– Пошли, – приказал он остальным участникам событий, ожидавшим его в коридоре. – Рохли вы все, смотреть противно…
– Алеша, по-моему торопиться уже не стоит, – несмело начал Егор. – Поздно уже торопиться…
– Я с тобой потом побеседую отдельно, – пообещал Лукич. – О твоем склерозе – в частности.
– Не понял…
– Ты на старости лет забыл, как выглядит телефон? – ласково спросил Лукич.
– Прости…
– Ладно, все потом. Открывай скорее.
– Ой, господи!… – баба Зоя уже просунула свой любопытный нос в палату. – Холодина-то какая…
– Окно закрыть, – приказал Егор Анатольевич. – Умер?
– Живой, – ответил Лукич. – Помогите, что встали, как бараны?
– Почему он так?…
Пятый лежал на самом краю койки, одеяло валялось на полу, подушка тоже. Простыня под поврежденной рукой намокла от крови, ее под кроватью натекла небольшая лужица.
– Скорее всего пытался встать, но сил не хватило, – Лукич просунул Пятому руку под спину и положил на койку. Рука его мгновенно оказалась измазана кровью. – Шов разошелся, черт…
– В операционную? – предложил Егор Анатольевич.
– Не надо, тут зашьем. Так, работаем. Окно долго было открыто?
– С вечера, наверное, – ответил один из медбратьев. – Грелки принести?
– Естественно. И грелки, и термометр. Егор, ты чего стоишь? Иди сюда, посмотри…
– Леша, я… мне очень стыдно, правда, и…
– Егорушка, заткнись и помогай! – едко сказал Лукич. – Оправдания оставь на потом, ладно? Его надо вытаскивать, тахикардия страшная, это шок, понимаешь? Новый шок, с которым надо как-то справляться. Поэтому бери ноги в руки и двигай за лекарствами.
Пятый вдруг вздрогнул, с хрипом вздохнул, тело его свело конвульсией. Лукич сориентировался мгновенно – вовремя повернул ему голову на бок и придержал за плечи.
– Ой, кончается, – прошептала баба Зоя, с интересом подходя поближе. – Ой, Господи…
– Баб Зой, уйди, не вводи в грех, – попросил один из медбратьев. Лукич с благодарностью посмотрел на него. – Никто тут не кончается.
– Я пол хотела подтереть, – тут же нашлась баба Зоя. – Под кроватью.
– Потом, – железным голосом произнес Лукич. – Тут не кино, чтобы стоять и пялить глаза.
Обиженная баба Зоя вышла. Лукич бегло осмотрел Пятого, потом взял с пола одеяло, скатал его в валик и сунул Пятому под ноги. Сел рядом, посчитал пульс… Вскоре в палату влетел Егор Анатольевич и дежурный врач.
– Ну что тут? – спросил Егор Анатольевич. – Шок все-таки? Не ошибся ты?…
– Травматический, сволочь, как минимум вторая степень, – Лукич вздохнул. – Что принесли?
– Морфий, адреналин, камфару, сейчас кислород притащат.
– Ребят, поменяйте белье, и принесите клеенку, – попросил Лукич. – Вы зашьете сами? – спросил он у молодого дежурного врача.
– Да, конечно, – ответил тот уверенно. – Вам надо отойти?
– Надо, – согласился Лукич. – Я быстро вернусь. Пока шейте… кстати, температура сколько?
– Тридцать четыре, – сказал кто-то.
– Уже хорошо. В общем, работайте, я сейчас.
В ординаторскую Лукич шел медленно, он старался как-то справиться с гневом, от которого у него темнело в глазах и начинали трястись руки. Перед дверью он глубоко вздохнул, лишь потом взялся за ручку.
– Ну что расскажете, уважаемый Алексей Лукич? – вежливо спросил Павел Васильевич. – Я оказался прав?
– Нет, – ответил Лукич спокойно. – Прав оказался я. Вы его едва не убили.
– Но не убил же, – успокаивающе улыбнулся Павел Васильевич.
– Вы отдаете себе отчет в том, что оставили тяжело больного человека без всякой помощи на огромный для него срок – почти десять часов? Вы понимаете, что это могло закончиться трагически?
– Понимаю. Только вот человека ли я оставил в палате, а? Вы же врач, сами все понимаете, – развел руками Павел Васильевич.
– Совершенно не важно, человека или нет, – отмахнулся Лукич. – Я бы даже крысу так не оставил. Я бы попросил вас… – слова давались ему с трудом, но он продолжил. – Вы можете уволить меня, если вам угодно, но больше не надо проводить подобных экспериментов. Ни на ком – ни на людях, ни на… нелюдях. Или проводите, но не при мне.
– Зачем увольнять одного из лучших сотрудников? – удивился Павел Васильевич. – Я понимаю степень вашего раздражения, ваша работа едва не пошла насмарку, но и вы должны понять меня. Я тоже сдаю отчеты.
– При чем тут отчеты! – Лукич едва сдерживал раздражение. – Эти десять часов он страдал так, что вам и в страшном сне не приснится!
– Надеюсь, после этого он станет более сговорчивым, – спокойно сказал Павел Васильевич.
В ординаторскую постучали.
– Войдите, – позволил Павел Васильевич. Вошел один из санитаров.
– Алексей Лукич, можно вас… там зовут, – парень явно робел в присутствии начальства.
– Всего хорошего, – попрощался Павел Васильевич. – Мне пора уезжать, я и так задержался непозволительно долго.
Лукич не ответил. Он молча вышел и пошел по коридору вслед за своим провожатым.
– Что такое? – спросил Лукич, когда они подошли к палате.
– А он очнулся, стал вас звать, – пояснил санитар.
В палате все еще толпилась масса народу.
– Я пришел, – сообщил присутствующим Алексей Лукич. – Чего случилось?
– Леш, поговори с ним, – попросил Егор Анатольевич. – А то мы кислород просто так переводим – вместо того, чтобы тихо лежать, он…
– Товарищи, вы погуляйте в коридоре пять минут, ладно? Я позову, – попросил Лукич. – Я тут, Пятый, – сказал он, присаживаясь рядом с койкой, когда все вышли.
– Боже мой… – Пятый говорил сипло, с трудом подбирая слова. – Алексей Лукич… я не смогу…
– Все ты сможешь, – заверил его Лукич. – Прости меня, дурака старого, уехал я не вовремя, бросил тебя…
– Если я… скажите Лину… что я прошу его…
– Ты не умрешь, ты сильный и справишься. Сейчас надо спать, понимаешь? Не думать о всяких гадостях, а спать. Да, ночь была плохая, но теперь-то что? Неужели ты этому козлу доставишь такое удовольствие, а? – строго сказал Лукич. – Если я могу чем-то помочь – скажи.
– Я не смогу… – снова повторил Пятый. – Поговорите с Лином… прошу вас… помогите мне встать…
– А это тебе зачем? – изумился Лукич.
– Я… мокрый…
– Так, шутки в сторону. Встать ты сейчас все равно не сможешь по той простой причине, что у тебя не хватит сил.
– Мне вытереться надо… я мокрый весь… голова, руки… не помню, как это вышло… я пролил что-то?… – Пятый говорил сбивчиво, быстро, еле слышно.
– Ты не мокрый, это реакция на камфару, – догадался Лукич. – Потерпи, это ощущение скоро само пройдет. Отдыхай. Давай подышим, хорошо?
Пятый не ответил. Лукич выглянул в коридор, поманил пальцем Егора Анатольевича.
– Ну как? – спросил тот, подходя.
– Сколько камфары сделали? – спросил Лукич.
– Пять миллилитров, – ответил Егор Анатольевич. – Много?
– Ничего, нормально. Оставь с ним человека, пусть с кислородом посидит. Похоже, дешево мы отделались.
– Дай-то Бог.
– И не говори, – Лукич подошел к окну, облокотился о подоконник. – А погода хороша!… Сейчас бы на природу…
– Да, – согласился Егор Анатольевич. – В сосновый лес, к примеру. Или просто на дачу съездить… хоть воздухом подышать.
– Ну, на воздух мне жаловаться грех, – подумав сказал Лукич. – Чего-чего – а воздуха там у нас достаточно. Только природа подкачала.
– Сосен нет? – поинтересовался Егор Анатольевич.
– Одни осины. Мне с устатку вечерами на каждой Иуда мерещится, – ухмыльнулся Лукич.
– Брось, Леша!… Слушать тебя – тошно делается. Все, проехали.
До вечера он кое-как перекантовался. Немного удалось поспать днем, он прикорнул всего на пару часов, но этого было мало. Пятый пытался понять – что же с ним такое происходит? И не находил ответа. Несколько раз за день у него опять опускалось давление, почему-то стала гулять температура – она то поднималась почти до сорока, то падала до тридцати четырех, а то и еще ниже. После ночных происшествий врачи заходили в палату часто, их присутствие успокаивало Пятого, но ближе к вечеру он поймал себя на том, что боится наступления темноты. Словно с ней придет то, что происходило в ночь предыдущую. Впрочем, прошлая ночь виделась смутно – да, он мог вспомнить, что ему было холодно и очень больно, но вот когда он, к примеру, попытался подняться с кровати – забыл.
Под вечер ему сделали еще одну дозу обезболивающего, благодаря которой он смог, наконец, нормально поворачивать голову. Он впервые за это время попытался осмотреться и понять, где же он, в конце-то концов, находится?…
Палата была узкой, длинной, окно ее было забрано толстой железной решеткой, обильно покрашенной суриком; подле окна стояла белая обшарпанная тумбочка, на которой ничего не было. Неровные стены, выкрашенные бежевой масляной краской, местами облупились – краска лежала в несколько слоев, – и под ней проглядывал бетон. Под высоким потолком светился круглый казенный плафон, лампа была довольно мощной, поэтому свет в палате был безжалостным и резким, сумерки за окном отступали от него, они словно находились в каком-то другом измерении.
В семь вечера принесли ужин, но Пятый от еды отказался – во-первых, сильно болела шея, во-вторых, он с трудом мог глотать, в-третьих, на ужин полагалась рыбная котлета, которую Пятый не стал бы есть даже под страхом казни или похода в «девятую», и в-четвертых, он понял, что есть не хочет. Кое-как выпив полстакана чая, он попросил, если это, конечно, возможно, выключить в палате свет.
– Поспать решил? – санитар, исполнявший обязанности разносчика, плюхнулся на стул рядом с его койкой. – Это правильно. Я бы тоже поспал, да только нельзя на работе. Свет в девять выключат, так что потерпи.
– Почему… нельзя сейчас?… – спросил Пятый. Впрочем, он и сам догадывался – почему, но ему казалось, что тут они могут пойти на крошечную уступку.
– Порядок, не положено, – пожал плечами санитар. – Ты так поспи.
– Глаза болят, – признался Пятый.