Дешифровка по-прежнему играла решающую роль на протяжении всей Тихоокеанской войны. Однажды дело едва не привело к беде — «Чикаго трибьюн» торжествующе расписала ее роль в победе в баталии при Мидуэе. Неприятности на этом не кончились — в один прекрасный день команда слишком уж ретивых агентов Управления стратегических служб США напала на резиденцию японского военного атташе в Лиссабоне, взломала его сейф и похитила кодовые книги. Оба события заставили японцев изменить коды. Система подверглась опасности и в третий раз, когда часть перехваченных материалов по радионаблюдению за японцами исчезла из военно-морской разведки в Вашингтоне. Часть их содержания позже всплыла в статьях в журнале «Кольере», таким образом проинформировав противника, пусть и непреднамеренно, что его коды не столь уж и надежны.
Каждый допущенный факт неосмотрительности вынуждал дешифровальщиков начинать с нуля, но им всегда удавалось вновь и вновь проникать в секреты неприятеля.
И хотя эти сотрудники и сияли подобно ярким звездам на небосводе американской разведки в начале войны, они все же были не единственной группой, кто обеспечивал Америке вклад в победу в войне. Соединенные Штаты со временем все же обзавелись тем, что можно назвать квази-разведывательной организацией. Это был отдел, известный как Координатор информации, учрежденный незадолго до Пёрл-Харбора по инициативе и под руководством Донована. Упомянутое учреждение представляло собой агенство с не совсем ясными задачами, причем строго гражданского статуса, и состояло в основном, по выражению Джона Чемберлена, «из так называемых «Ста преподавателей» — группы специалистов средних лет по антропологии, экономике и десятку других наук плюс несколько молодых преподавателей — докторов философии, до этого вполне добросовестно протиравших штаны в залах библиотек».
Высмеиваемые, подначиваемые и игнорируемые профессионалами разведки, эти вновь прибывшие оказались намного лучше своей репутации. Эти сто профессоров вместе со своими молодыми ассистентами представляли собой откапывавших факты исследователей, которых не надо было учить тому, как извлекать важные сведения из библиотечных книг и вычитывать их между газетных строк. Самым представительным было отделение в Нью-Йорке, возглавляемое Уильямом Вандербильтом, бывшим губернатором Род-Айленда. При подборе кадров ему приходиось надеяться исключительно на себя, и он стал по крупицам собирать разведслужбу некогда отвергнутых профессионалов, выявлять тех, кто обладал специальными знаниями в определенных областях, и даже собирать фотографии тех мест, которые были сделаны в мирное время, а теперь находились на занятых врагом территориях или вовсе во враждебных государствах, и интенсивно общаться с возращавшимися из-за рубежа туристами.
Намного позже, во время бомбардировок Германии, определенное производственное предприятие в рейхе смогли точно определить как цель для будущих бомбардировок из увеличенного фото, приобретенного ранее кем-то из сотрудников в офисе Координатора. Он помнил, что крупные фирмы часто печатали изображения своих производственных предприятий на официальных бланках в виде «шапок», и отныне он стал ярым коллекционером подобных служебных бланков. Изображение того самого германского важного производственного предприятия и было получено из одного из подобных фирменных бланков.
Другим выдающимся успехом Координатора информации была важная информация, необходимая для овладения городом Бон[64] в Северной Африке. Она была получена в нью-йоркском бюро говорившей на нескольких языках супругой одного выдающегося психоаналитика в ходе рутинного допроса одного французского инженера, беженца из города Бон.
Но, несмотря на перечисленные успехи, в первой половине 1942 года Рузвельт, делая свое заявление, был в целом прав — у Соединенных Штатов не было аппарата разведки, в котором ведущая держава нуждалась для ведения большой войны. На первом месте в разведке, как указал Эйзенхауэр, стояли военные и военно-морские атташе. И в армии, и в военно-морском флоте военные атташе формируют своего рода элиту, а потом превращаются в группировку. Большая часть их времени уходит на участие в бесполезных церемониях. Они склонны прививать свои собственные воззрения и образ мышления преобладающим тенденциям в странах, где они служат, вместо того чтобы оставаться беспристрастными. Президент Рузвельт, раздраженный не столько их нередкими проявлениями невежества, сколько их печально известной предвзятостью, не скупился на язвительную критику в их адрес.
Ни слова нет в отчете, которое указывало бы на то, например, что капитан Генри X. Смит-Хаттон, военно-морской атташе в Токио, мог ясно предупредить Морское министерство о предстоящей атаке японцев Пёрл-Харбора в декабре 1941 года, несмотря на то что он по собственной инициативе сжег свои коды 5 декабря 1941 года. В его заключительном анализе и оценке неотвратимого будущего он был введен в заблуждение внешним видом некоторых японцев, а копнуть глубже этот человек был просто не в состоянии. В течение дней, непосредственно предшествующих нападению, большое количество японских матросов бродило по улицам Токио и Иокогамы, явно экипажи кораблей, которые, как предполагалось, базировались в Йокосуке[65]. На самом деле эти «матросы» были переодетыми солдатами. Солдат сухопутных войск специально переодели в морскую форму, чтобы ввести в заблуждение потенциальных наблюдателей.
Полковник Айвен Йетс был американским военным атташе в Москве во время вторжения Гитлера в Советский Союз, прилетел обратно в Вашингтон летом 1941 года и представил генералу Маршаллу полностью ошибочную оценку ситуации. В этой связи у Эйзенхауэра был другой характерный, хоть и малозначительный инцидент:
«Рвение, с которым мы ухватывались за каждую крупицу казавшейся нам правдоподобной информации, особенно проявилось с прибытием в Вашингтон полковника Джона Ретея, находившегося в начале войны в Румынии в качестве нашего военного атташе. Полковник был исключительно энергичным офицером, одним из наших лучших атташе. После того как в ноябре 1940 года Румыния присоединилась к державам оси, он был интернирован и через нейтральный порт отправлен в США.
Оперативное управление, узнав о приезде Ретея, немедленно запросило у него сведения о противнике. Полковник был глубоко убежден, что германская военная мощь еще не полностью пущена в дело и она настолько велика, что Россия и Великобритания наверняка потерпят поражение до того, как Соединенные Штаты смогут эффективно вмешаться в войну. По его мнению, у немцев в то время было в резерве 40 000 самолетов с обученными экипажами, готовых в любой момент для ввода в действие. Он считал, что эти самолеты были изъяты из развертываемых сил с целью их использования во время вторжения в Англию. Он также считал, что у немцев достаточное количество резервных дивизий, еще не введенных в боевые действия, чтобы осуществить успешное вторжение на Британские острова.
В оперативном управлении мы не могли поверить утверждениям Ретея относительно находившихся в оперативной готовности 40 000 самолетов. Русские только что остановили немецкие войска под Москвой, и мы были уверены, что никакая армия, обладая оружием такой подавляющей силы, не стала бы держать его в резерве только ради планов будущего использования, особенно когда применение этого оружия обеспечило бы разрушение и захват такого важного объекта, как Москва. Конечно, было очевидно, что если бы немцы действительно располагали столь громадными резервами, то любая попытка вторжения на Европейский континент путем высадки десантов с моря наверняка потерпела бы неудачу».
Ситуация в Управлении военно-морской разведки была живо описана в письме одного удрученного офицера разведки полковника Джона В. Томасона-младшего из Корпуса морской пехоты, который почувствовал, что не может не написать о тех военных днях 1942 года своему находившемуся на службе в море другу:
«Наш отдел напоминает больше какой-то внешний край циклонического шторма. Все разбросано. [Адмирал Эрнест Дж.] Кинг назначен на ту же должность, что и [адмирал Гарольд К. «Бетти»] Старк, поглотив большинство функций последнего: вдруг в нашу Солнечную систему взяли да воткнули еще одну планету первой величины; обе сияют, приводя в недоумение навигатора».
«[У адмирала Теодора С.] Уилкинсона есть Управление военно-морской разведки, третий начальник за полтора года. У Билла [капитана Уильяма] Херда иностранный отдел; есть [капитан Дж. Б.В.] Уоллер, у того — внутренний отдел. Ваш старый [дальневосточный] стол в весьма надежных руках [капитана Артура X.] Макколлума. Мы все жутко переполнены спесью: никогда еще не существовало такого приюта для невежд и с железными связями. На самом деле Управление военно-морской разведки не такое уж и плохое, если дело касается сбора сведений. Но какой толк даже из наилучших сведений, если их не используют? Здесь, кажется, преобладает музейный дух».
Кроме музейного духа, ситуация осложнялась тем, что Управление военно-морской разведки также исповедовало свою специфическую философию и систему предрассудков. Личный состав Управления военно-морской разведки был настроен традиционно антикоммунистически, и это не могло не наложить отпечатка на оценку возможностей Сталина.
Существовало лишь единственное исключение из этой системы взглядов, и представлено было оно начальником советского отдела Управления военно-морской разведки, то есть тем, кто по должности был обязан знать свой участок работы лучше всех. И он на самом деле знал. Это был отпрыск прославленного рода моряков, который имел звание майора в Корпусе морской пехоты. Звали этого человека Эндрю К. Уайли. Весь советский отдел и состоял из майора Уайли и его зама.
Отдел занимал один-единственный кабинет в здании Морского министерства в Вашингтоне. Майор Уайли превратил его в миниатюрный оазис СССР. Майор был настроен антикоммунистически, как и все на том «корабле», — возможно, даже сильнее, ибо на самом деле неплохо знал противника, — но у него была слабость к русским как к людям. В пылу энтузиазма майор Уайли развесил по стенам кабинета советские плакаты — презент военно-морского атташе СССР в Вашингтоне. В кабинете стоял и граммофон, имелась и коллекция записей хоровых песен Красной армии.