– Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то…
– “Кто-то” – что? – не понял Лин.
– Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь?
– Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?…
– Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
– Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?…
– Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче…
– Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
– Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я…
– Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
– Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь?
– Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу.
– Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
– Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души.
– Огонь, – прошептал Пятый.
– Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит…
– Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
– И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз?
– Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут…
– Ну-ка, ну-ка, просвети…
– А тут – с чертями, ни много, ни мало.
– Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда?
– Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл.
– Исчадия ада, – подсказал Лин.
– Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
– Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили?
– Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались.
– Кто?…
– Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
– Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь?
– Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
– Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?…
– Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”.
– Это ещё что такое?
– Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё.
– Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
– Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
– Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён.
– Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно.
– Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь?
– Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай…
– Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
– Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус.
– Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.
Время
Если бы кто-нибудь спросил их тогда, что они чувствовали в те годы, когда жили на предприятие, они бы ответили, что это похоже на омут, на водоворот, в который их затягивало, медленно и бесповоротно. Всё меньше света, всё глубже и темнее вода, всё холоднее и тише становится вокруг. Омут. Тишина под тёмной водой… Но вот только спрашивать тогда было некому. И незачем…
Тем не менее они жили. Сбегали, боролись, пытались как-то выплывать из этого огромного и страшного водоворота… но это было тщетно. Вода почти всегда оказывается сильнее людей и люди сдаются. Рано или поздно. Водоворот назывался “жизнь”. Как ни странно, они учились правильно вести себя в этом водовороте. Побеги стали более удачными, не потому, что их плохо охраняли, а лишь по тому, что и Лин, и Пятый поняли, как и что надо делать. Конечно, не всё и не всегда проходило гладко. Бежали они по два-три раза в год, не стараясь как-то особенно подгадать время. Когда им становилось совсем невмоготу от голода и побоев, они выбирались с предприятия и шли в Москву, в один из подвалов, которые присмотрели себе для жилья. Летом им удавалось отдохнуть и подлечиться, зимой же они часто сами в скором времени возвращались обратно – холод гнал их назад, справляться с ним было трудно. Труднее, чем с потерей сил от постоянных избиений и унижений.
Пятый помнит это всё по сей день с той же ясностью, как будто это происходило вчера. Но вспоминать не любит. Это можно понять. Но помнит…
…выйти было необходимо, они это понимали. Подонки из смены ранили Лина, когда они проходили верхний пост. Пятый тащил истекающего кровью друга на своих плечах десять километров, потом сумел залезть вместе с Лином в кузов какого-то грузовика. До Москвы они доехали только глубокой ночью. Лину было совсем плохо, Пятый потом выхаживал его дней десять, не меньше. А после приехали надсмотрщики, которые вычислили подвал, избили их обоих и отвезли на предприятие…
…Летом они вышли очень хорошо, чисто, без крови, без побоев, и целый месяц шлялись по городу – чтоб не поймали невзначай. За этот месяц они сумели отоспаться на полгода вперёд. Хороший был побег, да и лето то было хорошим – не таким жарким, как следующее…
…а следующее лето принесло с собой страшную жару – горели леса, от постоянного сухого зноя листья деревьев приобрели к середине июля грязновато-бурую окраску. С попутками им не повезло, и пока они дошли до города, им стало совсем уж хреново. Особенно Лину. Он еле шёл и на подходе к подъезду стал всё чаще и чаще спотыкаться. Пятый твёрдо взял его за локоть, с тревогой отметив, что рука Лина стала очень горячей. Как только они вошли в подвал, Лин потерял сознание и очнулся лишь через двое суток. В результате они провели в подвале лишние десять дней – и один, и другой в результате этой прогулки основательно перегрелись и потом долго болели.
…был этот дурацкий побег осенью, когда Лина поймали почти сразу, и Пятый в результате сбежал один, сбежал очень неудачно, да к тому же сильно простудился по дороге. Тем не менее он не остался сидеть на одном месте, а целую неделю бродил по городу. Простудился ещё сильнее. Добывать деньги на еду сил не было. Прятаться – тоже. В полубреду он умудрился зайти в первый попавшийся подъезд, лёг возле почтовых ящиков и уснул. На него наткнулась какая-то девчонка. Толковая девчонка оказалась, что и говорить, хоть и маленькая. Шума не подняла, взрослых звать не стала. Сходила за аспирином в аптеку, благо та была близко, притащила откуда-то термос с чаем… Потом, через несколько дней (эти дни Пятый провёл на чердаке её дома, там было тепло и он довольно быстро поправился) она принесла Пятому деньги – рубля полтора мелкими монетками. Он попытался было отказаться, но она чуть не расплакалась, и деньги он взял. В следующий побег он зашёл к ней домой, принёс три рубля. Её не было дома, поэтому он оставил деньги её матери…
…несколько побегов подряд им с Лином невероятно везло – никаких неприятностей… а потом Пятый понял, что их с Лином все эти побеги водили. Наблюдали за каждым шагом. “Я на это не согласен”, – сказал Лин. “Я тоже”, – ответил Пятый. И в следующий раз…
…они впервые угнали машину кого-то из надсмотрщиков. Это было смело. Это было глупо. Но это было единственным выходом. И они не просчитались. Всё получилось. Кроме завершения, не столь изящного, как начало операции. Лин уснул за рулём и они на малой скорости слегка поцеловали дерево. Правда, кроме фары ничего не пострадало. И то хорошо. Машину они бросили у того самого моста, где в своё время оставили машину Лукича в первый свой побег…