лесли. Я опять много пил и спал. Я думал: если переживу этот год, уеду в Мексику и буду валяться на солнце и работать над романом.
И избавлюсь от галлюцинаций. Однажды я проснулся среди ночи; кто-то ходил у меня в кухне. Когда я пошел туда, я увидел у плиты своего брата Дэвида с банкой кофе в руке. «Много спишь, братец, — сказал он. — Налить тебе кофе?» В другой раз, когда я вел семинар по Генри Джеймсу, за одним из столов я увидел не рыжую девушку из моей группы, а опять Дэвида, в рваном костюме и с окровавленным лицом. Он кивал — похоже, ему нравилось, как я говорил о «Женском портрете».
До отъезда в Мексику я сделал еще одно открытие. Как-то в библиотеке я наткнулся на «Кто есть кто» 0 года. Это был не решающий год, но Альме тогда должно было быть лет девять-десять.
Я нашел там Роберта Моубли.
"МОУБЛИ.
РОБЕРТ ОСГУД, художник, г. Новый Орлеан, Луизиана, 23 февраля 9; с. Феликса Мортона и Джессики (Осгуд); окончил Йельский университет в 7; ж. Элис Уитни 27 авг. 6; дети — Шелби Адам, Уитни Осгуд. Выставлялся в Флэглер-гэллери, Нью-Йорк, Уинсон-гэллери, Нью-Йорк; Галери-Флам, Париж; Шлегель, Цюрих; Галериа Эсперанса, Рим. Лауреат «Золотой палитры» в 6 г." У этого преуспевающего художника было два сына и ни одной дочери. Все, что Альма рассказывала мне — и, очевидно, Дэвиду, — оказалось ложью. Она не имела даже имени. Так я придумал «Рэчел Варни», темноглазую брюнетку с загадочным прошлым, и понял, что Дэвид и был тем недостающим элементом, которого не хватало в моем романе.
Глава 8
Я провел три недели, описывая все это, и теперь, когда все кончено, я понимаю не больше, чем вначале.
Я уже не думаю, что между тем, что случилось со мной и Дэвидом, и тем, что описано в «Ночном стороже», нет фактических совпадений. Как и Клуб Чепухи, я уже не уверен ни в чем. Я расскажу им то, что здесь написано. Это будет моя вступительная история с привидениями. Так что я не зря потратил время. К тому же я подготовил базу для нового романа — романа о докторе Заячья лапка. Как-то, еще до приезда сюда, я думал, что опасно воображать себя в атмосфере собственных книг. И вот я побывал в этой атмосфере, снова вернулся в Беркли. Мое воображение оказалось куда более точным, чем я ожидал.
В Милберне произошли разные странные события. Какой-то зверь загрыз несколько коров на соседних фермах, и я слышал в аптеке, что это сделали существа с летающих тарелок. Но что еще хуже — погиб человек, страховой агент по имени Фредди Робинсон. Льюис Бенедикт особенно серьезно относится к этому факту, хотя похоже, что это несчастный случай. С Льюисом тоже происходит что-то неладное: он рассеян и испуган, будто винит себя в смерти Робинсона.
Я тоже испытываю чувство, вернее, ощущение страха. Может, если я внимательнее присмотрюсь к этому городку и его тайнам, я пойму, что погубило Дэвида.
Но самое странное чувство — что я вторгся на территорию собственного романа, но уже без спасительной ограды вымысла. Теперь это не «Сол Мелкин»; это я сам.