Глава 22Фантасмагория
Нобелевская премия в какой-то степени все перевернула, стали появляться какие-то странные люди, иначе, как сумасшедшими, их назвать нельзя. Даже ухитрялись проникать на дачу… Были выходки абсолютно безумные. Один предлагал роман зашифровать, другой утверждал, что видит сны, которые могли определить линию жизни Бориса Леонидовича. А кто-то даже стал называть его вождем.
Анекдотических историй было предостаточно, и они играли не последнюю роль для Бориса Леонидовича, и Ольга чувствовала, какой болью сердца все это ему доставалось.
Ну а внешне все было хорошо: хохотали, и со стороны можно было подумать, что все легко и ладно.
Из воспоминаний Ольги Всеволодовны.
«Наше тревожное и беспокойное настроение рассеивали ребята. Они под предводительством Ирки (мы ее стали называть «Тимур и ее команда») приезжали по вечерам к Б. Л., а ему так важно было знать: его по-прежнему любят и уважают, им восхищаются, гордятся».
«Когда молодежь приезжала, Б. Л. с удовольствием сидел с ними в кузьмичевской комнатке, разговаривал. А потом они все его провожали по тропинке между нашей изгородью и окном, через длинный мост над Измалковским озером, под старыми ветлами. Б. Л. был возбужден, много говорил, по-детски неприкрыто радовался, что его любят, и особенно привязался за это время к Ирине.
Как раз в те дни он подарил ей любительский киноаппарат, и она хоть и неумело, но сняла одну из таких прогулок. Осталось несколько кадров, на них Б.Л. такой живой, такой близкий, что трудно этот, к счастью, сохранившийся у нас «фильм», смотреть без слез».
Позднее эти кадры их семейного архива были использованы в документальном фильме О. Агишева.
Наступил момент, когда жизнь этой пары вошла в более спокойное русло, в маленьком домике в Переделкино Ольга и Борис Леонидович часто принимали многочисленных гостей и так называемых «друзей», среди которых были и завистники. Бывало, приезжал Гейц Шеве, корреспондент западногерманской газеты «Ди Вельт», и Рената Швейцер: переполненная платонической любовью к писателю, она бросалась ему на шею, к чему Ольга относилась с пониманием, в отличие от самого Бориса Леонидовича, которому казалось, что Ольга страшно его ревнует.
Глава 23Гонорары
История с «Доктором Живаго» имела продолжение и в виде незаконного в те годы получения гонорара. Ольга Всеволодовна рассказывала, как Москву посетили французские туристы и неожиданно для Бориса Леонидовича привезли на его дачу 20 000 рублей советскими деньгами. И он сразу же нашел Ольгу и передал ей часть этих денег, чтобы она смогла закрыть некоторые свои финансовые проблемы и вообще избавиться от постоянного безденежья.
Вслед за первым гонораром последовали новые порции денег.
Вот, что пишет об этих событиях Ольга Ивинская в своей книге «В плену у времени: годы с Борисом Пастернаком»:
«Последняя денежная эпопея произошла вскоре после смерти Б. Л. и была связана с туристами, супругами Бенедетти. Они пришли на Потаповский, и для объяснения с ними я вызвала из Переделкина знавшую французский Иру. Ехала она неохотно, будто предчувствуя беду.
Бенедетти передали мне письмо от Д’Анджело, издателя романа. Он уверял меня, что посылает лишь половину денег, которые он должен вернуть Пастернаку (полмиллиона советских рублей в старых деньгах). И злополучные туристы вынули из чемодана рюкзак с деньгами. Как ни умоляла я их забрать рюкзачок с собой – они не могли себе уяснить, что человек может отказаться от собственных денег.
– Вы не имеете права отказываться, – говорили они, – эти деньги вы должны израсходовать на достойный памятник Борису Пастернаку и на помощь тем людям, которым бы помог он сам; да и потом, это частный долг, и мы обещали Д’Анджело его обязательно доставить, что было для нас очень трудно.
И, откланявшись, супруги Бенедетти удалились. Я, Ира, Митя с ужасом смотрели на рюкзак…
После моего ареста к Мите явился приехавший по туристической путевке Д’Анджело. В руках его были две объемистых сумки. Не зная об их содержимом, Митя догадывался, что там опять могут быть деньги. Между тем наш с Ирой арест скрывался от мира, так что в квартире даже посадили женщину, чей голос был похож на Ирин, а Митю предупредили о необходимости соблюдать тайну (пообещав, что при этом условии нас отпустят). Но Митя оказался на высоте: он сумел сообщить Д’Анджело о нашем аресте и выпроводить его с одной из сумок вон из квартиры. Когда вслед за этим сидевшие в засаде люди ворвались в комнату за оставленной сумкой – там оказались лишь приведшие их в ярость присланные Джульеттой нейлоновые юбки и помада. Позднее стало известно, что в унесенной сумке у Д’Анджело был остаток долга Пастернаку – вторые полмиллиона рублей… Подчеркиваю (это очень важно), во всех без исключения случаях деньги были советские; ни гроша в иностранной валюте мы и в глаза не видели.
– Ну вот, теперь мы пропали, – пророчески сказал наш Гейнц Шеве, когда на следующий день я рассказала ему о визите Бенедетти.
А все же, думалось нам, не могут же власть имущие не понимать, что на такой путь получения гонораров за «Живаго» они сами нас толкнули».
Бориса Леонидовича не стало 30 мая 1960 года.
«Шестнадцатого августа у нашей маленькой дачки стояли в ряд служебные машины КГБ. На двух дачах сразу начался обыск. Тут, я помню, объявился Митька, больше всего боявшийся, что передо мной откроются его мелкие шашни. Его задержали в магазине, где он на выпрошенную у меня «для дела» сотню купил две какие-то бутылки со спиртным. Митя сидел виноватый, потупив голову. А у меня замирало сердце от жалости к нему, от предчувствия разлуки. Вспоминались все перипетии, когда он еще малышом был свидетелем моих злоключений».
«Итак, обыск на даче подходил к концу, и меня повезли в город, на Лубянку. Последний раз я на легковой машине ехала по Москве, зажатая, правда, по бокам двумя «товарищами» в штатском. Улицы пестрели цветами, был августовский день цветов».
После смерти Бориса Пастернака, в том же 1960 году, Ольга Ивинская и ее дочь Ирина были арестованы по обвинению в контрабанде и незаконных валютных операциях. В то время власти ничего лучше «пришить» не смогли… Ольгу Ивинскую приговорили к восьми годам лагерей. Она вернулась в Москву четыре года спустя. Ирину освободили раньше. В 1988 году оба эти случая при участии Ольги Ивинской были рассмотрены апелляционным судом. Оба приговора были признаны несправедливыми и необоснованными. Для оправданных это не стало особой неожиданностью, во время «горбачевской гласности» власть за многое извинялась… Конечно же, Ольга Всеволодовна, Ира и Митя радовались реабилитации, но без «фанфар».
И тогда, сразу же, началась их борьба с КГБ за архивы Бориса Леонидовича, изъятые у Ольги при аресте еще в 1960 году. Я и сам хорошо помню, как Митя и Ольга Всеволодовна мотались по инстанциям, чиновникам, судам – какие пороги они только не обивали…
Глава 24Постскриптум от Ольги
Мама умерла в начале лета. Хоронили ее на одном из подмосковных кладбищ, которые так тесны, что не идут ни в какое сравнение даже с московскими жилищами. Металлические ограды, раскрашенные алюминиевым серебром или же яркой до невозможности голубой краской. Люди, шедшие за гробом, скользили по тяжелой, не просохшей после дождя глине, совершая чудеса «слалома», чтобы проникнуть в эту чашу захоронений и встать над свежевырытой ямой.
Держа под руки, меня затащили на холмик, я наклонилась и бросила в отверстие тяжелый слипшийся комок.
Гробовщики, как взмыленные скакуны, бросились засыпать гроб. Я почувствовала внезапную слабость, и, чтобы никого не всполошить, стала понемножку выбираться из толпы. Я вышла на аллейку и ускорила шаг. На развилке тропок что-то меня остановило, я задержалась.
На этой стороне кладбища царила тишина, поэтому я разобрала равномерно повторяющийся шепелявый звук. Я сделала несколько шагов вперед, а дальше уж само собой пошло: поворот, еще один холмик, и вот могила Бориса Леонидовича, камень с профилем. Рядом – еще два камня: поближе – Зинаиды Николаевны, а дальше, на смиренном отшибе, крохотная плитка с именем Евгении Владимировны, первой жены.
Тем временем шамкающий звук приблизился, и я увидела кладбищенского работника, косившего траву. Мне стало не по себе, и я пошла к воротам.
Неподалеку от ворот была аптека для таких слабонервных, как я. Располагалась она в плоском павильончике с большой витриной и фотопортретом Брежнева посередине.
– Сердечных капель, пожалуйста.
– Сначала – в кассу, – сухо ответила аптекарша.
В кассе за стеклянной перегородочкой сидела седая, на моржа похожая тетенька и вертела свою финансовую «мельницу». Я положила мелочь на тарелочку.
– Добрый день, Ольга Всеволодовна, – поприветствовала она меня.
Я же не могла припомнить эту моржиху, что по выражению моего лица было заметно.
– Встречались когда-то?..
Кассирша с немым упреком протянула мне бумажный талончик. Выйдя на улицу, я заметила за витриной некоторые движения. Кассирша выползла из своего стеклянного теремка и, созвав двух аптекарш, что-то оживленно объясняла, показывая на меня пальцем. Я узнала ее по росту и по некоторым жестам. Батюшки, это ведь была та самая надзирательница из моей первой тюрьмы!
В город возвращались на автомашинах. Мимо окон неслись подмосковные перелески, жалкие гнилые хижины, столбы… Что-то вспомнилось и снова угасло…
Меня с дочерью и внуками подвозил один очень давний знакомый по фамилии Ривин.
– Я вам очень признательна: и о смерти мамы узнали, и не поленились присутствовать на похоронах. Виделись-то мы в последний раз четверть века тому назад, – благодарила я его.
– А если бы вы знали, как я вас уважаю за то, что вы спасли из лагеря свою маму, – в свою очередь признавался Ривин.
Немного странным показалось это замечание: ему-то что? Первыми у дома высадились внуки, потом – моя дочь. И здесь Ривин попросил меня на минуту задержаться.