С 1662 до 1709 ½ = 47½ лет
В течение 76 лет Сибирь Русская разостлалась от Растесного Камня до Тауйского меридиана, как пустыня необмежеванная, и мы это видели. Русский не такой человек, чтобы стал греться у чувала якутского и долго покоиться по зимовьям Станового хребта; он пойдет без ландкарты, куда наслышка и глаз поведут. Придет время, когда русскому полюбится измерять вышины гор, искать растений в их расселинах и следить судьбы земного шара! Но тогда не тот был век и ум, чтобы даже думать учреждать соответственное хозяйство на пройденном пространстве.
Решительная разница между периодами первым и вторым была та, что распространение происходило сперва наобум, на выдержку, а после по направлениям начальств и самого даже правительства, хотя цель обоих периодов состояла в увеличении ясака, тем более что он назади уменьшался от расширения населенности, от опустошений оспы и, может быть, от злоупотреблений должностных захребетников[93]. Теперь требовалось с лука не более семи соболей или сколько где можно, а не столько, как полагалось в начале столетия. Небось! В этом периоде не придут с ясаком, как бывало, енисейские тунгусы на лыжах, подбитых соболями[94] или бобрами, в собольих или лисьих шубах, на диво казакам, одетым в тулупы овчинные.
При заключении периода мысленно рукоплескали мы внутренней тишине Сибири и успокоению сопредельных орд. Конечно, южная граница и в сем периоде остается колеблющеюся, с открытыми промежутками чрезвычайной длины и глубины, но велика для нас выгода, что познаны состояния и виды главных соседей от Урала до Амура. Калмыки торготского поколения, прежде около Уя до Миасса толкавшиеся, перешел за Яик к Волге, и за Волгой разметавшись до Маджирских развалин, с признанием над собою верховности московского царя, оттесняют с тем вместе ногаев то к Астрахани, то к Манычу и в частых стычках режутся около Эмбы с киргизами. Телеуты, опасные во время Абака и Коки, теряют в начале второго периода сомнительную независимость и вносятся в каталог сибирских ясачных. Второй преемник Батора Галдан с большими качествами, обнадежась миролюбием Сибирского Управления, станет обращать силы свои на подчинение раздельных монгольских владений, в числе которых он изгладит через несколько лет имя лоджана (лацзана) урянхайского, в 1664 г. поддавшегося России, и внесет оружие в Халху. Далее к юго-востоку наше правительство, по-видимому отложив замысел на Амуре, оставляет славного из Маньчжурии Кансия[95], вступившего на престол китайский в первом году второго сибирского периода, препираться во всю жизнь с чжунгарскою династией. Благоденствие, казалось, веяло на Сибирь по всей полуденной стороне; но всегда ли можно предвидеть невзгоду в происшествиях человеческих и, предвидя, унять ее по желанию? Это случилось на обоих краях безмерной границы — у хребта Уральского и на Амуре.
Предметами периода будут взгляды на обстоятельства: I в Сибири Тобольской, II в Томско-Енисейской, III за Байкалом, IV взгляды на открытие Камчатки, V на бедствия и забавы народные, VI на законы и учреждения, VII на последствия, по примеру прежнему.
Глава IОбстоятельства
Перед 1662 г. по селениям Закамо-Восточной черты были деланы легкие укрепления в упреждение дерзостей, какие начинали показываться в поведении башкир, некогда стенавших под тяжестью хана ногайского и с 1573 г. начавших отдыхать под Российскою державою и под защитою Уфы. Но народ дикий, между собою только свыкшийся, как табун степных лошадей, без правды естественной, без понятия о человеческом праве собственности, вовсе не знакомый с нравственной честью, и тем менее верный, чем более одолженный, думает ли хранить признательность к деснице миловавшей? Правительство, сведав, что на утверждение Закамской черты смотрят как на оковы, нарядило воеводу Зеленова при первых оказательствах злоумышленности в походе со стрелецкими полками на Каму, куда велено стягивать команды казаков, и с разных мест Великопермии велено тотчас набрать 1104 ратника с отдачею их в команду стольника Языкова. Предвидело ли оно, что волнение может расторгнуть прозрачную границу Сибири, или по общему устройству еще с 1660 г. стало заготовлять в Сибири воинскую опору[96] и в 1661 г. прислало в Тобольск многих европейских офицеров, приказав из городовых служилых тобольского разряда устроить пехотный тысячный полк и другой рейтарский пятисотный, с правильным обучением военным движениям сообразно Воинскому Уставу 1647 г., впервые на деле показавшемуся в Сибири. В 1662 г. оба полка под командою полковника Полуевктова выступили в поход на Тобол и Исеть, для обороны слобод, по границе водворенных, как между тем по обширному заговору башкирского старшины Сеита, увлекшего в свой замысел не только всех башкир, но и черемис, татар и даже киргизов, бунт вспыхнул по обеим сторонам Урала и по сибирской границе распространился гораздо восточнее. Пока полки тянулись, Долматов монастырь сравнивается с землею, слобода Мурзинская на Нейве гибнет, деревни томские и кузнецкие как бы по одному выстрелу разграблены; отовсюду имущество и скот расхищается; люди убиваются или отводятся в полон для продажи: но бедствия опустошения были бы несравненно горестнее, если бы полки Полуевктова не предуспевали встречать и поражать. А там — за Уралом, Кунгур сглажен до подошвы, Закамской черты как не бывало, все живое предается смерти или плену. Уфа держится только в пространстве своего палисада, пока московский воевода успел обхватить шайки бунтовщиков. Бунт сеитовский продолжался три года, а по границе исетской четыре, судя по отбытию полков Полуевктова и по возврату их в Тобольск не прежде 1667 г.
Как подумать, чтобы через несколько лет после невыгодного отступления с берегов Амура толпа русских тихомолком явилась на пепелище Албазина, возобновила укрепление, стала собирать ясак с прежних данников тунгусов и была причиною дипломатического съезда двух держав? Все это сбылось неожиданным образом. Черниговский, один из малороссийских казаков, сделавшись убийцею илимского воеводы, возвращавшегося с Киренгской ярмарки, спасается от правосудия с сообщниками на Тугире, оттуда с 84 казаками ускользает на остатки Албазина и, там основавшись лучше, чем Марий на развалинах Карфагена, добровольно в 1669 г. подчиняет свое заведение Нерчинску и, постоянно посылая туда сбираемый ясак, не забывает искать себе помилования в преступлении. По представительству Тобольского воеводства, оценившего раскаяние, покорность и полезную расторопность Черниговского, государь склонился решить судьбу преступника с заслугами: 15 марта 1672 г. осудив его на смерть с 7 главными сообщниками и 46 менее виновных на телесное наказание, чрез два дня изрекает в милостивом указе всем им прощение, сверх того, повелевает послать 2000 р. награды албазинским казакам, а на воеводство в Албазин отправляет Любима Евсеева, который, прибыв на место, повторил во всеуслышание всех именем государя мир и радость. Это одно выражает, сколько чувствителен был государь-законодатель к возвеличению России! При Любиме Евсееве водворено в Албазине несколько пашенных семей.
Независимо от водворения, обстоятельства тамошнего края соткнулись с щекотливым маньчжурским правительством. Ибо многие из наших ясачных тунгусов, кочевавших по рр. Олекме и Ниоксе, по прекращении русской власти на Амуре перешли на р. Зею и должны были платить ясак за Амур по подручности, а по старому праву — в Нерчинске[97]; тут две пограничные руки мешали одна другой. Притом Гантимур (Кентимур по-маньчжурски, а Катана сын его) снова с р. Науна прежде 1670 г. перекочевал в сотне с лишком душ в округе Нерчинска за р. Ингоду, а за ним последовали Тойдогон и Боодай с улусниками. Вскоре поступили от маньчжурского начальства, именем богдохана, требования о выдаче беглых звероловов, но нерчинский воевода Аршинский всякий раз отвечал на требования, что без воли своего государя он не властен выдать прибегнувших под покровительство всемилостивейшего государя, еще до вступления его в настоящую должность, т. е. до 1668 года. От совокупности всех случаев туманилось на Амуре, и в 1684 г. составленный в Тобольске 600-й полк из разногородных казаков и их детей препровожден в Енисейск, где и отдан в команду военнопленного подполковника Бейтона, родом шотландца, для следования в Албазин.
После сего эпизода должно ли присовокуплять, что во время западной заворохи вздорожал хлеб в области Тобольской, так что в главном городе продавался пуд по рублю, вместо семикопеечной цены, обыкновенной и прежде, и после[98].
Повышению цен немало содействовала небывалая подать, в ноябре 1662 г. поведенная[99], чтобы из животов и промыслов, с людей всякого звания и чина, единовременно взять под присягою пятую деньгу на жалованье войску. Если в том веке под именем животов разумелись не домы из 4 углов, не платье и не деньги, как глухие животы, а лошади, скот и хлеб; под именем же промыслов, промыслы мельничные, кузнечные, рыбные и т. п.; то подать все-таки весьма значительна — по 20 со %! Мы узнаем об этом сборе из грамоты к туринскому воеводе, не находя в П.С. Законов подобных требований от других сибирских воеводств; но, зная, что в июле того же года такая ж подать требовалась с Великопермии, мы не думаем ограничивать требования по Сибири одною округою, а полагаем, что сия мера простиралась не только на города и слободы Тобольского разряда, но и на людные места томские. Всякое лицо и звание, получавшее с чего-либо прибыль, кроме ясачных, подвергалось 20-процентному платежу деньгами. Подобная 10-процентная подать при открытии Турецкой войны требовалась в 1673 году с Сибири. Вот случай, чтобы надоумить Сибирь поставить себе в честь, что она в первый раз призвана, вместе с Россиею, в соучастие необыкновенного налога. Прежде сего времени, при открытии войн на европейской границе, вспомогательные денежные капиталы, разнообразно определявшиеся с подданных России и Великопермии, всегда останавливались на отчинах именитых людей Строгановых, как будто бы Сибирь подразумевалась малолетнею домочадкой.
К предложенным причинам дороговизны, в Сибири оказавшейся, надобно присоединить естественный упадок цены медных денег, неуравнительно возвышенных в достоинство серебряных, и еще злоупотреблениями монетных мастеров, униженных до того, что за один серебряный платилось, наконец, 50 рублями лжесеребряными. Относительно Сибири как такой страны, в которой довлело бы казенной надписи для установления ценности и из которой притом велено было в 1657 г. извлечь медную монету, казалось бы, не надлежало опасаться чувствительных последствий от нарицательного чекана; но, когда сам монарх заботится[100] о присылке жалованья серебром для всех людей, состоящих в Туринске на жалованье, с повелением изъять новочеканную медь из народного обращения, нельзя опровергать события соображением вероятностей. Может быть, по размеру тогдашнего хозяйства довольно было и небольшой подмеси оподозренных денег, чтобы затруднить доверие в сделках покупки и продажи.
Неунятый переход людей за Урал и дубровы строевых лесов скоро вознаградили утраты в людях и строениях, причиненных диким вторжением соучастников башкирского бунта. Мурзинская слобода на Нейве ограждается острогом, монастырь Долматов в 1664 г. возобновляется ревнителями благочестия. Работящий народ поморских мест, как бы соскучив сырым, холодным положением своего кряжа, продолжает, начиная с Вычегды, переселяться на Туру, Ирбит, Ницу, Пышму, где в 1667 появился Камышлов в виде слободы, переселяться далее на Исеть и на устье Миасса. Оставляя внутреннее распространение Сибири, мы придержимся границы.
На Исети, пленяющей приятностью своих положений, застроены: Шадринск в виде слободы (1662), недалеко оттуда при протоке — ос. Масленский (1668), Красногорский при протоке (1671), Мехонский (1662); слободы: Бешкильская с надолбами и рогатками (1668), Ингалинская (1676), Терсютская вверх по реке (1668), Барневская (1686), Усть-Миасская с надолбами, рогатками и с башнею на стене, окружавшей слободу. Выше по Миассу — ос. Окуневский (1676). Из военного устройства, перенесенного в слободы, можно судить, что на исетском отрезке границы сильно была чувствуема опасность от набегов.
В это время исетские поселяне ощупью познакомились с жерновым камнем 4 гор по Исети, также с местными диковинками, как то: с пещерами, с подземными проходами в дачах нынешней Смолинской волости, со слоновою костью близ Тамакульской слободы. Познакомились с былыми следами прежнего быта, т. е. с земляным валом, рвом и с насыпными курганами, устроенными на красивом месте по речке Юрыме, в 7 вер. от ос. Исетского. Равномерно в 6 вер. от Шадринска подле протоки найдено городище с земляным валом и рвом. Нужно ли повторять об остылых следах при Наннягских озерах, где мы указывали место Едигерова юрта и где ныне Кыштымский завод собирает железную руду? Один с веселою надеждою созидает, другой с дикою радостью приходит разрушать; и не в этом ли состояла история Азии человеческой?
Далее, к сожалению, южные реки, катящиеся по направлению меридианов, не представляли для цепи наших водворений такого удобства, как Пышма или Исеть; тем не менее Управление считало долгом, для округления, отодвигать границу к югу. Около 1680 г. были слободы вверх по Тоболу Белозерская, Царево Городище (Курган) и последняя Утяцкая в ш. 55°, по Ишиму Абацкая, потом (1670 г.) село Коркино, за которым и осталось нынешнее имя Ишима. Для чего бы и здесь не предупредить будущих бед военным устройством? По Иртышу, вследствие известного договора с контайшою, ходили из Тобольска и Тары суда за солью к оз. Ямышеву. Обращаясь к северу Тобольской области, должно припомнить, что начальство Мангазеи в 1672 г. переведено в Туруханск, а при Устье Ирбита около 1665 г. в слободе Ирбитской образовалось разменное место для товаров российских и сибирских, под заведыванием Верхотурского воеводства. Время и промышленность нарекли оба сказанные места в ярмарки, медленно увядающие.
Боясь опоздать, мы здесь записываем время достопамятных открытий на Урале, открытий, принадлежащих двоим Тумашевым. В великолепную, неприкосновенную раку Урала, в этот саркофаг природы уже непервобытной, Тумашевы засунули свою счастливую руку и первые выняли несколько кладов. Один из них, Михаил, в 1667 г. нашел близ Мурзинской цветные камни и медную руду, другой, Дмитрий, в следующем году открыл недалеко оттуда наждак, два малиновых шерла, несколько аметистов, топазов и, что всего важнее, предъявил железо, уже им выкованное из найденной руды, и все сибирские гостинцы отправлены через начальство в Москву. Остальное в своем месте.
Хотя и поздно, все надобно когда-нибудь сказать, что сибирские города и остроги, без расколотки домов, без линий, без всякого понятия о градском зодчестве строившиеся, неоднократно от пожаров превращались в уголь со своими храмами, еще в продолжение I периода; но ни утраты казенные и частные, ни вопли погоревших не возбуждали градоначальников к мерам правильного или кирпичного строительства, конечно, потому, что строевой лес был дешев и что недоставало уменья иначе строиться.
Не совокупляя печальных известий о пожарах городов сибирских, довольно упомянуть об одних важных, опустошавших Тобольск. Кроме первого пожара 1629 г., оплакиваемого Сибирскою историею, второй случился в 1643-м, третий — в 1677-м, четвертый — в 1680 м; последний, хотя не всеобщий, но также многоистребительный. После стольких злополучий Сибирский митрополит Павел осмелился в 1680 г. представить государю о надобности и возможности соорудить соборную церковь из кирпича. Царь Феодор III внял представлению митрополита, своего богомольца, — и закладка каменная начата в том же году.
Не излишним считается выписать из царской грамоты[101] к тобольским воеводам (от 28 апреля 1680) представленные способы к каменному сооружению, и пособия, правительством назначенные. В тех и других заметны также черты сибирского быта. Представлялось, что кирпичной глины близ города довольно, и уже обожжено кирпича до ста тысяч, что известь найдена по р. Режу близ, сл. Арамашевой, что заготовлено ея до 1500 бочек и до 50 приплавлено в Тобольск, что бутовый камень найден на Нейве и Туре, в 400 вер. от города, и можно доставлять его на досчениках и плотах казенными пашенными крестьянами, что понадобится только железа связевого из Устюга или Москвы, да 5 каменщиков и 20 кирпичников. Сверх того, испрашивалось позволение взять на строение из Абалацкой церкви 700 р., в архиерейском доме ныне хранящихся из опасения, чтобы попы и церковники, бражничая вместе со старостою и раздавая церковную казну в долги, не растратили ея вовсе, и к той сумме еще прибавить бы из государевой казны. Было повелено: соборную церковь Софии, Премудрости Слова Божия, строить каменную, по образцу церкви Кремле-Вознесенской Девичьего монастыря, на счет государев, мастеровых сыскать на месте, дать нужное число из пашенных крестьян на приплавку материалов, без отягощения их и без помехи в десятинной пашне, церковную же абалацкую сумму взять от митрополита в Приказную Избу для выстройки в Абалаке каменной церкви. Касательно железа, ныне же отправленного водою до Соликамска, софийский сын боярский Як. Бязев доставит на место 682 пуда.
Показав время, когда началось в Сибири каменное зодчество, прибавим, что соборный храм кончен и освящен в 1688 г. во имя Успения Пресвятыя Богородицы, вероятно, по высокой мысли, что Приснодева, носившая на земле Премудрость Слова Божия, восходит на небо в существенное единение с Премудростию Божиею. Поэтому собор, с переменою посвящения, не перестал именоваться Софийским[102].
Вскоре затем начали в Тобольске сооружать каменные церкви: Преображенскую в Знаменском монастыре, заложенную в 1686 г., бывшую Троицкую, Богородице-Рождественскую и Абалацкую. Успешный начин каменного строительства был поощрен царем Петром. Он в 1697 г. наказывал воеводам тобольским приступить к каменной постройке Приказной Палаты, города с каменными стенами и башнями; также приказывал советовать жителям строиться из кирпича, для безопасности от пожаров. Воля государева, объявленная и другим воеводствам, быстро исполнялась по казенной части в Тобольске, Верхотурье и Иркутске. В первом Приказная Палата кончена в 1702 году; во втором начали в 1698-м строить из кирпича и частию гранита (с шерловою пересыпью) и слюдистого сланца Приказную Избу, крепостную окружную стену с башнями и соборный храм, а в третьем строении Приказной Избы начато в 1701. Спасская тамошняя церковь, на казачий вкус строенная, заложена была в 1706 г.
Что касается до частных каменных строений, Сибирь не имела их в продолжение второго периода.
Пора узнать, с которых пор правительство стало обращать государственный свой взгляд на заселяемую Сибирь. Из грамоты 1678 г. к туринскому воеводе[103] видно, что перепись земель и людей по Сибири была в 1659 году, кажется, посредством местных начальств; но сей опыт не мог надолго казаться удовлетворительным, по многим рассуждениям. Вследствие общего государственного распоряжения о межевании земель присланы[104] в 1680 г. в Сибирь писцы для счисления жителей в городах, острогах и уездах. Этим делом в Сибири Тобольской и Томской заведовал Лев Поскочин, который разослал привезенных или в Тобольске избранных писцов и кончил работу в 6 лет.
В 1686 г. присланы из Москвы в Тобольск медные для хлеба меры, из заржавелых денег сделанные для всего государства, именно четверть, осьмина и четверик, — присланы с тем, чтобы, сделав точные снимки, разослать их повсюду, не исключая слобод и деревень. Царь Петр, во время своего единодержавства, подтверждал в одном из наказов нерчинскому воеводе принимать и выдавать хлеб помянутыми мерами, а не пудами. Где же та мера, которою бы безошибочно измерить толь дробную заботливость сего монарха?
В 1687 г. вымерены по Сибири расстояния между городами, полагая 1000 саж. в версту, с назначением прогонов по 3 деньги на версту с проезжающих, исключая одних тобольских воевод. На чем основывалось исключение, трудно понять, так тобольские воеводы не хотели понять, что каждый шаг властей, как будто шелест, отдается в слухе истории.
Через два года по окончании переписи Поскочиным, т. е. в 1688 г., последовало повеление, чтобы пашенных крестьян, прибывших в Сибирь после переписи, отослать в Иркутск на водворение с женами и детьми, и таковых пришельцев, по словам Сборника, отправлено до 500 человек. Воспоминание сие подтверждается событиями самой России, потому что движения беглых сделались в ней явными около 1683 года. Водной из пермских грамот (у Берха) предписывалось в том году воеводам чердынскому и Соликамскому учредить крепкие заставы, для воспрепятствования беглым, во множестве опять пробирающимся в Сибирь чрез пределы Верхотурского и Тобольского уездов. Но можно ли было в том успеть при недостатке земской полиции, когда и на деле оказалось противное? История замечает это время как самое плодовитое для Сибири по приливу людей.
По причине движимости в народонаселении снова наряжен из Москвы в декабре 1697 г. дворянин Качанов для повторительной переписи в Сибири дворов, людей и межевания земель, во всех без изъятия имениях, разумеется, кроме Сибири Заенисейской. Поэтому указная вервь обошла все пашни, сенокосы, угодья, мельницы и места дворовые, в городах и селениях. Мудрено ли, что около красивой Исети нашлась заселенная заимка от имени Кондинского (Кодского) монастыря, когда подобная деревенька там же обозначилась принадлежностью Великоустюжской Архангельской обители. Не живой ли это вексель, Сибирью данный Устюгу, в уплату за все одолжения, пособия и даже хлебные присылки? Хотя летопись не сказывает чисел писцовой работы, и, к сожалению, писцовых книг, из которых бы можно ныне извлечь таблицы сравнительной статистики, вовсе нет в Сибири; однако ж читатель, когда усмотрит число дворов в Сибири, может с вероятностию вывесть счет земель, сохою и косою тогда обхваченных, чрез среднее число из разных наделов, какие сулешевским распорядком установлены по уездам. Кроме того, надобно заметить, что правительство, пока чрез двукратную смену не возобладало статистическими сведениями, колебалось назначать в Сибири постоянное рекрутство или установлять повинности камеральные. Не ранее как с началом следующего столетия Сибирь примет на свои рамена, еще не довольно крепкие, долю государственного бремени.
Из некоторых случаев видно, что к концу XVII столетия правительство имело частные карты городов с округами, составленные из добротных казачьих чертежей, сведенных по воеводствам, но не имело общей карты Сибири. Поэтому в январе 1696 г. оно потребовало чертежа на холсте с означением городов, острогов, слобод, расстояний и с размещением племен внутренних и соседей сопредельных. Через два года, говорит Сборник, требованный чертеж, разумеется, без проекции, послан в Сибирский Приказ. Над этой холстиной трудился тобольский сын боярский Ремезов вместе с сыновьями. Все лучше видеть что-нибудь, нежели ничего.
Любопытно вспомнить, с каким вооружением в конце XVII столетия ходили из Тобольска за солью к оз. Ямышеву или Коряковскому. По распоряжению кн. Черкасских, в 1699 г. отправлен водяной караван из 25 досчеников, к которым присоединилось из Тары еще 5; на них под командою дворянина Фефилова посажено воинских людей: стрельцов, пушкарей, барабанщиков, казаков конных, пеших и татарских с рабочими, при сотниках и атаманах, около 840. Дано пищалей медных 11 с железными ядрами 2- и 3-фунтовыми до 314, ружей приличное число, пороху ручного и пушечного 79, а свинцу 50 пуд, фитиля по расчету и полковое из камки знамя. Приказано плыть и останавливаться с лагерными осторожностями, по причине тогдашних неприятельских вторжений и по угрозам какого-то батыра Кокона, недалеко от Барабы при озере кочевавшего. По достижении соляного озера велено построить 3 острожка, а тайшам, если тут случатся на кочевке, предложить подарки, после погрузки соли открыть ярмарку с калмыками на праве таможенном, по старому договору, с запрещением променивать военные статьи и выменивать ревень или китайский табак. Караван возвратился без неприязненной встречи[105].
Не выходя из Тобольской Сибири, следует заметить, что правительство, более и более удостоверяясь в потаенном провозе в Россию дорогой рухляди, решилось в 1688 г. по сомнениям против главных воевод установить, чтобы верхотурский воевода сидел своим столом, как учреждено и в Енисейске с 1676 г., и вот область, с подчинением Пелыма, Туринска и ярмарки Ирбитской[106]. Как не вспомнить, что некогда, во дни безвременья, ехал было сюда славный боярин Матвеев уездным воеводою и что после Пустозерска погиб он у подножия престола, за шесть лет до учреждения Верхотурской области, которая, в виде опыта, существовала только до 1693 г., или до определения в Тобольске главным воеводою стольника А.Ф. Нарышкина. Из одного выговора фамилии воеводы, который и приехал к месту в сопровождении знатных молодых людей, можно уже отгадывать, что отмена области сделана из доверенности к этому лицу, не менее по надежде на плебейское беспристрастие верхотурского таможенного головы, облаченного в небывалую власть силою наказа 11 июля 1692 г., как увидим в своем месте.
Для облегчения взгляда на разновременные посылки по делам пограничным, со стороны соседей и правительства, здесь место совокупить их в одну точку, так как все посылки происходили чрез Тобольск, или не без ведома воеводства Тобольского.
От лоджана урянхайского проезжали в 1664 г. посланцы в Москву, вероятно, с ничтожною данью, главнейше же с признанием подданства, которое он за 4 года вменял себе в бесчестие. Академик Шмидт, уповательно, даст нам надлежащие пояснения об Урянхайском ханстве.
От преемника Баторова, тайши Сенги (другого титла не дается ему в сибирских летописях), приезжал посланец в 1663 г., вероятно, с таким же требованием о телеутах, какое он делал и в Томске в 1665 г. В соответствие, послан к нему из Тобольска гонец с подарками и ехал 3 месяца, может быть, потому, что наши гонцы всякий раз, как посылались в степь, набирали с собою товаров и торговых людей также с товарами.
От того же Сенги в 1671 г. прибыли посланцы с требованием возврата шести сот беглых его подданных и проживающих в Томской области, в случае же неотдачи будет он мстить Томску, Кузнецку и Красноярску. Посланцы встречены на Посольском Дворе и приняты почетно. Один из них пропущен в Москву, а другого назад напутствовал наш гонец с приказанием внушить тайше, что он получит удовлетворение без неприязненных действий. В числе угроз Сенги помещалось и то, что татарина, в Китай посланного за покупками, он на возвратном пути не пропустит в Тобольск. Те сочинители, которые мечтают о сибирских торгах с Китаем до трактата 1689 г., пусть наконец узнают о бедности способов, какими пользовались сибирские начальники для получения китайских товаров!
В 1672 г. пограничное маньчжурское начальство убедило нерчинского воеводу Аршинского послать кого-нибудь в Пекин из уважения соседства, и были посланы из казаков Милованов и Кобяков[107] с товарищами. Приняты благосклонно и одарены. Старшим из них вручен из трибунала лист к российскому правительству о возвращении Гантимура и других звероловов, а для выразумления листа употреблено со стороны маньчжурского начальства старание о переводе его. Перевод, разумеется, был плохой.
По поводу сего листа, как не выразумленного, отправлен в 1675 г. из Москвы в Пекин переводчик Посольского Приказа Н.Г. Спафарий, родом молдавский грек, в качестве посланника. К нему в Тобольске присоединено 6 кречетных помытчиков, 30 конных казаков, 6 детей боярских, для сопровождения казенного каравана. Цель миссии состояла частию в испытании выгод китайского торга, частию в отмене китайского настояния о возвращении Гантимура с улучниками, в освобождении русских пленных, хотя бы и с выкупом, и главнейше в склонении к удержанию Албазина во власти русской. Но посланник, которого китайцы справедливо считают первым, а не вторым из России, сколь ловко ни уверял, что содержание прежнего листа не выполнено российским правительством по темноте перевода, возвратился без успеха и без ответной грамоты, больше по неровности характера, то уклончивого, то невнимательного к требованиям Церемонного Двора, нежели по маловажному настоянию о Гантимуре.
В 1678 г. прибыли посланцы от нового контайши Галлана (Бошохту-хана) со множеством товаров, с которых взяты пошлины. Они по назначению пропущены в Москву. Контайша просил воевод жить в мире и не задирать на границе. Из последствий будет видно, что он оказывал Сибири доброжелательство.
В том же году посланцы лоджановы пропущены из Тобольска в Москву. После того еще дважды они проезжали, но последняя резолюция царской грамоты от 6 марта 1680 г. заключалась в том, чтобы лоджан, любезно-верный подданный, по делам своим сносился с тобольскими воеводами.
В 1686 г. проскакали в Пекин из Посольского Приказа подьячие Винюков и Фролов с известием о назначении посла. Вскоре за ними туда же промчался гонец Логинов с подтверждением о действительном выезде посла из Москвы. Появление курьеров в Пекине было очень благоприятно для Албазина, как впоследствии окажется.
В 24 марта 1686 г. прибыл в Тобольск окольничий, брянский наместник Ф.А. Головин, назначенный послом в Китай, и здесь свиделся с своим родителем-боярином, который служил в Тобольске главным воеводою, и показал некоторые опыты градоустройства. Не место здесь говорить о взаимных чувствах между отцом и сыном, а следует познакомить читателя с лицами посольства и всего поезда. Товарищем посла назначен нерчинский воевода, наместник элатомский И.Ев. Власов, дьяком С. Карницкий с 2 подьячими; в сопровождении посольства состояли: стольник Синявин и 5 московских дворян. Для весу посольства следовал 500-й стрелецкий полк при 5 сотниках, сверх которых при после находились 3 полковника: Ф. Скрыпицын, П. Грабов, Ан. Смаленберх, подполковник С. Богатырев и прочие штаб- и обер-офицеры до прапорщика, потому что надлежало в Сибири присоединиться к посольству двум казачьим полкам с ратною амунициею. По вскрытии вод посольство поплыло Иртышом и Кетью на 23, из Енисейска на 50 досчениках, а из Иркутска, по недовольному числу судов, люди и военные снаряды отправлялись по частям. Сам посол 28 сентября 1687 был уже за Байкалом в Удинске, спеша, по слухам, подать помощь осажденному Албазину и, удостоверясь в перемирии, послал 19 ноября в Пекин дворянина Коровина с известием о своем прибытии и с просьбою о приезде пекинских полномочных в то место, какое назначит богдохан.
Прежде, нежели важное и блестящее посольство начнет беседовать о дележе Восточной Азии с полномочными вечного государства, история поспешает за ним чрез Сибирь Среднюю.
Глава IIВ Сибири Томско-Енисейской
Томск и Кузнецк по счастливому положению своих округов, лежащих на хлебородной почве, несмотря на случавшиеся разорения, увеличивались в населенности как числом острогов, так и крестьянских починков. Ос. Уртамский на Оби, по дороге к Таре, построен 1692 года, ос. Умревинский также на Оби выше первого в 70 верстах — 1696, Чаусское зимовье при конце периода превращено в крепкий замок с пушками, Бийск выстроен 1709 года; в те же годы явились остроги по р. Томи Сосновский и Верхотомский для связи Кузнецка с Томском. Нарочитое пространство между Обью и Томью от Кузнецка до Томска было ограждено казачьими постами. Под защитою их размножались деревни, а за поселянами дело не стояло, потому что они не переставали переселяться из Верхотурского округа, чему препятствовать не было нужды. Из грамоты 1678 г. к туринскому воеводе, в I главе помещенной с выпискою, видно, что велено было Тобольскому воеводству перевесть в Томский уезд для десятинной пашни всех пришлых людей, без пожалования водворенных на землях монастырских или Софийского дома; неизвестно, в каком числе совершилась эта колонизация.
В числе переселенцев II периода начали во множестве являться те люди, которые после исправления священных и церковных книг, подняв жалкое знамя раздора с церковью, в 1684 г. видели свое осуждение в Москве, в лице дерзкого еретика попа Никиты. Старообрядцы в Сибири нашли три пристанища: в Тюмени, Таре и Томске; отчего ж не далее и не инде? Своеумию вздорливому и несговорчивому очень шло укрываться в муромских, поморских и уральских захолустьях, но найти приют в трех торговых городах, эшелонами отстоящих от Урала, это означало какое-то намерение и вместе покатость к промышленности, в которой вознаграждает себя класс ненавидимый, для постановки своей с другой стороны в утраченном мнении. Ничего не стоило бы пропустить без внимания появление старообрядцев, если бы они не стоили Сибири тяжких воспоминаний, о каких нельзя слышать равнодушно.
Судя по времени, нетрудно заключить, что и Красноярский округ, красивый местоположениями и лежащий на почве легкопахатной, размножался по мере пришельцев. К югу, по падении Урянхайского ханства, явились под конец XVII столетия[108] у подошвы Саянских гор форпосты: Таштыпский, Арбатский, Саянский, Шадатский и прочие.
Что ж касается до Енисейска, в котором еще с 1676 г. велено быть разряду и столу, или иначе — области, с заведыванием ангарских и забайкальских острогов, и следственно со включением Илимска, Иркутска и Нерчинска, Избранд Идес в свой проезд 1692 г. заметил в соседстве с сим городом многие селения и монастыри, под именем которых надобно разуметь часовни, в личном или народном благоговении строившиеся. Енисейск, блюститель устюжской набожности и торговли, посредник в сибирских сообщениях между востока и запада, неминуемый ночлег дальних проездов и путей, долго пользовался почетностию и в уме правительства, когда в 1695 г. пожаловано ему знамя; судя же по приливу и отливу людей, к восточному или южному краю стремившихся для торгов, равно и пересылаемых на Лену и за Байкал преступников, можно бы назвать этот город порто-франко. Тут не спрашивалось у последних: кто и откуда, а приказывалось, куда должно следовать, потому что возложено на Енисейск под главным наблюдением Тобольска во всем поспешествовать делам забайкальским и камчатским.
По сродству заселения с обработкою земли впишем, кстати, одну меру Сибирского Приказа, заботившегося опоместить два класса служивых, военных и приказных в Енисейске, Илимске, Верхоленске и, конечно, Индинске, в 1672 г. выстроенном. Приказ 1679 года в поправку сулешевского пашенного распорядка[109] сделал особое распоряжение, чтобы детям боярским, атаманам, казакам и подьячим, в тех местах служащим, давать пашенные места за полные оклады от 5 до 10 десятин.
На севере весьма естественно монете быть заменяемой хлебом, потому что денежная ценность там сильно изменяется в отношении к хлебу из года в год. То же почти можно приложить и к прочим заенисейским острогам, где подвоз хлеба был труден и где недоставало хлебопашцев, избегавших мест лесистых и сырых, исключая Верхоленск. Почва и климат Верхоленска так хороши, что можно пожалеть, для чего начальства минувших времен, на основании IV статьи расписания поместных окладов (16 марта 1676 г.), не ходатайствовали о превращении пашенных участков, детям боярским и атаманам назначаемым, в прямые поместья? Что за экономия в землях беспредельного края?
В предгорьях Алтая блеснула надежда на открытие серебряной руды. В Кузнецком округе на речке Коштаке, невдалеке от речек Баракдита и Китати, огласился прииск в 1695 г., и в следующем прислан грек Александр Левандиана[110] с товарищами: ему удалось как-то выплавить из 16 п. руды 25 зол. чистого серебра. Выстроен острог на Коштаке для прикрытия от немирных соседей с поручением князцу Мышину оберегать заведения от степных наездников; но, когда работы были поведены в гору по приметам лучшей руды, сперва одолели воды, потом наскакали киргизы и погромили заведения. Руда, присланная в Москву из последних работ, испытана Вениамином Левандианою, братом первого, и признана негодною. Вот каков минералог, вдалеке управляющий горным производством! Между тем он требовал 250 работников, жизненных припасов по соразмерности и особых укреплений от набегов. По рассмотрении обстоятельств было предписано: а) в случае, если отыщется добрая руда, взять в Тобольске сотню человек из гулящих, с поденною платою на каждого по 4 деньги, сделав, однако ж, расчет между расходом и прибылью; б) если по расчету промысел представится убыточным, оставить производство и Левандиану отправить на нерчинские прииски не прежде, как по удостоверении, что там руды добыты и есть дрова. Неизвестно, долго ли на Коштаке продолжалось рудное пачканье, но ос. Коштакский оставался и в следующем столетии.
Выше было упомянуто о повелении отослать 500 крестьян с семьями к Иркутску, как пришедших в Западную Сибирь после переписи Поскочина. Если в позднейшее затем время, т. е. в 1697 году, государь в наказе верхотурскому воеводе не изъявляет негодования насчет крестьян, перешедших из-за Урала в верхотурские пределы от неурожаев, и предлагает обратить их на десятинную пашню, очевидно, что 500 семей посланы к Иркутску не за вину, а в удовлетворение государственное, чтобы заселить хлебородную пустыню, между Окою и Иркутском впусте лежавшую, как она действительно и заселилась, по уверению Избранд Идеса. За два года пред тем окольничий Головин на возвратном пути, видно, по просьбе крестьян, худо полагавшихся на бурятское соседство, приказал выстроить при устье р. Белой ос. Бельский, который и кончен в 1691 году.
С такою же мыслью, с какою водворены сюда крестьяне, надобно смотреть на многие постановления правительства, которое, не озабочивая себя трудным способом колонизации, помышляло заселить пространную к востоку Сибирь чрез устранение в нее преступников, гуляк беспаспортных и чрез попущение добровольных переселенцев из Верхотурского ведомства. Из числа таковых постановлений известны:
а) 24-й и 33-й пункты Новоуказных статей 1669 г., также милосердные указы Феодора III[111] о ссылке в Сибирь на пашню воров с семьями за одно и за два воровства, без отсечения рук и ног, равно и повинившихся в разбое без убийства, с отрезанием левого уха и с отсечением двух меньших пальцев на левой руке. Три указа, о которых речь идет, изданные при Феодоре в короткое время, свидетельствуют потомству, какими недугами тогда страдала Россия, не забывшая еще ужасной школы исторического злодея Стеньки Разина.
б) Указ 1686 г., которым повелевалось гулящих в Москве и пришлых людей без узаконенных видов штрафовать в первый раз 20-ю, в другой 50-ю, в третий 100 рублями, при невозможности же взыскания удалять их в Сибирь. Думать надобно, что такое повеление немало содействовало к пополнению городов сибирских, потому что нелегко в тогдашнее время было найти в кармане выкуп даже первой степени. В том же году даны 19 марта объезжим головам статьи, из которых 4-ю и 5-ю велено ссылать в Сибирь на вечное жилье кулачных бойцов и извощиков, на вожжах пойманных.
в) Особый наказ государев, нерчинскому воеводе 1701 года (от 1 февраля) данный, показывает, что тамошний край, вопреки обыкновенному мнению, полагалось заселить крестьянами, семейно бежавшими в Сибирь в больших толпах. Так, напр., в 1697 г. послано в Нерчинск беглых крестьян с женами и детьми 624 души; к сожалению, и третьей доли не дошло до места, как видно из помянутого наказа[112]. Ибо сибирские начальства, ограничивавшиеся одним казачьим надзором за переходом семей, не пеклись подавать пособия простодушным переселенцам, гибнувшим на Оби и Кети, худо обселенных. Отдавая дело сие как невозвратное на душу тогдашних воевод, не без удовольствия мы надпоминаем, что в происхождении переселенцев надобно искать изъяснение, отчего в нравах крестьян Нерчинского уезда и тамошних заводов доныне так прекрасно рисуется простота, добродушие, набожность и хлебосольство, несмотря на карымскую физиономию.
Вот указания на начала главнейшего заселения Иркутской губернии. Нет сомнения, что Лена от Усть-Кута, Колыма до Нижнеколымска равно и другие северо-восточные места, где завязалось русское племя, заселены больше или меньше преступниками, каковые были московские бунтовщики (1662), подделыватели противозаконной монеты и стрелецкие мятежники разных времен, не на службу посланные. В физиономии ленских жителей, которых не раз я видел, еще отливается какая-то безотрадность, сказывающая о жалком их происхождении. Если бы хотеть приписывать это климату, для чего же видишь лицо якута, полное свободы и живости?
Что касается до Иркутска, это ясачное зимовье, постепенно обселявшееся сходцами промышленников и проворных людей, не замедлило, по важности положения среди бурят, превратиться в укрепление. Людное местечко состроило в замке Спасскую, сперва деревянную, церковь, с 1672 г. застроило Вознесенский монастырь, потом обнесло жилища свои стеною, все из дерева, и в 1686 г. получило действительное имя острога с правом управлять нарочитым округом насчет уездов Енисейского и Илимского. Остроги: Балаганский, Идинский, Верхоленский, слобода Бирюльская, в верху Лены, и впоследствии ос. Бельский приписаны к Иркутску вследствие грамоты от 21 апреля упомянутого года. Казалось бы, надлежало и острогам забайкальским (Верхнеудинскому и Селенгинскому) отойти от Енисейска в уездное ведомство Иркутска, но нет данных, чтобы утверждать это с достоверностию, тем более, что и самый Иркутск тогда состоял в областной зависимости Енисейска.
Через 26 лет казенного управления Иркутск представил послу Головину в 1687 и 1688 годах суда и способы к постепенной переправе за Байкал артиллерии, пороховой казны и 3 полков. Средоточная соседственность с Селенгою, Тунгускою и Леною, с тремя важными реками, открывающими пути к югу, западу и северо-востоку, с самого начала завещали Иркутску бесспорное значение в составе Сибирского Управления, несмотря на то, что низменная площадь, на которой уселся острог с селитьбою, есть речной намыв Ангары, известковый и холодный, едва ли к концу лета нагревающийся до +7° — 0°. Действительно, физическое положение этого места неважно: горизонт зрения перегорожен береговыми кряжами, с одним просветом к Тобольску, почва беспокойна по смежности волканических Байкальских гор, быстротекущая Ангара и Иркут безрыбны, одна Ушаковка дает легкую воду и целебное купанье. Ангара, говорят, прозрачная, но прозрачная, как душа холодная и едкая.
Пристань в горле, или истоке, Ангары, задвинутая береговыми хребтами с востока и запада, в виду Шаманского Камня, подле плещущейся волны Байкала, пристань Никольская, с песчанистым отстоем для судов, если бы и не знали ея прежде, в это время, конечно, вступила в свое назначение. Поспешим же за Байкал, чтобы поравняться историческою отчетностью с занятиями посла.
Глава IIIЗабайкалье
Забайкальская страна, раздвоенная Яблонным хребтом, набросанная по обоим его сторонам горами волканического образования, дикого и чудесного, содержащими разнообразные сокровища, попеременно ниспадающая в долины, как в цветники, пленяющие глаз растениями и деревьями, в которых видно больше обезьянства, чем подражания прозябаемости умеренных климатов, — страна, расчерченная негеометрически четырьмя большими реками, смотрящаяся в свои озера соляные или пресные, как в зеркала, если достойна естественной истории, то меньше ли достойна и истории житейской? Река Херулун, соседка Чингисовой молодости, и Харахорум[113], столица его, как хана и трех преемников, достойных крови фамильной, свидетельствуют, что страна Забайкальская, быв смежною, некогда пресмыкалась под их стопами. Потом до половины XVII столетия страна, по ею сторону хребта лежащая, слушалась 2 ханов халхасской системы, а остальная, Заявленная, отдыхала, как паровая земля, в руках ничтожных родоначальников. Россия, как уже читано, врезалась своею грудью в возвышенную средину их при смычке Байкальской группы с хребтом Яблонным; и, на Баунте осмотревшись, спустилась и протянула руку дружную, сперва за хребет, потом с оз. Иргена на долины онинские, селенгинские, на прибережье Забайкальское и под конец на плоскость Тунгусскую. Россия явилась среди забайкальских тунгусов и бурят колена монгольского с лучшим и благороднейшим правом, чем Батый на Волге или Днепре, явилась с предложением дружбы, торговли и благоустройства, с воззванием к истине от басней тибетских. Посему новейшая забайкальская история представляется в двух взглядах, в одном по сю сторону хребта Яблонного, или, по слову Птолемееву, Хоринского, и в другом — по ту сторону его.
Сперва бросим исторический взгляд по ту сторону.
Известный тунгус Гантимур, с сродниками и улусными людьми возвратившийся с р. Науна на Ингаду, не менее того восставший из праха Албазин, сделались двумя нестерпимыми занозами для Кансия. Спафарий, посланный для умягчения сих пограничных нарывов, имел еще обязанность сверх торговли и размена пленных договариваться о позволении вывозить из Китая ежегодно 50 000 фунт, серебра, камни драгоценные, шелк в тканях, пряже и сырце и выпросить на время мастеров для сооружения каменных мостов. Грамота, на среднем александрийском листе писанная с золотыми буквами обоих имен царя и богдохана, принята, царские подарки возданы соразмерными дарами, одарены с посланником все принадлежавшие к его свите, канцелярской и военнопоходной, но по известной несговорчивости посланника ни одно из предложений его, несколькими инстанциями пересмотренных, не принято, пока перебежчики не будут возвращены. Непонятно, для чего Спафарий не сказал истины, что Гантимур был давний подданный России, не убежавший с Науна, но возвратившийся в Нерчинскую область, чего желали и амбани, и министры, говоря, что после такого изъяснения и кончилось бы затруднение. Посланник, в 1677 г. возвращаясь, послал из Нерчинска в Албазин наказную память, чтобы ограничиться в поисках по Амуру, не требовать ясака с тунгусов, живущих по Зее, и жить на страже от нападений. Вероятно, он был застращен в Пекине и, вероятно, слышал или видел по дороге военные приготовления, но завещание умеренности вменено Спафарию и в Нерчинске, и в Албазине в измену. По отъезде его начали опять жить нараспашку, тем более что воеводы обоих мест, часто сменяясь, пренебрегли вникать в намерения соседа огорченного.
Здесь кстати бы отдать справедливость заботливости нерчинского начальства о разведывании руд, но заботливость его не увенчалась с 1676 по 1679 г. успехом. По словам тунгусов, надлежало открыть руды золотую, серебряную и оловянную около 3 речек, в Аргунь падающих; дважды ездили из Нерчинска на указанные речки, видели около 20 старинных плавилен, принадлежавших безвестному народу, брали с собой желтой и серой руды, да пять разных земель, и выплавили в Нерчинске из серой руды только свинец. Показаны были руды иноземцам, ездившим со Спафарием, но и они показали не больше знания. Мешки с рудами и землями посланы в Тобольск, в Москву, и на сей раз дело тем кончилось, только государь подтвердил Нерчинского острога голове Лисовскому продолжать рачение по сему предмету[114].
Благоразумно ли, или нет Спафарий наказывал не дразнить маньчжу-китайцев на Зее, мы скоро увидим; только воеводство Нерчинское, принимая сию реку за тыл Албазина, почло нужным оградить себя по той линии. Поэтому в 1677 г. послано казаков и промышленников поставить в верху Зеи острог под именем Верхозейского. В 1679 г. поставлены на Зее другие два острога — Селимбаевский и Додонский. В 1681 г. воевода нерчинский послал в Албазин указ набрать охотников в службу, чтобы при наступлении весны идти на судах по Амуру до устья, осмотреть берега поморские и наложить дань на спопутных иноплеменников. Экспедиция сия не сбылась по малому числу охотников и по недостатку снарядов; в том году только построен ос. Аргунский, вероятно, там, где было зимовье Пущина. Этот 1681 год был последний год благоденствия и покоя для Албазина, потому что наступает время самоуправства и безначалия в Албазине, а извне приближаются опасности нашествий.
В 1682 г. построено на р. Амгуне Дукачакское зимовье для взимания ясака с неподвластного Маньчжурии племени. Другая партия якутских казаков, присоединясь к албазинской на Амгуне и распространив свои действия по левой стороне Амура, прогнала натков и гиляков, хотевших разорить острог Тугурский на Ламе. В 1683 г. послана из Албазина на смену партия из 67 человек на Амгунь; она, дойдя до города Сахаинула, на правом берегу Амура крепко выстроенного для главного управления Амурским краем, была обхвачена, так что немногим удалось убежать в ос. Удский или в Албазин. Вот начались вторичные уроки растянутого на Амуре распространения! Маньчжу-китайцы, изведав нашу захватчивость без оглядки, противополагают дерзости коварство, мужеству силу. Права на берега Амура были равны у нас и у них, но не равны силы.
В 1684 г. двое пленных русских подосланы из Пекина к Албазину с воззванием сдать укрепление в силу обещаний или угроз. Послание прочтено казакам самим воеводою, из среды их самовольно выбранным, но все они отвечали в один голос, что станут защищать свое место до последней капли крови. Жалеть надобно о том, что мало было ратников, что недоставало военных снарядов и, главнейше, недоставало воеводы благоразумного и надежного. В Тобольске известно было критическое положение Албазина из частных донесений, но за дальностию трудно вскоре помочь людьми и снарядами. Мужественный, однако ж, Толбузин благовременно туда прибыл на воеводство, а в Нерчинск переведен из Иркутска благоразумный воевода Ив. Евст. Власов. Между тем разорены маньчжурами все остроги и зимовья, с 1676 г. заведенные, не исключая и Тугурского, в полон взятого со всеми людьми. В марте 1685 г. неприятель опустошил уже окрестности Албазина, а 12 июня последовала осада.
У Толбузина было казаков, посадских, промышленников и крестьян, из деревень собранных, не более 450 чел. да 3 пушки и 300 мушкетов. У неприятеля 100 судов с 4500 чел. и 10 000 сухопутного войска, полевых пушек 125, осадных до 45. Деревянные стены и башни острога сильно пострадали, к тому же не стало ни пороху, ни свинца. Прошедшая безрассудность очевидна, но невозвратима. Строитель Спасского монастыря, незадолго достроенного, и священник крепостной церкви вместе с жителями просили 22 июня воеводу войти в переговоры с неприятелем о свободном отступлении их к Нерчинску. Неприятель убеждал поддаться богдохану, но, кроме 25 низких душ, прочие отвергнули льстивые предложения и пошли с Толбузиным к своим, быв лишены всей собственности наравне с казною.
На дороге встретились они со 100 чел. и с 5 пушками, посланными из Нерчинска на помощь осажденным. Неприятель дозором следовал за отступающими до последних албазинских заимок.
В это время как воевода Власов давал чувствовать великость утраты в утрате Албазина, подходили в Нерчинск военные припасы из Енисейска, подходили и люди Бейтонова полка, давно жданные, но задержанные около Верхнеудинска отыском полковых лошадей, отогнанных монголами. С появлением Толбузина решено предпринять снова восстановление Албазина и на сей конец послан отряд на легких стругах осведомиться о состоянии потерянного места. Августа 7-го получено известие, что острог со всеми деревнями выжжен, что хлеб на полях стоит невредимым и насчитано его в посеве до тысячи десятин. После такой вести тотчас решено привесть Албазин в лучшее оборонительное состояние, послать воеводою того же выхваляемого жителями Толбузина, а наперед для снимки хлеба и прочих заготовлений отрядить Бейтона с 200 человеками. Толбузин прибыл на пепелище 27 августа, за ним и Бейтоном последовало 671 чел. всякого звания, пять пушек медных и три чугунных, прочее отправится с остальными казаками Бейтонова полка.
Вместо острога заложен земляной четырехугольник из дерна, глины и кореньев, в основании толщиною в 4 саж., и к 11 октября возведен на 1½ саж. В ос. Телембииском, который выстроен незабвенным Пашковым, начали плавить чугун в ручных горнах и ковать железные вещи. Хлеба было довольно. В 1686 г. уже сбирали ясак с живущих около р. Зеи. Маньчжуры, сведав о восстановлении Албазина, стали подсылать присматривать за нашими, а наши за ними. Толбузин, узнав, что прошлогоднее неприятельское войско остановилось около Сахалинула-хотона, не мог не предвидеть, что летом опять будет военное дело; тем не менее, хлеб засеян прошлою осенью и весною, крестьяне и жители, оставя поля и домишки, сошлись на житье в городе, в вырытых ямах. Всех состояний было 736 чел.
В июле 1686 г. подступило конного войска до 3000, да на 150 судах было до 4500 чел., и пушек на них до 40, тогда как боевая сила крепости состояла из 8 орудий! Осада продолжалась с настойчивостию, равною твердости, с какою осажденные оборонялись. Неприятель много потерпел от крепостной пальбы и от вылазок; русские же в исходе сентября были опечалены смертию мужественного Толбузина, убитого неприятельским ядром. Впрочем, осаждаемые не столько пострадали от неприятеля, сколько от болезней и цинги, усилившихся в продолжение осени. За всем тем Бейтон, достойный преемник Толбузина, выдерживал осаду с неуступчивостью и искусством. Неприятель, отчаясь в успехе своей артиллерии, начал бросать к осажденным стрелы с записками, в которых обещались милости желающим сдаться, но и тут не было выигрыша. В конце ноября осада переменена в облежание, а с 6 мая 1687 г. неприятель отступил от города на 4 версты, так что осажденные стали жить, как живут во время перемирия. Неприятель предлагал Бейтону лекарства и лекарей, а Бейтон, чтобы скрыть бедственное состояние города, отклонил пособия и послал ему пирог весом в пуд. После такого размена учтивостей неприятель 30 августа вовсе удалился от Албазина; воеводство и город вступили в прежние права управления и водворения. Не трудно понять, что отступлением и совершенным удалением неприятеля обязаны двукратному приезду в Пекин московских курьеров, решивших Кансия прекратить неприязненные действия, о чем и вручен нашим курьерам лист на высочайшее имя. Неприятелю надлежало бы отступить от Албазина ранее, но он замедлением мечтал принудить коменданта албазинского к приличному для своей чести вызову. Можно бы здесь усмехнуться насчет осадного искусства Кансиева времени, но история осклабляется без осмеяния, как и пересказывает без злости.
Из плавания по Селенге и Хилку служаки Бекетова должно уже заключать, что Забайкалье было негусто населено, что оно за Селенгу к востоку подчинялось Цецен-хану; но в рассуждении российского овладения и заселения предстоит много нерешенных вопросов. Когда и из какого острога заложены водворения по Селенге? Когда и кем привлечены к платежу ясака буряты хоринские, селенгинские и прибережные кударинские!
Почти достоверно, что Селенгинск, с 1666 г. существующий, застроен командою ос. Иргенского, спустившеюся по Хилку; что этот новый замок, конечно, распространил свою власть на бурят селенгинских до р. Джиды и не замедлил завести солеварню на известном Селенгинском озере[115]; что ос. Еравинский, в близкой связи с Иргенским, пригласил в ясак бурят хоринских и, среди них проложив дорогу, поставил на западной меже этой орды, не всей, по-видимому, отложившейся от Цецен-хана, поставил в 1668 г. ос. Удинский, опирающийся на Селенгинск; что нижние по Селенге остроги заведены несколько позднее, как увидим далее. Изложив выше стихии восточно-сибирского заселения, здесь не нужно входить в подробности сего рода, а довольно опровергнуть общее мнение, присвояющее Верхнеудинску первоначальную селитьбу из сосланных стрельцов. Первый стрелецкий бунт происходил в 1682 г., а Верхнеудинск начался ранее, по крайней мере, 13 годами. Мы не отвергаем, что с 1683 г. могли быть туда посланы на службу стрельцы, когда из грамоты от 4 января того же года (в Собр. Госуд. гр., IV ч.) убеждаемся, что их собратия находились в Илимске. Кударинские буряты, как отдаленнейшие от Цецен-хана, прежде прочих обложены данью из Баргузинска. Селенгинский Троицкий монастырь, близ рыбачьих шалашей и заимок Кабаньей и Ильинской, начат в 1682 г. строителем, пришедшим со стороны Нерчинска. Соображая все события от Амура до Селенги, надобно принять за историческую истину, что после 1662 г. Нерчинск с Телембинском и Иргенском, устроенный одною рукою разумного Пашкова, был впоследствии оглавлением распространения российского по обеим сторонам Яблонного хребта, равно и то, что из Селенгинска, ныне так ничтожного, развилось русское оцепление Забайкалья до груды гор, накиданных от оконечности Байкала к р. Джиде[116].
Вот изображение, в каком представился послу в 1687 г. Забайкальский край. Уже читано, что посол из Селенгинска 19 ноября отправил в Пекин дворянина Коровина с известием о своем приезде и с приглашением на съезд полномочных китайских. Прежде того посол, еще в Удинске, предварен был приездом чиновников от лица Джебдзуна халхасского кутухты (геген-хутухту) и брата его Батура Очароя, Саин-хана, приветствовавших с прибытием[117].
Именем обоих посланные поднесли подарки, предлагали отправлять курьеров в Пекин чрез халхасскую Ургу в небольшом числе, и изъявляли сожаление о смутных пограничных обстоятельствах. Посол отвечал вежливостию за вежливость, отдарками за подарки, заметив, что давно можно бы кончить раздоры переговорами. В январе следующего 1688 г. встретились неожиданные неприятности.
Батур Очарой-хан открыл наступательную войну против забайкальских водворений, без всякого от нас оскорбления, без всякого с его стороны права, по причинам, доныне темным, только он поскользнулся на этом шагу, стоя нетвердо и дома. В прошлом году, для примирения хана Очароя с Дзасакту-ханом в спорах поземельных, надлежало быть в Урге первому посредническому съезду. За Очароя стоял Кансий, за хана Дзасакту Галдан, вследствие чего, по намерению Кансия, и приглашен далай-лама на третейское разбирательство. Три кутухты, считая и брата Очароева, не успели сесть в звании посредников, как и рушилось их посредничество от занятия высшего места Джебдзуном пред представителем Чжунгарии. Галдан не замедлил прислать брата своего для завладения Халхою и сам туда же готовился.
Когда в начале 1688 г. появились около Хилка и Селенги густые кочевья халхасских монголов, то, по словам Сборника, очутился между озерами Соленым и Гусиным 20-тысячный корпус будто бы калмыков, наблюдавший за русскими. Если бы это были калмыки, можно бы почесть, что приближался к нам брат Галдана. Напротив, тут стоял как бы в засаде Очарой. Можно предполагать, что Галдан, умевший ссорить между собою ханов, вовлек чрез искусные внушения Очароя в распри с Сибирью, для того чтобы самому легче завладеть его ханством. Можно думать и так, что Очарой в отмщение за Цецен-хана, нами обобранного, хотел возвратить себе Забайкалье как достояние монгольское. Или, подозревая, что русское войско пришло с послом на подкрепление Галдана, которому не учиться разглашать подобные слухи, предпринимал заранее истребить подкрепление. Во всяком случае, несовместно приписывать оказательства халхов недобросовестности Кансия, даже потому, что во всех схватках не замечено у халхов артиллерии, спутницы маньчжу-китайского содействия во время Кансия.
Без причины начались дерзости со стороны монголов против отводных казачьих притонов, а затем и сшибки. Потом, подступив под Селенгинск, они пускали из луков зажигательные стрелы с медными трубками и в город бросали зажженные пуки из тростника; но 200 казаков и жителей удинских, подкрепленные ротою стрельцов, ниспровергли назойливость неприятеля. Посол приказал своему войску, по низовьям Селенги стоявшему, стянуться к Удинску. Нападение было и на Удинск также без последствий. Около заимки Ильинской (что ныне многолюдная слобода) неприятель напал в больших силах на один полк, проходивший вверх по реке, но нескольких пушечных выстрелов было довольно для приведения себя в почтение. Сумятица кончилась около 20 марта, неприятель исчез со всех точек, потому, вероятно, что брат Галдана действительно вступил в дело с Халхою. Посол не велел следить отступавшего неприятеля, потому что конница была так плоха, что не могла поймать языков, при всех усилиях селенгинского сына боярского Дамьяна Многогрешного, предпочтительно послом употребляемого в конных посылках.
По отступлении неприятеля кутухта прислал объявить послу, что по совету его хан Очарой оставил русских в покое. Как? — подхватил посол. Опрокинутый везде неприятель должен был убраться и без советов. Если хан уважает советы брата Гегена, для чего кутухта не отсоветовал ему тревожить наши границы? Кутухта, почувствовав укоризну посла, снова прислал изъясниться, что он никогда не советовал нападать на русских. Разумеется, что при всякой посылке сыпались из обеих рук подарки и отдарки. Язык дружеский в Азии, кажется, не может говорить с голыми руками.
1688 г. 28 июня возвратился Коровин с известием, что богдохан, избрав Селенгинск, где посол пребывает, местом съезда, назначил и послов, которые вскоре и выехали, но, узнав на границах Халхи о вторжении в сие ханство самого Галдана, они уведомили посла, по воле Кансия, об отсрочке поездки чрез трех чиновников, которые, между прочим, сказывали, что кутухта и брат его хан бежали из Урги и вступили, как после сделалось известным, в подданство Китая для приобретения защиты против Галдана. Посол 8 августа отправил в Пекин ответ на русском и латинском языках со включением, что, оставаясь покамест на границе, он предоставляет себе честь осведомиться о времени и месте съезда чрез нарочного. Нет нужды тщеславиться похвалою, какую отдает езуит Гербильион стилю и приличию посольского ответа, но нельзя опустить, что обещанный курьер отправлен в Пекин не ранее 13 мая 1689 г., вследствие чего и назначен местом съезда Нерчинск, куда китайские послы и отправились 3 июня.
Посол препроводил минувшее время не в праздности. Он велел отстроить деревянную крепость около Удинска, который и начал с тех пор называться пригородом. Заключил[118] в январе 1689 г. договор с шестью тайшами, бывшими подданными хана Очароя и, может быть, участвовавшими в недавнем его походе, о вечном их подданстве Российскому Престолу, с тем чтоб им с улусниками поселиться около Селенги, платить ясак скотом и подлежать, в случае преступлений, ответственности. По низложении Галдана и по восстановлении Китаем хана с прозванием Тушету[119], не все сполна сии роды возвратились восвояси; следственно, нанесенные потери уплатились против воли самого начинателя раздоров. Потом[120] посол в марте заключил другой договор с табунитскими сайтами о вечном подданстве с платежом ясака. Они вышли с вершин Енисея, или, иначе, с развалин Урянхайского ханства. Неизвестно, где они поселились, только в составе селенгинских монголов есть 4 рода табангутских, кочующих в раздельных местах. Об одном сайте, которого семью не отпускал Галдан, по прежней принадлежности, была переписка между Тобольским воеводством и контайшою. Думать надобно, что в последний благоприятный год, какой препровождал посол на Селенге, присоединились, по причине заграничных смятений, к поддавшимся родам хоринцев и остальные роды, подобно Даши тайше Дзясакту, который в ту сумятицу с Вацара-дара, внуком Очароя, и с меньшим братом кутухты Гундзшджабом, в числе 600 м. п. вышел из Халхи и поддался Российскому Престолу. Но важнейшая заслуга Ф.А. Головина есть сохранение Забайкальского края, который без благоразумия и заботливости мог быть отторгнут монголами и потом перейти в достояние Китая вместе с Халхою.
О табунитских сайтах. Профессор Монгольской кафедры О.М. Ковалевский замечает, что табуниты, или табангуты, правильнее называются табунангуты, по имени предка их Далык-гуна, который был при Цецен-хане главным чиновником и ханским зятем, т. е. табунаном. От него произошли роды табунангутских бурят, водворившихся по Селенге в силу договора, заключенного при окольничем Головине.
Посол, извещенный, что китайские послы 21 июля приехали в Нерчинск и остановились на лугу против города, прибыл и сам 10 августа, скрывая в душе подозрение о многочисленном войске, сухопутно и водою предшествовавшем, чему воевода Власов, следуя внушениям посла, не мог воспрепятствовать одними письменными предварениями.
Переговоры начались 12-го, в 200 саж. от Нерчинска, под шатром из двух сложенных палаток, российской и китайской. В первой на столе, который накрыт ковром, из шелку и золота вытканным, стояли, сверх письменного прибора, богатые боевые часы, а во второй поставлена низкая скамья под накинутыми полстями. Посол и товарищ его сели на креслах, а подле них на стуле дьяк. На скамье уселось семь китайских полномочных. Два иезуита, Гербильион и Перейра, держались впереди служителей посольства. Соглашенось, чтобы по сторонам шатра, с каждой стороны, стояло в строю по 260 чел. с холодным оружием, да 500 перед городом и столько же по берегу Нерчи у китайских судов. После взаимных приветствий надлежало, по мнению окольничего, предъявить обоюдные полномочия, но китайцы, с сим порядком незнакомые, не смотрели и русского кредитива. Потом дворянин посольства, свободно говоривший по-латински[121], изъяснил основания, на каких прилично вступить в переговоры; и вследствие того соглашенось не говорить о происшедших ссорах, а заняться определением границ между обоих государств.
Окольничий предложил р. Амур границею, так, чтобы дауры разных именований, живущие на правой стороне реки, хотя доныне платили ясак в Албазин, принадлежали срединному государству, и обратно. Напротив, китайские полномочные требовали всех забайкальских водворений, не исключая Албазина, Нерчинска и Селенгинска, под свою державу. Такое неуместное изъяснение легко было русскому посольству опровергнуть надпоминанием, что китайское влияние на Амуре началось позднее нашего, что все места к западу никогда не принадлежали китайцам и что Маньчжурия не наследница Монголии. Вечером собрание дипломатов рассталось до завтра.
13-го китайцы, явясь в заседание без иезуитов, оподозренных будто бы в поноровке российскому посольству, несколько отступили в требованиях и признали Нерчинск за пограничное место для производства из него торгов в Китай. «Очень благодарен я, — с усмешкою окольничий сказал, — что дозволяют мне ночлег у себя. Нет, я прошу делать предложения праведливые, с которыми можно бы согласиться». За всем тем китайцы упорствовали, и заседание кончилось ничем. После того вместо заседаний переговоры продолжались через пересылку чиновников или иезуитов, которые по известной ловкости выиграли доверенность у окольничего и оправились в мнении китайцев.
15-го окольничий послал просить письменного удостоверения в содержании двукратных совещаний, но китайцы отказали, хотя прежде и признавали это за справедливое. У них было твердое намерение, чтобы отвесть русских от Амура и отнять Албазин. Иезуиты принялись будто от себя внушить это окольничему, который вместо ответа хотел посмотреть, чего держаться, когда узнает ultimatum китайцев.
16-го окольничий послал к китайцам осведомиться о их намерении. Китайцы, показывая на своей карте р. Кербечи (Горбицу), выпадающую из хребта, идущего к восточному океану, предложили сию речку и вершины хребта за границу, а к полдню р. Аргунь. Желали также, чтобы русские не вступали далее в земли Халхасского ханства, как недавно поддавшегося Китаю; но посол не хотел слышать о халхасцах, как без права нападавших на наши водворения, и китайцы от сего предложения, как им не порученного, тотчас отстали.
17-го китайцы желали, чтобы ос. Аргунский был перенесен на левую сторону реки, но не соглашенось. Посол для удержания Албазина показывал на своей карте границу по р. Зее. Иезуиты, поспешив уверить китайцев в согласии на поступку Албазина потому только, что накануне говорено о халхасских землях, и в то же время ни слова об Албазине, сделали ложное внушение о желании границы и потом сложили вину пред китайцами на неустойчивость российского посольства.
Китайцы, иезуитами введенные в заблуждение, положили в военном совете прекратить переговоры, осадить Нерчинск и возмутить монголов и тунгусов, недавно поддавшихся.
18-го китайцы действительно подняли свой лагерь. Окольничий, хотя к обороне Нерчинска и были приняты меры, опасаясь не столько последствий демонстрации, сколько отпадения новых ясачных степи Агинской, принужденным нашелся согласиться на поступку Албазина, правого берега Аргуни и на черту по Горбице, дабы теми жертвами купить мир необходимый. Переговоры возобновились.
Три дня сочинялся проект трактата, который прочитав российское посольство дивилось, что вместо вершин хребта поставлен границею Становой хребет, к Чукотскому Носу пролегающий.
23-го окольничий не приказал ответствовать на такую затейливость до вручения письменной протестации на латинском языке. Китайцы, одумавшись, призвали на совещание иезуитов, которые отвечали, что нельзя ожидать на эту статью согласия, потому что они видели на российской карте[122] конец сего хребта в ш. 80°.
Иезуиты объяснили чрезвычайность расстояния от Пекина. Китайцы сдались, после чего решены статьи об оставлении перебежчиков там, где находятся, о выдаче будущих, о наказании нарушителей пограничной неприкосновенности и о свободном торге между обоими государствами. Таким образом, Гантимур, служивший некоторым поводом к раздорам, и уже в 1687 г. под именем Павла как окрещенного, с отцом Петром пожалованный в московские дворяне, по силе переговоров освободился от притязаний маньчжурских[123].
На сих основаниях сочиненный в семи статьях трактат[124] подписан 27 августа и клятвенно подтвержден с обеих сторон. Китайские полномочные, подняв руки выше головы, клялись, чтокитайского водворения не будет в Албазине. Обе стороны разменялись трактатом на отечественных языках, латинский же перевод в двух экземплярах, также обоюдно подписанный, постановлен в виде акта, общего обеим сторонам.
28-го послы дарились, и пекинские на другой день отбыли со всем ополчением. Исполнение по трактату началось той же осенью и кончилось весною. Бейтон[125] со всеми русскими и со всеми имуществами пришел в Нерчинск.
Аргунский острог перенесен весною; окольничий перед отъездом заложил крепость деревянную, усилил гарнизон Нерчинский людьми и артиллериею, разместил казаков двух сибирских полков в Селенгинске и Удинске и отбыл в Москву с полком стрелецким. Весьма вероятно, что по приказанию сего же мужа[126], искусного в воинском и посольском деле, устроены на Селенге новые остроги: Итанцинский, Ильинский и Кубанский, остроги, которых не было за три года и о которых Избранд Идес уже поминает в 1693 году. Жаль, что окольничий, столько заботившийся об устроении крепких мест, не рассудил ввести строения земляного, по примеру Албазина.
В Сибири были и есть люди, которые сетуют о потере Албазина, иные же, вслед за Миллером, повторяют, что при переговорах разумелась другая Горбица, далее 20 верстами отстоящая от принятой за границу. Нетерпеливость и мелочничество! Да помыслят эти политики о благодеяниях мира, всегда и особенно в данное время вожделенного, необходимого, благотворного! Не довольно ли того, что полтора века в отдаленном беспомощном углу наслаждаются плодами собственности, промыслов, торгов и горорытства покойно, ненарушимо? Если мы сами, по невинной оплошности, не спохватились занять выговоренную Горбицу, стоит ли хлопотать о 20-верстном клочке, диком, едва ли способном к обработанию? Заметьте притом, что пограничной черте сперва надлежало бы начаться на западе, с Уфы или от Урала, но, когда она прографилась с востока, по рекам Уди, Аргуни до озера Хулуна, не следует ли лучше гордиться упредительным продолжением государственной межи, нежели сетованием уменьшать важную услугу замирения? Еще одно слово, на расстанях с Амуром! Если судьбами времен предопределено Албазину когда-либо воскреснуть, то орел его воспарит из пепла, как феникс, не с луком и стрелою, но с грозным штыком и огнедышащею пушкою, только бы наперед удостовериться: благословенный климат Амура не так же ли обманчив, как климат Ингоды и Шилки?[127]
Знаете ли р. Пенжину? Там, на устье Аклана, с 1679 г. стоит ос. Акланский. Пойдем туда и к знакомому Анадырску, откуда казаки, космополиты сибирские, разведывали к северу и югу о произведениях земли, о числе и могуществе жителей.
Глава IVОткрытие Камчатки
Не зная, долго ли устоит предложение, что общежития древнего мира сперва явились на горах и потом в долинах, не зная, которые места после переворота наперед годились к селитьбе, долы ли обсохшие или погасшие хребты, волканическою силою воздвигнутые, мы ограничиваемся местною истиною, что Сибирь, малолетная по счислению овладения, селилась и заселялась по рекам, куда бы оне ни текли. На сем основании русские, водворившиеся на Анадыре и Аклане, завладели площадью между двух этих рек и других также двух, Олюторы и Таловки, заключающеюся. Эта площадь в тогдашнее время называлась Заносьем. В Заносье казаки, знакомые несколько с чукчами оседлыми, более с юкагирами, опять сошлись с этими и вновь познакомились с олюторами и коряками, из коих последние родичи с одним отделом чукчей, по обычаю своего племени избегая родниться с соседями, остаются по отчуждению и по самому родословию безродными, так сказать, сиротами на краю вселенной. При новых знакомствах казаки заслышали в 1690 г. о Камчатке, географически начинающейся с рек Таловки и Олюторы, по мнению ж Крашенинникова, с рр. Пустой и Анапкой, — о Камчатке, которую они найдут сперва малолесистою и малоснежною, вдоль раздвоенною хребтом и рекою на две части, орошаемые бесчисленным множеством речек.
Пятидесятник Атласов из Анадырска послал к югу казака Морозко с дружиною для сбора ясака с неподвластных коряков, и Морозко не дошел до острожка, на р. Камчатке стоявшего, за день ходу, но привез сверх ясака бумаги японские, в корякских, а не в камчадальских юртах найденные, что и подтвердилось при другом поезде к Тигилу открытием японского судна, потерпевшего крушение.
В 1697 г. Атласов и Морозко с 60 казаками и с таким же числом юкагиров пустились на полуостров, взяли 3 острожка, или 3 деревушки, защищавшиеся палисадами сколько от неприятелей, столько и от единоземцев, взяли и, разделясь на две дружины, следовали по восточной и западной стороне и по своем соединении завели верхнекамчатское ясачное зимовье, в котором и оставлен Серюков с 16 казаками для сбора ясака. Атласов с 80 сороками соболей, с сотнею лисиц, с десятками бобров (Castor Fiber) и бобров морских (Enydris Stelleri), не считая 11 сороков соболей, будто бы приобретенных чрез торг, отправлен в Москву по милости якутского воеводы. Между тем Серюков ждал, ждал подкрепления и, не сождав, в 1699 г. отправился с товарищами в Анадырск и на дороге убит со всеми от коряков. Мягкая рухлядь сделалась добычею убийц. И невесть, кому соберет, вечное поучение для всего мира, не для одной Камчатки или Сибири!
В 1700 г. послан из Якутска на Камчатку сын боярский Кобелев с отрядом казаков, в числе которых находились и Козыревские отец с сыном, или по Миллеру один отец, дело неважное. Кобелев почел справедливостию отмстить корякам, убийцам Серюкова, разорением их городка Кохча. В следующем году получено в Тобольске известие, что Кобелевым возобновлен Верхнекамчатский острог и застроен Большерецкий; нельзя не похвалить умного выбора сих двух местоположений, указанных какою-то счастливою ощупью, оправдывающеюся и в современном обозрении полуострова. Кобелев доставил сведение о лисицах, огневками называемых, и о камчатских бобрах, не имеющих ни чешуйчатого хвоста, какой у бобра-строителя, ни его струи (Castoreum), этого довольно для казачьей зоографии. В 1702 г. послан из Якутска туда же казак Зиновьев с командою и, собрав ясак, построил ос. Нижнекамчатский, также не без ума. Он завел ясачные книги для камчадалов. В 1704 г. под осень прислан на полуостров пятидесятник Колесов с казачью командою и правил до апреля 1706 года. Он привел в подданство Курильскую землицу.
В то время как Зиновьев и Колосов правили Камчаткою, Атласов, пожалованный в Москве казачьим головою, вез повеление взять в сибирских попутных городах до 70 казаков вооруженных, с 4 пушками, и в прибавку к тому набрать в Якутске волею и неволею до 100 чел., также вооруженных, с тем, чтобы по предварительной выдаче им двугодового жалованья и провианта, следовать на полуостров; но распоряжение сие осталось неисполненным по вине самого Атласова и по следствию, над ним в Якутске производившемуся. Команды, как и прежде, посылались из Якутска по заведенному порядку.
Между тем камчадалы[128] (ительмены), вспомнив прежнюю вольность и невзлюбив постоянных повинностей, сборщиками требуемых, убивают сборщика с казаками и разоряют ос. Большередкий. Возмущение продолжалось в 1707 г. и утишено в следующем. Атласов, там явившийся, способствовал успокоению мятежа; но не долго пользовался данною ему полною властию над командою. За выпуск аманатов и за лишний сбор ясака в свою пользу, а более за жестокие поступки с казаками, он самовольно ими лишен власти, после чего возникли сильные беспорядки в позор службы и возмущения со стороны камчадалов и коряк, явно продолжавшиеся несколько лет.
Итак, 13 лет казаки властно ездили по всему эллиптическому полуострову с переметными сумами и вьюками, набивали их дорогими шкурками, отбираемыми у испуганных жителей, до 10 тысяч в обоих полах простиравшихся, а по другим исчислениям — от 12 до 15 т.[129]
Казаки построили три укрепления, которые были бы непоколебимы, если бы, взыскивая ясак, не позабыли объясачить сердце ясачных собственным бескорыстием, прямодушием и с тем вместе доверенностию к Русской Державе. Ибо одна доверенность, а не страх скрепляет общества; люди, чтоб избавиться от тяжкого чувства, выжидают минуты, и она выпадает на беду. Таким образом, неумеренные стяжатели испытали и гостеприимство и мщение, покорность и восстание племени, радушного, беззаботного, чувственно-веселого и замысловатого, племени, чуждого для вселенной и безвестного для истории, может быть, большинством своим погрязшего в глубине океана, вместе с землею волканическою, и, может быть, сюда зашедшего из отечества ниочжей во время оно, когда гряда Курильских островов тянулась поверх воды в виде сплошной насыпи (шоссе) до материка Татарского. Как бы то ни было, история приветствует храбрых, хотя и самовольных, казаков за потушение мятежа, но может ли она, по совести вековой, обвинять камчадалов, без сомнения вызванных казацкою затейливостию? Может ли строго судить этих детей природы, живой, шумливой, кипучей, бешеной, ужасной, великолепной, и среди великолепия поступающей с ними наподобие мачехи, которая то разрушает их балаганы и землянки, то похищает их запасы, то поглощает их самих в своем зеве и беспрестанно угрожает общим истреблением из огнедышащих жерл? Так они, подобно запачканным детям мачехи, не дорожат своею жизнию и пресекают ее от досады, как мы от скуки обрезываем себе ногти. Хорошо, что это племя любит сказки и поэтическими мечтами усыпляет роковые потрясения своего ложа! О, это племя, в ребяческой беззаботности, хотя и не так невинной, покинутое, достойно снисхождения и почтения! Да, почтения! Где вы найдете племя, рождающееся, как говорится, в сорочке, и с так удивительным знанием ботанизирующее? Камчадал и камчадалка, самоучки, как бы дети первого человека, нарекшего имена всем творениям по внутренним качествам, знают вредоносные, питательные, целебные, лакомые силы всех прозябений и трав, на их полуострове растущих. Вот их титло на дружество людей просвещенных! Одного недостает к похвале, что они не нашли у себя железной руды и не умели вываривать соли из морской воды, в замену чего у коряков около р. Ямы выжигалась соль из дерев, морскою водою проникнутых. Собаки заменяют у ительменов лошадей, а рыба дает продовольствие им самим и собакам.
Коряки, брезгующие смешивать свою кровь с соседями, как выше замечено, тогда занимали западную покатость Камчатки от Тигиля и, окружая кочевьями залив Пенжинский и губу Гижигинскую до р. Асиглана, распространялись от взморья до тунгусов и юкагиров к юго-западу, а к северу — в виде жителей оседлых, наподобие камчадалов, и местами оленных. Оленные называют себя тумугуту, а оседлые — чаучу. Все поморье от Акланска почти до Тауйска не принадлежало к области Сибирского Управления. Брезгливость ли к соседям утверждала коряков в любви к дикой независимости, или любовь к независимости располагала их к брезгливости, только они жили с прочими не в мире, в задирчивости, в жестокосердии и в вероломном поведении, не так, как сироты, а как злые повелители края. Они, чтобы отделаться от русских, подущали против них соседей и чукчей; следствием их нетерпимости было, что от войны и впоследствии от оспы много уменьшилось это вздорливое племя.
Мы пропускаем говорить об обычаях и верованиях камчадалов и коряков как потому, что те и другие подробно описаны Крашенинниковым, так и по тому, что в верованиях не видно ничего особого, кроме имен и басней, ничего отличного от верований, какие замечены у племен северо-западных. Выше глаз или северное сияние, или пламя волканическое, следственно, и в голове одинаковое омрачение. Очень естественно в странах бесплодных или опасных быть воображению пугливым и раболепным; зло и добро физическое там сеется, так сказать, вдруг обеими руками; поэтому поклонение двум противоположным силам есть богослужение естественное на межах Полярного круга и на полуострове неверном. Есть, однако ж, у камчадалов важная отменитость в ежегодном месяце очищения грехов, празднуемом по окончании осени. Обряды сего месяца отзываются странностями верований индийских. Не меньше удивительно, что времясчисление у камчадалов, у коряков и окрестных к востоку племен не лунное, а заимствованное от физических явлений года. В этой разнице обнаруживается особая азбука ведения и происхождения.
Пора возвратиться. От хребта Уральского до другого, также волканического, также от юга к северу выброшенного, но еще не успокоившегося, в течение целого века сопутствовав казаку и промышленнику. Расставаясь с ними в виду Курильской гряды и Шантарских назади островов, где они не замедлят побывать, мы возвращаемся в среду Сибири, не для пересказа о втором Башкирском бунте, от злобы алдарь-бая Исекеева в конце 1704 г. вспыхнувшем около Уфы и, к счастию, не распространившемся к Сибири при трехлетней суматохе[130], но для того возвращаемся, чтобы собрать разбросанные по Сибири черты и происшествия, какие там перепадали после нашего ухода за Байкал и в Камчатку.
При возвращении в среду Сибири мы встречаемся с правительственным актом, в ноябре 1699 г. состоявшимся для области Енисейской. В Сибири Западной и Средней исчисление жителей и земель дважды уже производилось под ведением Поскочина и Качанова, а в Восточной наконец поручается московскому дворянину Юрью Глинскому переписать в течение 3 годов пашенные земли и крестьян, начиная с Енисейска, как усилившегося в населенности, и продолжая чрез Иркутск до Нерчинска, чрез Илимск до Якутска. Не ручаясь, началось ли в черте Якутского воеводства хлебопашество ячменное, потому что еще не было Амгинской слободы, мы вызываемся здесь повторить за всю Сибирь, что десятинная пашня тогда требовалась с неослабною строгостию, как видно из Тобольской наказной памяти 1693 года[131].
Затем дочитаем перечень посланцев и дипломатов, не дослушанный в Тобольске.
В 1691 г. Тобольское воеводство отправило к Галдану, находившемуся тогда с войском в Халхе, сына боярского Юдина с наказными статьями, чтобы контайша возбранил своим подданным ссориться с русскими у оз. Ямышева, собирать ясак с киргизов и тубинцев, как ясачных Сибири, и чтобы тайшу Даичина Калтазею, как поддавшегося Российскому престолу, не присвоивать и не притеснять. Юдин, проехавший в Иркутск и, понаслышке о выходе контайши из Халхи, решившийся добраться до него чрез Красноярск, потом чрез улусы упраздненного Урянхайского ханства, достигает до Галлана не ранее как в 1693 г. по неожиданным наглостям красноярского воеводы Мусина-Пушкина[132], доказывающим, что характер посланца не охранял тогда от последнего бесчестия, если воеводе вздумается, для удовлетворения алчности, ограбить сослуживца и подвергнуть его истязаниям телесным, под каким-либо предлогом. Славный чжунгар, наслышась о неприятностях и задержках Юдина, велел в своих улусах помогать ему в пути и по приезде дал ему три приема. Смысл ответов состоял в том, что контайша не учит своих подданных беспорядкам, что подданных Сибири, если бы они убежали в его владения, он выдаст, а от своих не намерен отказываться. Причем Галдан как потерпевший поражение не скрывал от посланца сетования на измены своих, изъявлял готовность содействовать возвращению Албазина, никогда не принадлежавшего Китаю. Если контайша так говорил, то, конечно, не в той надежде, чтобы успеть завлечь в свои замыслы такого царя, каков Петр, у которого был свой царь в голове, но в смятении духа, когда обыкновенно честолюбцы злополучные бывают доброжелательны. Впрочем, Юдин рассказывал, что Галдан потерял в Халхе из 40 000 войска половину от оспы и что, возвратясь домой, находится в разладе с племянником Цаган-Рабтаном. Были и прежде того пересылки, но по неизвестности побуждений, в каких оне делались, должны быть умолчены.
В 1692 г. отправлен Избранд Идее в Пекин в звании посланника для испрошения вольностей торга в городах Маньчжурии и удобств для хождения казенных караванов в столицу Китая. Избрана Идее плыл весною по Чусовой, прельщался флорою по обеим сторонам реки, имел роздых в замке на р. Утке. Он проехал чрез Тобольск в августе с подьячим, с 5 иноземцами и с казенным караваном. Тут получив проезжую грамоту к забайкальским тайшам насчет подвод и провожатых до границы, выехал из ос. Аргунского 5 августа 1693 г., по пути к Чичигару. В Пекин выехал 4 ноября с торжественностию, на третий день представлялся богдохану, который принял его с отличною благосклонностию. Дважды приглашен был к столу богдохана и в последний раз — 9 февраля 1694 г. Все представления, какие возложены были на Избранд Идеса по делам торговым, приняты, во удовольствие миролюбивого соседственного государя, отказавшего в помощи контайше; и вследствие этих переговоров Маньчжурия открывается для русского торга, а Пекин — для повременных караванов. Посланник воротился на берег Аргуни 27 мая, в Тобольск 29 октября, а в Москву 1 января 1695 года[133].
Заметки его о ценах на жизненные припасы в Тобольске и Иркутске были следующие:
В 1-м городе:
2½ п. ржаной муки — 16 к.
Бык — 2½ р.
Свинья — 35 [к]
Осетр 50-фунтовый — 5 и 6 к.
Во 2-м городе:
2½ п. ржи — 7[к].
Соль, говядина и рыба дешевы.
1701 г. января 24-го проехал чрез Тобольск от нового контайши Цаган-Рабтана (Шорухту-хана) к государю с подарками[134].
После пропуска его получен указ из Сибирского Приказа в такой силе, чтобы в случае приезда посланцев от контайши спросить их: киргизы и калмыки, недавно делавшие разорения в Кузнецком уезде, подданные ли контайши? При утвердительном ответе конфисковать все их товары и вещи и их самих задержать. На возвратном пути посланца наслано повеление проводить его восвояси с честию. Между тем по слухам известно, что Рабтан разыскивал в киргизских улусах, кто был начинщиком грабежа на русской границе.
1702 г. Тобольское воеводство посылало к контайше гонца о взыскании с виновных грабежа, равномерно о высылке купецких прикащиков, давно жданных с товарами. Этот гонец вытерпел не менее Юдина. В степи съехались с ним 4 сибирских крестьян, ограбили его, потом высекли и отпустили живого к Рабтану, кочевавшему тогда у оз. Тениса. На другой год гонец возвращался в сопровождении калмыков, которые в свою очередь ограбили и покинули его у оз. Ямышева. Подобного поругания не бывало при предшественниках контайши.
Подложив под стекло читателя замечательные пересылки, мы даем ему возможность выразуметь усилия правительства в пользу Сибири, не скрывая в частном поведении лиц того, что достойно порицания. Он видит, конечно, что Сибирь проходила во II периоде жизнь деятельную, хлопотливую, жизнь, не только не цветущую, но едва ли начинавшую развертываться из зимней почки.
Глава VБедствия народные
Источники забав народных текут из нравов, с изменением нравов изменяются и забавы, не так скоро отцветающие в простом народе, напротив, источники огорчений народных многочисленнее. И земля, и атмосфера, и поветрия, и мнения суеверия, и навыки, и перемены терзают в свою очередь общества.
Жизнь северных инородцев подверглась неотвратимой опасности от смертоносной оспы, в 1664 г. вторично показавшейся в Нарыме и Кетске и погубившей множество остяков по обоим ведомствам. В якутских и северо-тунгусских улусах оспа свирепствовала в трех годах: в 1681, 1691 и 1695-м, но самый опустошительный год был 1691-й. Тогда погибло племя юкагиров и племя русское не видело себе пощады, потому что зараза распространилась до Колымы.
Повествуя о болезненном страдании северных жителей, нельзя не припомнить любопытного известия Миллера, который сказывает со слов енисейских старожилов, что от лихорадки уезжали из Енисейска в Мангазею и на половине дороги от нея освобождались. В известиях штаб-лекарей Керна и Шаврова, в первой четверти настоящего столетия посещавших Обдорское низовье, не видно и не слышно по сей части ни подтверждения, ни опровержения, но мы считаем долгом, для уважительного внимания к сказанию Миллерову, присовокупить новейшее свидетельство купеческого сына Чечурова, который в течение 20-летнего пребывания в Обдорске заметил, что и там не бывает перемежающейся лихорадки и что приезжающие туда с нею тотчас освобождаются[135].
В Западной Сибири открылась другая оспа, от жалкого упрямства так называемых старообрядцев, о которых читатель уже предварен во II главе сего периода. Сии противоборцы, не умев оценить любовь, кротость и истину Церкви и отдав немощную совесть в руководство лжеучителей, то бедных грамотеев, то отрешенных попов, предавались злоречию и ожесточению против прежних братьев во Христе или унынию и отчаянию, ведущему к неминуемой гибели. В 1679 г. собралось обоего пола с детьми до 2700 душ[136] из разных мест Сибири, на Березовке при Тоболе, и сделали из себя всесожжение. В 1687 г. в селе Каменке, что под Тюменью, в день Пасхи, когда православная церковь была наполнена прихожанами, числом до 400, вдруг она вспыхнула, и редкий успел выскочить, не изломав руки или ноги. Каменка, которую можно похвалить за тканье ковров, доныне продолжает болезновать в духе тем же недугом. Летопись замечает, что в том же году около Тюмени в трех деревнях: Куяровской, Боровиковой и Нагормыче сожглось около 323 душ обоего пола. Глядя на толь бедственные приключения, можно ли класть на одни весы изуверство Каменки с самоотвержением прочих? Кто бы не почувствовал, сколь высока жертва самосожжения за мнимую истину? Конечно так, душа и рассудок этих злополучных были в омрачении, но какое сердце, какое покорное сердце билось в этих самоубийцах?
Это правда, что Чжунгария кочевая, распространяющаяся во все стороны, не представляла за себя поручательства, чтобы на слово полагаться в непреложности границ с нею, правда и то, что правительство наше, заботящееся о положении границы, еще нигде по мудрости своей не промолвилось с контайшою non plus ultra; но, пока Галдан не отдалял своих сил от р. Или, подвластные ему улусы пребывали в покое с Сибирью. Когда же он решился положить оплот притязаниям Кансия на ханства Монголии и когда погрузил все силы в Халхах, власть его ослабла на западе, и подданные его разных наименований стали попирать обязанности пограничной неприкосновенности. С нашей стороны оплошности, а с их стороны приманки для нажив.
В 1690 г. ос. Тарханский разорен киргизами, скот отогнан, несколько человек убито и до 30 взято в полон. Погоня поздняя осталась без удачи. В следующем году киргизы с каракалпаками разграбили Царево городище (Курган) и Утяцкую. В 1694 г. в юмлядских селениях крестьяне и казаки побиты, и 33 человека уведены в полон. В 1698 году киргизы, поймав 10 томских казаков, убили их и все имущество захватили. В 1700 г. в Бурнашевой и Бердиной, двух деревнях Томской округи, киргизы побили людей и многих увели с собой, а в сентябре киргизский старшина Яренечка вовсе разорил несколько так называемых починков и выразил свою зверскость на людях и животных; но эти злодейства не сошли ему с рук даром. В том же сентябре тысячи полторы киргизов, татар и калмыков осадили Кузнецк, сожгли загородный монастырь, разорили уезд, жителей убивали или брали в плен, скирды хлебные жгли, скот уводили или кололи. Гарнизон из 200 чел. делал по три дня сшибки безуспешные, пока не подоспела из Томска сотня казаков.
Толь многократные разорения, всегда деланные во время полевых работ, довлели бы для принятия точных мер против разбойников, пользовавшихся разделением людей, по полям, но оба областные воеводства оставались в непонятном бездействии, пока в 1701 г. не последовало разрешение из Сибирского Приказа:
а) Предписано по линии Калмыкской, как и Башкирской, ввести во всех слободах и деревнях такой порядок, чтобы каждый крестьянин имел копье, бердыш, ружье, порох и свинец, чтобы везде выбрать десятских и сотских, могущих обучать свои участки оборонительному искусству для отпора от наездников. Сего порядка, если б он был заранее распространен воеводами, достало бы пограничным жителям для отучения врывавшихся озорников.
б) Спрошено: до какой цены простираются убытки, причиненные киргизами и калмыками? Когда ответствовано, что убытки имуществ ценятся по уезду Томскому в 11 994 р., по Кузнецкому в 12 343 р., разрешено воздать такою же мерою разорителям, и действительно нарочитые отряды казаков воздали им с лихвою. Что ж касается до разорений по тобольской границе, летопись умалчивает о сумме утрат, равно и об удовлетворении, потому ли, что события случились при воеводах, давно сменившихся.
Среди толь чувствительных бедствий воля человеческая вместо того, чтобы стремиться к уменьшению зол, нередко уносится в особенные беспорядки в дальнем краю, где она не подозревает надзора. Правительство нашлось в необходимости, на разных точках Сибири, бороться то с правилами лиц, которые им самим облечены в права доверенности, то с злоупотреблениями ничтожных исполнителей, то с необузданностию таких людей, которые установлялись во имя Церкви наблюдать за благолепием храмов и поведением церковнослужителей. Дух того времени едва ли был собственно сибирский.
Приказ, несколько лет получавший из Сибири ясачную подать невысокого достоинства, проведав об изобилии в московских гостиных рядах дорогих мехов, дознался наконец в 1692 г., что воеводы[137], в Сибирь едущие, возят с собою в незаконном излишестве меда, пива, вино, табак и другие товары, на которые роднею их и приближенными выменивается мягкая рухлядь первой руки, и на возратном пути провозится в скрытных укладках, в платье, постелях, полозьях, хомутинах, а золото — в печеных хлебах. Какие ж примеры подавались подчиненным?
Такие, какие представляет в 1697 г. необинующаяся история законодательства[138]. Служилые Сибири, и особенно Якутской области (т. е. казаки, дети боярские и, без сомнения, с приписью подьячие), одеваются в платья бархатные, объяренные, парчовые, золотом или серебром перетканные (в таких при Царском Дворе XVII века являлись первые чины, в известные только праздники). Жены и дети их, продолжает грамота государева, наряжаются в дорогие материи, с золотыми или серебряными кружевами, а зимние платья носят на соболях и черно-бурых лисицах. К чему другому должно отнести это великолепное шутовство, как не к расхищению государственного достояния и не к совершенной глупости маскерадных лиц, явно изобличающих себя в преступлении должностей? Петр, которого ни современники, ни потомки не упрекнут в излишестве для своей особы, возбраняя описанную пышность в одеждах, довольствуется заметить енисейскому воеводе, что лучше бы излишки состояния употреблять на приобретение доброго ратного вооружения.
Правда твоя, Великий Государь, но кто в отдаленной твоей Сибири не своевольствовал? Десятильники Тобольской митрополии[139] делали по Енисейской округе мирянам самые затейливые притеснения, а девицам самые безнравственные поругания и принуждали их выходить в замужество за тех, которые им, а не невестам нравились. Служители Софийского дома еще в 1695 г. (от 27 ноября) боярским приговором замечены были в своевольстве по таможенной части на Ирбитской ярмарке.
Вот черты, живописующие быт сибирский! Из них видно, что Сибирь как страна Заключала в себе золотое дно, но как часть государства представляла ничтожную и безгласную область. Посадский, поселянин, промышленник или торгаш туземный и инородец трудился, но трудился, как половник. Sic vos non vobis nidificatis, velificatis[140] и подобные припевы Вергилиевы очень приличествовали тогдашней Сибири.
Если Сибирь, рассматриваемая в качестве области политической, есть не иное что, как часть России, передвинувшаяся за Урал с своими нравами и поверьями, то и забавам сибирским надобно быть русской отпечатки. В самом деле, Сибирь продолжала веселиться в праздники или в часы досуга русскими играми, которых характер состоит в силе, проворстве и ловкости. Кулачный бой двух силачей, кулачный бой между юношеством двух сторон (стена на стену), борьба между молодцами, бег на иноходцах или рысаках, горы масленичные, качели, городки, свайка, игра мячом и живая пляска исстари были забавами сибирской колонии. Кулачный бой первого разряда продолжался в Тобольске и после открытия наместничества, а бой, называемый «стена на стену», вышел из обыкновения в Иркутске не прежде начала XIX века; прочие игры и ныне в немалом ходу.
Шахматы, зернь и карты с самого начала занесены в Сибирь, как сказано в I периоде, но по особому характеру, и характеру иноземному, служили занятием состояний сидячих и праздноживущих, стариков, лентяев и военных людей, готовых слушать сказки, песни и городские сплетни. Зернь и карты, по Тобольской Сибири, причислены к статьям откупным, неизвестно, по распоряжению ли областного воеводства или Сибирского Приказа, только в сентябре 1668 г. велено исключить игральную статью из откупа по всем городам и острогам. Такая поблажка к комнатным забавам, происшедшая, конечно, не без уважительной причины, приятна была для собеседников того века, в котором не могло быть беседы ни светской, ни умственной. Однако ж игра празднолюбцев недолго оставалась без пошлины, как увидим в III периоде. Что касается до забав женских, как то: капусток осенних, жмурок, гаданий и других святочных резвостей, оне, как бушевания сердца, во II периоде одушевляли женский пол во всех состояниях Сибири[141].
Теперь переметим узаконения, какие Сибирь получила в течение периода, и раздробим их по частям Управления.
Глава VIУчреждения и узаконения
а. Новоторговый устав 1667 г., изданный для всего государства и частию для Сибири[142], заключал в себе, особенно для последней страны, 39-ю статью, которою повелевалось с сибирских товаров, проезжими видами снабженных, взимать в западных от Верхотурья городах, в Москве или Архангельске по 5 %[143], а без проезжих грамот — вдвое. Статья, до Сибири относившаяся в 1682 г., была облегчена тем, чтобы во взыскании пошлин держаться сибирской, а не московской оценки, как видно из указа большой Московской таможни от 16 октября: ибо московская оценка дороже ставила мягкую рухлядь против сибирской.
б. В 1687 г., по словам Сборника, присланы в Тобольск новоуказные статьи, пополняющие Уложение, и с нарочными разосланы по городам. Из того видно, что не однажды присылались в Сибирь пополнения к Уложению, потому что проект последних статей кончился в 1695 г., как видно из указа 6 июня того года.
в. Наказ 1692 г., облекший голову верхотурских сборов в небывалую доверенность, в предосуждение сибирских властей, наделал много хлопот воеводам, проезжавшим вперед и обратно. Набогатившиеся рады бы заплатить пошлины, но соболь, лисица, бобр и проч. высокой цены подлежали заказненью (конфискации). Наказ подвергал при проезде все состояния, без различия пола и возраста, строжайшему осмотру от человека до последней вещи, могущей содержать вместимость или пустоту — от хомута до печеного хлеба. На окольные заставы, около Верхотурья расположенные, никому не позволялось ездить, даже и верхотурскому воеводе.
К наказу приложена опись казенных печатей 20 сибирских городов и острогов[144].
г. Наказ, таможенным сибирским головам в 1693 г. данный, повелевал[145] взимать:
В сибирских городах со всякого товара по 10 % без зачета пошлин, в России взятых. Сему подлежали все чиновники, за исключением денег, на проезд положенных. В 1696 г. деньги воевод и дьяков, по боярскому приговору, освобождены от осмотра.
Анбарных с товаров за неделю по 9 %.
С хлеба своей пашни по 2½ процента, а с перекупщиков — по 10 %.
С рыбы, лошадей и скота вещественно или монетою по 10 %, кроме алтына за гривну и двух алтын за два рога.
С китайских или бухарских тканей и чаев — десятый кусок или ящик. И т. д.
д. К счастью страны, на всяком шагу покупки и продажи, столько стесненной, утвержден в 1698 г. новый торговый устав в 22 статьях. Сей великодушный устав во вступлении своем признает погрешность прежнего управления, что от возведения пошлин до 30 % казна не видела приращения в доходах, что одни сборщики обогащались при дорогой обкладке и что торговцы упадали в своих предприятиях и состояниях. В уважение чего государь, милосердуя о Божиих и своих людях, повелел облегчить сибирскую торговлю[146].
Основные положения устава были следующие. С товаров или денег, на Верхотурье привезенных, брать по 10 % вещественно или монетою, после чего уже нигде по Сибири не требовать пошлин при продаже тех товаров или при покупках на те деньги, ни даже в Нерчинске при отпуске их за границу, равномерно с товаров, купленных за границею и оплаченных пошлиною в Нерчинске, не требовать ничего нигде, ни в самом Верхотурье. С товаров, ошибкою не объявленных, по цене около 200 р. брать уставную пошлину, в случае превышения сей цены вдвое, в случае подлога отлучать виноватого от сибирского торга, а при изобличении в утайке китайского золота, серебра и дорогих каменьев отбирать спрятанное в казну. Возбранено пропускать за границу для торга чиновников, духовных или их поверенных, также иностранцев, с воспрещением всем им торга и внутри Сибири.
Силою сего устава отменен устав 1667 г. равномерно и наказ 1693 г. относительно торговли заграничной и внутренней товарами или деньгами, но относительно статей продовольствия и промыслов наказ акцизный долженствовал оставаться в своей силе. В отличную хвалу сего устава должно вменить то, что действие его в сибирских таможнях, не исключая и Троицко-Савской, продолжалось до 1761 г.
Можно здесь заметить, что в том же году, когда торговый устав состоялся, отправлен из Москвы первый казенный караван, который и перешел китайскую границу в 1699 г.
е. Пять или шесть наказов, с 1696 г. данных разным сибирским воеводам и правильно изложенных, но в одинаковых понятиях с наказами первого периода, без всякого нововведения, кроме отпуска в Китай караванов с казенными и частными товарами, свидетельствуют, что правительство с аналитическим изложением идей своего века не вдруг подается к новым. Немалая, впрочем, мудрость не бросаться на новости опрометью.
Из означенных узаконений заметить можно, что преимущественное попечение правительства состояло: 1) в выгодной продаже казенных товаров в Китае, в покупке там благородных металлов, 2) не меньше в покровительстве частным торгам, не мешающим торгу казенному заповедными товарами, 3) в приобретении таможенного дохода серебром или золотом китайским, и в этом намерении золотник последнего металла, по наказу, 1701 г. (5 января), принимался в пошлинах за 105 коп., 4) в отвращении подрыва заграничному нашему торгу чрез уменьшение частных отправлений, и на сей конец в 1706 г. (28 января) запрещено пропускать в Китай без видов Сибирского Приказа, изъемля из запрещения сибиряков.
Заповедный торг для частных людей состоял в торге: дорогою мягкою рухлядью с кем бы то ни было, табаком по улусам, ружьями за границу, бобровым пухом за границу же, в покупке и продаже ревеня под смертною казнию, потому что закупка сего растения до 300 пуд. возложена на воевод с тем, чтоб они послали за покупкою к оз. Ямышеву или в Турфан и Хамил[147] тобольского татарина Сабанака Кулмаметева.
Из выведенных следствий правительственной заботливости по заграничному торгу проглядывает, по-видимому, какой-то эгоизм в лице казны, но, кто остановился бы на таком помышлении, много бы погрешил. Правительство, во всяком случае обязанное устранять вредное совместничество для блага самой торговли, имело за себя в данных обстоятельствах еще непререкаемое сознание, что караванный Нерчинский торг, благоприятствованный со стороны богдохана подставными подводами и готовым в Пекине содержанием, состоялся в личном уважении к российскому монарху. Если притом помыслить, что плод казенного торга, приобретение металлов, возвышение таможенного дохода, при таком монархе, каков Петр, обрекались не на роскошь, а на благоустройство людей Божиих и его, то настоящие мечтания свободной торговли будут ли здесь у места?
Земли в России были белые и черные; в Сибири одни последние, т. е. тяглые. Там оброк платился с земли и двора, подать с лица или души, различно в разных обстоятельствах. Там взыскивались деньги ямские и полонянычные по гривне и в половину с двора.
В Сибири подать с души полтина[148], оброк с крестьянского двора заменялся повинностию десятинной пашни, толь выгодный для казны оброк с посадских дворов был, кажется, по рублю[149]. О ямских и полонянычных деньгах Сибирь не слыхала, но несла свои поборы.
Из наказа, в 1697 г. данного тобольским воеводам князьям Черкасским, видно, что с сибирских крестьян взыскивались денежные поборы на струговые скобы, гвозди и пр.; почему, в отвращение притеснений государь препоручает им совокупить те поборы в одну постоянную статью, без отягощения, и по совещанию с лучшими крестьянами.
В 1701 г. (от 20 июня) велено взимать с бухарцев оброк за владение землями и угодьями, именно: по 15 к. с дес., рожью засеянной, и по 5 к. с дес. ярового зерна. Не отсюда ли произошло, что, вообще, татары предпочтительно сеют ячмень и овес?
В 1706 г. велено[150] собрать в сибирских городах на жалованье рекрутам с одних посадских по 4 к. с двора за год и в два года вдвое. Сим четверичным числом выражалось ли временное содержание количества рекрутского или понятие городского двора, которого семья, вообще, состояла из 4 душ по причине тесной и ничтожной обстройки, производившейся, как говорится, на живую нитку.
Для совокупности можно привесть себе на память бывшие требования 5 и 10-й деньги, в виде чрезвычайной меры.
Личная подать до начала XVIII столетия ограничивалась набором из казаков или вольницы, для полков, составлявшихся, как видели, на охрану самой Сибири, и еще: погодною службою нескольких крестьян, под именем годовальщиков, требовавшихся в прибавок к казакам в остроги, в городовые крепости, в случае малолюдства или опасности. Наборы сего рода не истощали населенности, а только размещали ее. Сибирь, как великая поляна, беспечально возрастала из собственных стеблей и наносных семен, пока не были обмежеваны жилые земли и угодья, пока дворы ея не сосчитаны. В 1703 г. велено[151] служивым всякого чина и торговцам подать сказки о числе дворовых и деловых людей, не касаясь азиатцев и пленных европейцев, в рабстве или услужении состоящих, для взятья в службу 5-го из дворовых и 7-го из деловых. По Сборнику можно заключить, что в городах по р. Енисей[152] набрано в два года прибывшим из Москвы дьяком Ратмановым 1200 чел., которые и пошли в Россию, но с дороги большею частию бежали. Не сомневаясь в готовности и возможности к побегу, надобно бы подивиться 7-тысячному числу двух состояний, находившихся в трех областях: Тобольской, Томской и Енисейской; но дивиться нечему, когда деловые люди торговцев зашли из Устюга и поморских мест. Кого там не нашли, искали в Сибири.
В 1705 г. было два набора[153], один в феврале, другой в декабре, по человеку с 20 дворов. Первый коснулся в Сибири только 5-й доли или имений духовных, в которых в то время не могло быть более 5000 дворов, и рекрут с них 250. Полный набор декабрьский и три такие же в 1706, 1707 и 1708 гг., следовавшие в одинаковом содержании к населенности, изъяли бы из Сибири по р. Ангару в 4 года 5000 человек, 20-ю долю населенности, определяя ее на первых порах не более как в 25 000 дворов, без причисления дворов свободного троякого состояния. Таким образом, в каждый из 4 рекрутских годов убывала в Сибири полупустынной арифметическая слобода из 312 дворов мужчин-четвериков. В это число, как замечено, не входил Заангарский край, потому что, по Летописи Иркутской, там производился первый набор в 1710 г. для Якутского ополчения на оборону всего Северо-Востока.
Азиатцы оседлые были ясачные, или хлебопашцы, или служивые. Одни татары мусульманского закона соединяли со службою и хлебопашество.
В улусы ясачных, особенно неоседлых, всеми наказами и особливо повелениями воспрещалось вводить игру картами и зернью, также вино и табак, для мены на мягкую рухлядь. Воспрещалось, а исполнялось ли, это другое дело.
Ясачные оседлые и неоседлые не могли подвергаться, за силою указа 1695 г. (22 декабря), ни пыткам, ни казням без доклада государю. Притом наказывалось охранять их от накладов, притеснений и всяких обид. Монархи российские, чем больше видели простодушия в подданных, тем великодушнее являлись к ним, без различия племен.
Татары Тобольского разряда всегда были покорны законам, добрые ясачные, добрые служивые, всегда честны и дружелюбны. При оседлости они имели для зимы и лета двоякие юрты. Бухарцы, любящие больше базар, чем землю, никогда не входили в обязанность службы государевой. Мечтая, что предки их во время Кучумово принесли из Мавареннагра на север магометанство, они некстати оскорблялись преимуществами христианского духовенства и вместе с татарами, от них подущаемыми, иногда приносили жалобы в Москву то на отнятие у них к духовным имениям земель и угодий[154], то на усильное крещение их единоверцев, которые, переменяя заблуждение на истину, уходили от хозяев, как плуты, со сносом. Надобно признаться, обе жалобы не были вымышленны, как уже показано в I главе, по части земель и угодий, присвоенных духовными властями.
Бухарцам Тобольского разряда, которым в 1686 г. возобновлено право ездить для торга к Архангельску и Астрахани, хотелось всегда и вести торг, и владеть землею без дани и оброка, наподобие беломестцев, не бывалых в Сибири. На сей счет законодатель велел в 1698 г. (28 марта) внушить им, что не водится того и в бусурманских землях, чтобы пришлому иноземцу жить без дани, когда природные подданные пользуются правами жительства не даром. Поэтому, как мы видели, положен в 1701 г. оброк на пахотные их земли.
С приложением установлений мы совокупили и изображения быта татаро-бухарского. В дополнение остается сказать, что бухарцы, пока в Сибири и на важных ярмарках требовались ткани бухарские и китайские, имели в делах значительный оборот. Свидетельством тому может служить азиатское тщеславие, с каким они отправляли свадебные обряды, оканчивая веселости открытыми конскими скачками и выставками призов. Наши тезики[155] кланялись низко местным начальникам, и начальники не чуждались юрт, а люди с доверенностию держались у них на руке. Есть, надобно признаться, какая-то сладость сталкиваться и пустословить с людьми, иначе заправленными, иначе живущими, иначе верующими, с людьми, которых дух, при слиянии Тобола с Иртышом, навевает Востоком.
Тобольские архиереи пользовались приличным уважением у государей, которые называли их своими богомольцами, и в личном благоволении в 1684 г. позволили митрополиту Павлу ежегодно из Москвы выписывать вещей на 200 р. беспошлинно. Равномерно архипастыри видели со стороны сибирских градоначальников почтение с благоприятством, и они сносились с иногородними воеводами чрез грамоты, посылаемые с детьми боярскими Софийского дома, как видно из митрополичьей грамоты 1671 г. к туринскому воеводе. Народ благоговел к владыкам, пока старообрядцы, после большого Московского собора 1667 г. рассеявшиеся по Сибири, не покусились отвлекать простяков от Церкви и паствы.
Если государи жаловали архипастырей для важных целей Веры и государства, то и не позволяли им выступать из пределов законности. Несколько тому примеров встречается во II периоде, но здесь довольно повторить грамоту 1678 г., в которой воспрещалось продавать и чрез вклады уступать архиерейскому дому или монастырям поместья, земли, сенные покосы, рыбные ловли и всякие угодья, без государева указа.
В 1681 г. (27 ноября) полагалось в епархии Тобольской по чрезвычайному ея пространству учредить подвластные митрополиту викариатства, и в сем намерении представлялись три росписи для всех в России епархий. По росписи первой предполагались викариатства в Верхотурье, Тюмени, Енисейске и в Даурии, по другой — в Томске и на Лене, а последняя соглашалась с первою. В 1682 г. снова представлен от духовного собора Патриарху Иоакиму (в IV ч. Собр. грам. и догов.) доклад о прибавке архиереев в Сибири по причине, что в восточных ея пределах христианская вера не распространяется, а противники ея умножаются; но при ближайшем рассмотрении населенности и сил Сибири, без внимания к пространству, план иерархии толь многосложной остался без последствия.
В 1697 г. запрещено[156] лишенным прав состояния и пришлым монахам строить по Енисейскому округу монастыри без указа. В другой статье читатель увидит, на чей счет последовало благоразумное ограничение, равно увидит он в примечании 24-й скобки число существовавших и доныне существующих в Сибири монастырей. Вообще, надобно принять за положительную известность, что в течение будущего столетия монастыри убавлялись в своем числе, или упраздняемые в одном месте, возводились в другом.
В 1700 г. (18 июня) государь, полный теплой веры во Христа Бога, как и любви к отечеству, изрек апостольскую мысль о распространении христианского закона не только около Тобольска, но и далее, в идолопоклоннических ордах и даже в пределах Китая. Да, в пределах Китая! Ибо прозорливому государю, после многократных дипломатических посылок, не могло быть безызвестным, что там преобладает древний панфеизм, государственно исповедуемый, и что буддизм есть верование орд, за великою стеною кочующих. Успешность пропаганды римской давала ему не меньше упования на распространение православной веры. К выполнению благой мысли Петр приказал для занятия Тобольской кафедры назначить пастыря, ученостию и доброю жизнию отличающегося, с тем чтоб он привез с собою и достойных иноков, могущих проповедовать Евангелие в Китае. Для такой цели назначен был митрополит Дмитрий, неизвестно почему не прибывший в Тобольск, а чрез два года перемещенный в Ростов и замененный митрополитом Филофеем, мужем ученым и ревностным распространителем христианства. Читатель увидит в следующем периоде спеяние мысли Петровой.
Викариатство Тобольской кафедры, в 1706 г. установленное для Иркутска, есть развитие одной и той же мысли. В следующем году Иркутск увидел первого своего епископа Варлаама, викария Тобольской кафедры.
Внутренние сообщения Сибири и сообщения с Россиею оставались прежние, кроме трех нововведений.
1) Без перемены дороги верхотурской дозволено в 1697 г. (в наказе 1 сентября) Тобольскому воеводству, для скорейшего отправления нужных бумаг, открыть в летнее время путь чрез Утку и Кунгур на Казань. Сей путь сообщения долженствовал быть, кажется, водяной, потому что от Утки, где строились и спускались на воду суда, не было заселения до помянутого города.
2) На основании благотворного торгового устава 1698 г. в облегчение переписки торговой учреждена пересылка писем по государевой почте, которая трижды летом ходила от Москвы в Сибирь до Нерчинска и Якутска и обратно столько же раз. Платежная такса недорога.
3) На основании того же устава оказано китайским выменным товарам, плывущим до Оби, исключительное благоприятство в том, что они могли, не опасаясь поисков Верхотурской таможни, переваливаться чрез Камень на р. Вычегду, с платежом в Собской заставе по рублю с судна, товарами погруженного[157].
Показав в обоих периодах начин рудного дела, должно теперь оглянуться назад, чтобы податься вперед, в связи исторической. Тот, которого имя достойно оплавлять Сибирскую историю, первый позаботился искать богатства на восточных пределах своего государства. Рудокопы, которых повелитель обдорский и кондийский в 1489 году выписывал из Германии чрез грека Трахониота, нашли медную руду около Печоры на р. Цыльме. Внук его также выписывал рудознатцев из Швеции и наказывал Якову Строганову доносить себе о приисках рудных. Борис не менее пекся о толь важной ветви хозяйства, но смуты не дали развиться его попечениям. При Михаиле первый прут железный, как выше сказано, был вытянут в 1630 г. на берегу Ницы; потом близ Камы на реч. Камкарке в 1640 и 1641 гг. плавлена медная руда рудознатцем Аристом Петцольтом, из Германии выехавшим вследствие вызова, в 1634 г. разглашенного. После Петцольта и его товарищей осталось до 750 п. руды, добытой в рудниках Григоровском и Кужгортском, да при русских урядниках в 1642 г. с лишком 2000 пуд. В следующем году на место гостино-сотенного Босого прислан такого ж звания Онуфриев. Ему, между прочим, велено: а) осмотреть старый плавильный завод, который заведен при окольничем Стрешневе и существовал при госте Надее Светешникове, б) содействовать людьми и снастями стольнику Ладыгину, посланному для прииска руд в Соликамских кряжах[158]. После 1643 г. Камский медеплавильный завод продолжался лет 20 и сдан Тумашевым, нашим знакомцам, которые чрез два года уехали в Сибирь. Завод погас, это правда, но из школы его замелькали люди с заводским уменьем.
Из наказа, в мае 1661-го данного дьяку Шпилькину, видно, что правительству хотелось возобновить прииск руд за Печорою на Цыльме. Но главная цель сего отправления состояла в прииске серебряной руды около Мезени на Канином Носу и близ моря на Югорском Шару. В июле 1666 г. поручено кн. Милорадовым и сотнику Некрасову возобновить разведки на Мезени[159].
В июне 1666 послан полковник фон Кемпен с мастеровыми и десятником Коноваловым для осмотра на р. Двине алебастровой горы, лежащей во 100 верст выше Холмогор, с препоручением отыскивать соляные рассолы, слюду и всякие руды.
Тумашевы в горе Мурзинской и Тальянской нашли некоторый просвет к сокровищам Урала. Упомянутый Михайло в 1667 г. получил от Сибирского Приказа в награду 164 р. с полтиною. Другой устроил выше сл. Мурзинской на Нейве доменную печь, два горна, молот, наковальню, и в подлинности заведения был свидетельствован 1670 года от тобольского начальства. Вот где явился первый на Урале ребяческий образчик заводского устройства, впоследствии столько возмужавшего. В Тобольске тогда получена грамота о позволении всякому жителю отыскивать руды и цветные камни. Если сообразить многократные попытки, какие при царе Алексии были деланы по горной части, надобно удивляться неослабному его рвению, тем более, чем менее оказывались удачи, по тогдашнему маловедению распознавать минералы.
После Нерчинского трактата, промолчавшего о подданстве бурят Агинской степи, Нерчинское воеводство беспрепятственно владело самосадочною солью Борзинского озера.
В 1695 г. посланы в Германию штуфы свинцово-серебряной руды, взятой, без сомнения, в Нерчинске, хотя в П.С. Законов о том и не сказано. Эти куски посланы для испытания, и вместе с тем приглашались в Россию знающие металлургию. Явилось несколько саксонцев.
Не повторяя о греках Левандианах, из которых одного мы видели на реч. Коштаке, нельзя не порадоваться, что в 1697 г. (10 июля) последовало новое дозволение о прииске всякому руд и о выборе удобных мест к постройке заводов в округах, прилегающих к Уралу. Невьянский завод, в 1699 г. построенный, вырабатывал в год от 10 до 20 тысяч пуд железа; он в 1702 г. от Сибирского Приказа передан Никите Демидову (указ. 3 декабря 1716), для делания военных припасов на артиллерию. В 1700 г. начат Каменский чугуноплавильный завод, в 1702 основан Укутский, в качестве железоделательного. В том же году найдена медная руда в горе Думной, недалеко от древних Гумешевских ям, тогда еще несведомых. Алапаевский начат в 1703 году.
Когда таким образом жатва горного богатства стала расширяться, учрежден в 1700 (24 августа) для лучшего хозяйства особый Рудный Приказ в Москве. В конце того года возвещено уже по всему государству позволение приискивать руды и представлять их в Приказ чрез воевод. Следствия были так вожделенны, что разосланные мастера и ученики из русских, наученные Д. Вороновым, доставили пробы руд из 121 города.
Не осталось без внимания и Забайкалье. В 1701 г. (1 февраля) в особенном наказе замечено нерчинскому воеводе стараться о приисках слюды, по примеру, вероятно, витимскому. Дело не обошлось и там без греков Левандиан. Первые они, несмотря на маловедение в горной науке и в заводском устройстве, основали Нерчинский и Кутомарский заводы, и с их рук сперва потекло нерчинское серебро. В 1704 г. добыто 1 ф. 24 зол., в 1705 1 пуд. 22 ф. 36 зол. при речках Алтаче и Грязной. Мы расстаемся с рудным делом, как с дитятею в колыбели, но кто не заметит, с какою живостию это дитя разметалось в течение 7 лет под быстрым взором того мужа, которого скоро нарекут Отцом Отечества!
Если употребление вина есть народная необходимость для здоровья, для ободрения среди забот житейских и для льготы мыслей; если справедливо, что после чарки отдает от сердца, и язык катается, как по маслу, то необходимость сия тем ощутительнее в стране холодной и лишенной наслаждений жизни. Взгляните на труженика после осушения чепарухи, не шире ли, не смелее ли глаз его? Взгляните на отжигальницу, не пышет ли вино? Стихии вина поэтому огонь и одушевление, и что такое жизнь во времени, как не горение? Не награждайте голов кабацких за излишнюю продажу, преследуйте пьянство строгостию полицейскою, жалейте о пьянице, внимайте пастырским наставлениям о трезвости, но запасайте вино в своей стране, чтобы отрада народная, потребность физиконравственная была недорога. Вы слышите историю, так говорящую при конце второго периода!
До 1698 г. хлебное вино шло из-за Урала, казною и тайным провозом, также и с уездных частных коштаков, пополам с грехом. Государь, везде умом присущий, велел в конце предшедшего года построить в сибирских городах и за Енисеем казенные винокурни, по мере расхода на вино, и уничтожить по слободам все частные пачканья, чтобы не было охулки на вино.
Через год (22 ноября) велено взять заведывание кабаков от воевод и отдать по приличию и расчету таможенным головам.
В 1699 г. (24 февраля) установлена для Сибири общая цена по 120 к. за ведро вина, за двойное вдвое. Через год назначена разнообразная цена: в Верхотурье по 130 к., в Тобольске, Туринске, Тюмени по 140 к., а за двойное вдвое, цена высокая по внутреннему достоинству тогдашнего рубля! Она еще была после надбавлена, но в 1701 г. (14 марта) уменьшена. Видно, что корчемство подтвердило и в этой ветви государственного сбора, что 2×2 не всегда делают 4.
Наперед надобно поставить в виду два исторические сведения.
1) Правительство всякий раз, при восшествии на престол нового государя, присылало в Тобольск одного из стольников знатной фамилии для приведения к присяге на подданство. Ту же обязанность он исправлял в городах, на пути лежащих, в Верхотурье, Туринске и Тюмени.
2) Сибирские царевичи и дети их, с первого появления в Москве Маметкула[160], пользовались при Царском Дворе отличною почестию, или начальствуя в войсках, или при торжественных церемониях и столах, занимая места за царскою фамилией, выше бояр. Царевичи Григорий и Василий Алексеевичи в последний раз имели честь осыпать золотыми царей Иоанна и Петра, после коронации. В единодержавие Петра, чтившего заслугу, знание и службу, а не имена, не слышно более о царевичах, кроме одного случая, когда в 1690 г. (31 октября) был вопрос, взыскивать ли с них печатные пошлины? Ответ Петров легко отгадать. Не следует ли из того, что если к концу XVII столетия наказывалось воеводам Тобольского разряда разведывать, не затевают ли чего неприязненного кучумовцы, то не надобно считать эту заметку знаком действительного опасения.
Теперь скажем, что управление Сибири видело в своем обычном течении некоторые перемены. В 1695 г. (24 апреля) велено оставлять воевод на службе в сибирских городах, кроме одного Тобольска, от 4 до 6 лет и более, по уважениям, прежде изъясненным, не меньше, кажется, и потому, что, не проча себя надолго, они ускоряли делать притеснение жителям и даже служивым, которые, по словам одной Петровой грамоты, уезжали от того в Китайское государство. Поэтому выходит, что или тогда уже монголы начинали служить в пограничных казаках, или надобно разуметь об уходе тайшей, которые по разрушении Урянхайского ханства договаривались с послом Головиным о вечном подданстве, равномерно и о даши-тайше Дзасакту, который с внуком дяди Очароева и с меньшим братом Очароевым изменнически поддался в 1793 г. Китаю и в следующем году откочевал из пределов Сибири со всеми улусниками в Монголию.
В 1696 г. (31 августа) постановлено, чтобы воеводы не выезжали из своих городов до приезда преемников, не отдав отчетов в казенных суммах и вещах.
Главная перемена заметна по части Управления, то в уменьшении, то в увеличении доверенности к которому-нибудь из 4 областных воеводств. Якутское, потеряв власть на Шилке, за Байкалом и по сю сторону озера в пользу Енисейской области, вознаградилось Камчаткою. Томское, как от тракта устраненное, поделилось из своих прав с воеводством Енисейским, которому подчинялись Иркутск и Нерчинск. Тобольск вышел средоточием всех областных и значащих по положению воеводств. Доводом тому служит и печать Сибирского царства, присвоенная Тобольскому воеводству 9 декабря 1696 г., вместо прежней канцелярской. С наложением сей печати, товары, идущие из Сибири в Россию или отпускаемые сибиряками за границу, открывали себе беспрепятственный пропуск в Верхотурье и Нерчинске, наравне с печатью Сибирского Приказа.
Последние тобольские воеводы кн. Черкасские имели в своем наказе замечательную черту благоговения государя Петра, чего не бывало прежде, именно чтобы по приезде в Тобольск идти в соборную церковь Софии Премудрости Слова Божия, и отпеть с митрополитом молебствие за здравие и благоденствие его величества, и потом принять печать царства Сибирского. Сии воеводы бескорыстным долголетним управлением и оправданною доверенностию утвердили правительство в сосредоточении всех воеводств в одну точку. Боярин кн. Гагарин в качестве судьи сибирских провинций был предуготовлен самым наименованием к чреде общего и единого правителя[161] еще при служении кн. Черкасских.
В конце 1708 г. действительно решилось[162] преобразование Сибири в виде VIII губернии, в которую включена знатная часть древнего Великого Новгорода, начиная с Яренска до восточного берега Камчатки, на 114° длины. В этом огромном пространстве, считалось XXX городов, полагая в том числе и IV пригородка Вятки[163].
На вопрос, для чего толикое пространство вскоре отдано во власть одной особы, ответ сыщется в малой населенности обоих краев, в одинаковой промышленности жителей, в беспрерывном переходе людей из-за Урала в Сибирь, и в ней теряющихся без ответственности за повинности в своих местах, в опустении поморских городов и уездов, в идее единства, как в любимой идее великих, размеряющих государственные предначинания по масштабу обширного разума, наконец, в отличной доверенности к избранному губернатору и, может быть, в погрешности самого разделения. Ибо вскоре увидели необходимость преобразовать новое губернское разделение как в России, так и в Сибири. Такова судьба человеческих творений! Единому Богу принадлежит раз навсегда сказать: да будет свет, и бысть свет навеки.
Глава VIIСледствия
Пройдя все части, какие обнимались и определялись законами, нетрудно усмотреть, что правительство, у которого в периоде первом продолжалась забота о введении и установлении земледелия, занималось во втором устройством промышленности торговой и горной, благоприятствуя вместе с тем распространению державы и христианского учения. История должна с почтением взирать на гений российского правительства, который, хотя и не был озарен науками политическими, шествовал так верно и так прямо к благоустройству страны, в видах человеческих и божеских, конечно, не всегда без преткновений. Успехи, как следствия добрых начал, как плоды благонамеренного хозяйства, были бесчисленны, именно: горная населенность по Уралу до Уктуса и по левому берегу Аргуни, отливка пушек и военных снарядов, введение правильного воинского обучения полков, введение каменного строительства, развитие духовных имений и т. п.; но мы ограничиваемся бросить здесь окончательный взгляд на осадку внешних отношений, на торговый быт, на характер сибирского поколения и на всю населенность русского племени.
Из очерка внешних отношений нельзя устранить и двух трактатов с Польшею, более и менее относившихся до Сибири.
Что по силе Андрусовского перемирия надобно было выслать на польскую границу колокола, костельные утвари, книги, бумаги и прочие вещи, взятые в военное время в Польше и Литве, мы узнаем о том из грамоты на Енисей, в 1667 г. (1 декабря) состоявшейся. Трудно решить, циркуляр ли это, или прямое требование. Но, зная решительное намерение царя Алексия сделаться обладателем Литвы, можно бы допустить, что в этой надежде он располагал плодами побед, как невозвратными в пользу отдаленной Сибири, где колокол был бы принят за подарок истинно царский. Допустив же посылку колоколов, понадобилось бы допустить и посылку бумаг, обратно требующихся, но для чего бы их посылать в Енисейск?
Другой трактат, 6 марта 1686 г. заключенный, гораздо ближе относится к Сибири, потому что все пленные поляки и литовцы, не упоминая здесь о важных возвратах российского достояния, ни о решенном перевесе России над Польшею, оставлены навеки во власти России, тем с большею пользою, чем более сибирские казачьи команды избыточествовали служивыми славяно-западного поколения. Впрочем, важность обоих трактатов служит одною скорлупою в статье внешних отношений, относительно Сибири.
Самое ядро заключается в помыслах, какие правительство таило в уме или выражало в рассуждении соседей южно-сибирских. Не приставлять своего перста к весам, на которых контайша против воли мерялся с богдоханом, пользоваться мирным соседством обоих и присвоивать к Сибири места, делающиеся беззащитными во время военной суматохи — вот тайна политики Петровой! Самолюбивый Кансий хвалил Петра за отказ Галдану и преемнику его Раблану во вспомогательном войске против Китая, хвалил в личном к себе смысле, подобно как по заключении Нерчинского трактата прежде хвалился, что он смирил русских. Не следовало бы ему хвалиться потому, что благоразумие предписывало России положить какую-нибудь условленную границу в недоступном конце Азии, где неприятелю легко иметь силу, большую в 30 против 1. Не следовало бы также и хвалить, потому что мудрый современник Кансия в предприимчивом калмыке, естественно и религиозно связанном с ханом Аюкою, который участвовал в Сейтовском бунте и многократно после изменял, видя сомнительного соседа, хотел быть спокойным зрителем военной развязки, тем более что торг с Китаем был предметом и целью желаний Петровых. Вот почему российский монарх не преставал в наказах твердить нерчинскому воеводе: а) с буквальною точностию поступать по статьям трактата, с Китаем заключенного; б) караваны в Китай отпускать не каждый год, дабы поддерживать цены на отпускные товары и, вероятно, чтобы не наскучить маньчжу-китайцам проводами и содержанием в Пекине караванных людей, хотя, несмотря на то, воеводы из корысти пропускали частные отправления в Наин и Ургу, чем затрудняли сбыт казенного торга; и в) прилежащие к границе землицы, принадлежат ли оне халхасской или чжунгарской власти, принимать в подданство с рассмотрением и учреждать в них ясак. Последняя статья есть общая всем сибирским воеводам, не исключая и верхотурского, которому также предписывалось приводить смежные землицы (Бог весть какия) под крепкую руку царя-государя.
При такой политике, помнящей в пользу Китая неподвижность только трех водяных линий: Уди, Горбицы и Аргуни, граница вскоре, по инстинкту наших звероловов, подалась в неразграниченный промежуток за р. Тугур, и обхватила Шантарские острова на Ламе. От Аргуни к западу, пересекая инде Онон в пользу земель, принадлежавших то хоринским, то агинским бурятам, и идучи не чрез Селенгинск, а южнее чрез караул Сорочин, при речке Буре стоявший, граница протянулась по р. Джиде; далее ж к западу, достигнув межи между Халхасского и Саин-Ноанского ханства, она в 1709 г. укрепилась на долине, в виду Саянской отрасли острогом и селением из 21 двора, с гарнизоном в 150 казаков, и это был первоначальный острог Тункинский[164]. Тщетна жалоба к богдохану от владетеля! Право сильного в Азии есть право незапамятное. Система кряжей не благоприятствовала цепному развитию границы, но, тем не менее, в 1707 г. поставлен при развалинах Урянхайского ханства острог на р. Абакане, далее Караульного во 144 вер., в подпору пограничных форпостов, выше поименованных. Подобный отвес брошен из Кузнецка в 1696 г., как мы видели, на речку Коштак. Рабтан изъявлял в Тобольске неудовольствие на захват чжунгарской земли, но он мог только протестовать, а не препятствовать, завязавшись в наследованную борьбу с халхами, по примеру дяди. От Кузнецка до Ишима все еще не было границы; барабинские болота мешали предприятию. От Ишима до Миасса и отсюда до южно-уральских заводов, выше поименованных, граница успокоилась. Там вооружены крестьяне, а здесь уже отливались грозные орудия, без которых нет мира в роде человеческом. Урал, дремавший среди непроходимых междугорий и трущоб, разливает пламя, шум и стук горными работами; все это радует Россию и ободряет Сибирь. Сибирская дорога на Уфу сделалась как бы домашнею, чрез каменистый разлог Урала, между верховьем Исети и Чусовой. Вот нить от ос. Удского до Уфы, вот Сибирь II периода! Развитию ея, надобно признаться, немало содействовала долговременная вражда двух ея соседей, сменявшихся в лицах, но не во вражде. В путях Провидения, заблуждения и страсти одних являются орудиями Его милосердного домостроительства для других. Все мы это слыхали и слышим, но не прежде узнаем о конце представления, как с падением занавеса.
После многих узаконений, преимущественно изданных по части промыслов и торгов, можно быть уверенным, что законодатели смотрели на Сибирь с истинной точки, хотя иногда и косвенно, для нея самой. Не исчисляя здесь провозных статей внешней торговли, которая частию производилась с калмыками у оз. Ямышева и в Урге контайши, более с приходившими бухарскими караванами, и под конец преимущественно чрез Нерчинск с Китаем даже до Пекина в виде караванов, надлежит сказать, что самая Сибирь кипела сбытом мягкой рухляди. Гости гостиных сотен, сами или их прикащики, приезжали в Сибирь по делам, платя за право въезда (по указу 1697 г., 2 февраля) безделицу с лица всякого состояния. Везде были съезды для ярмарок: в Среднеколымске, Зашиверске, Якутске, Киренске, на Нижней Тунгуске, в Иркутске, на Селенге, Оне и в Нерчинске. Среднеколымская ярмарка давала казне в виде десятины 90 сороков соболей; следственно, одних соболей было тут в вымене с лишком до 32 000. Подобные движения происходили в Енисейске как в сборном месте восточно- и западносибирских торговцев, Туруханске, Обдорске и Березове. Оставляя говорить о прочих городах, упомянем о Тобольске, что торги его в два годовые срока, т. е. пред вскрытием и по закрытии рек, знатно увеличивались еще от заграничных бухарских караванов, потом заметим, что главным местом торговых разменов между Россией и Азией установился Ирбит во второй половине XVII века. В 1695 г. (27 ноября) в нем поправлены некоторые поползновения, и он доныне стоит на той же чреде, с Меркуриевым посохом в гербе историческом, о чем будет сказано в свое время.
Исчертив Сибирь разъездами, почти везде, где бывали ярмарки, слыхал я от стариков приятные воспоминания о былых торговых временах. Что ж это значит? Богаче ли был тогда сибиряк русский? Если вспомним унизительный отзыв Сибирского Приказа, если сошлемся на исключение, в 1706 г. (13 октября) сибирякам данное, чтобы по скудному состоянию позволить им одеваться, как прежде одевались, если не забудем внутренних акцизов 1693 г., проникавших в каждый кусок, то в чем скрывалась бы сладость воспоминания? Не в воззрении ли на стечение служителей торговли, на живое движение и перемещение кип, тюков, не в одном ли воззрении на веселую, шумную сцену жизни? Конечно, падали крохи от стола, от платы за квартиры, от провозов, но все крохи, а не богатство. Заключим насчет пересказов, что старость не лжива, а сбивчива.
То неоспоримо, что сибирский житель, от бобыля до гостя, если бы последнему было тогда место в Сибири, не всегда был свободный хозяин продаваемого товара, но пайщик от безыменного лица; если же и удавалось кому быть хозяином независимым, то продавал он потаенно; это стеснение водилось не в городах, а на дальних ярмарках. Ибо на чем основана привычка, доныне продолжающаяся в северных ярмарках, чтобы продажные шкурки носить скрытно, под полою, как не на старинном опасении денного грабежа? Пожалуй, примем сказываемые истины за клеветы, доказательства за натяжки, и станем вместе удивляться, отчего бы в самом деле не быть сибирякам тогда богатыми, когда произведения сибирские требовались[165] и кроме мягкой рухляди, как то: струя бобровая и кабаргиная, каменное масло и лекарственные растения, в казенные места? Оттого, отвечаем, что анбары и гостиные дворы по городам набиты единообразным товаром, что статьи их царства растительного и ископаемого долженствовали быть или малочисленны, или малоценны, как, напр., Мамонтова кость, по-повсеместной находке и по ограниченному требованию. Где ожидать бы лучшей ценности, как не в Архангельске? Посмотрим же у Чулкова тамошнюю ценность:
Выдра — 10 — 6 р.
Куница — 40–24 р.
Белка — 1000 — 21 р.
Горностай — 40 — 2 р. 50 к.
Зайчина — 1000 — 30 до 40 р.
Струя бобровая — 1 фунт — 3 до 6 р.
Бочка смолы — 8 пуд. — 1 р. 39 к.
Губа лиственнич. — 1 [пуд] — 1 р. 5 к.
Холст хрящевый — 1000 ар. — 8 до 20 р.
Юфть — 1 пуд — 3 до 4 р.
В первые годы завладения Сибирью фунт бобровой струи продавался [за] 40–50 к., потом до 1776 г. держался в Ирбити на 8–9 р., а ныне дошел до 500 р. и более. Из этого понятна постепенность истребления фамилии бобровой.
Вот архангельские цены в конце нашего периода, или около 1710 г. Они за несколько лет были еще сходные, а около 1710 года отпуск товаров из Архангельска начинал меняться в пользу новой столицы. Вычтите провозы, верхотурские пошлины, расходы при порте, и вы увидите, что цены на показанные статьи должны упасть в Сибири наполовину. Мы не утверждаем, чтобы привоз к порту поименованных статей шел точно из Сибири, но выстаиваем историческую цифру, что цены соименных портовых товаров должны в Сибири быть менее вычтенным количеством известных расходов, и что сибиряку, при груде богатства, не от чего богатеть.
В 1705 г., 8 мая, в день Иоанна Богослова, играли в Тобольске, близ одной церкви, комедию, одну из драматических рапсодий киевского сложения, введенных в Тобольске при митрополите Филофее. Сборник прибавляет, что в наказание взошла туча с бурею и сорвала маковицу с церкви, а крест с соборного алтаря. Такой толк характера ли времени или просто звук невежества, которое всегда и везде негодовало против новизн, которое обвиняло и умного Матвеева в безбожном чернокнижии за фармацевтику? В отдельной толпе наружных пустосвятов или корыстолюбцев, или посадских и бобылей, или крестьян и казаков, не так легко заметить характер. Они делают хорошо или худо, то по набожности, то по движению темперамента, то по увлечению запинающей страсти, то по навыку, то по примеру или наглядке, но при всех этих побуждениях можно жить без характера. Равномерно нравы, по которым это делаем или того не делаем, также и обычаи, по которым живем так-то и не иначе, не поясняют характера. Характер народа, грубого или образованного, есть беглый почерк головы и сердца, всякому не чуждый и никому в особенности не принадлежащий, потому что у каждого есть своя резкая особливость против общего оттиска. Это стиль кисти такой-то школы с бесчисленными отменитостями.
Можно бы доказать из летописи и законов, что отличительное свойство сибиряков во II периоде состояло в буйственной дерзости и жестокости, если бы предмет был особенной важности. Вот два примера! В 1679 г. при пасхальном служении новоприбывшего митрополита Павла вместо прежнего: смертию наступи на смерть, певчие пели: смертию смерть поправ; и три старика пошли за преосвященным, кричали с негодованием и называли его латинщиком. Разумеется, что они схвачены; но набожность, суеверие, самое невежество и все подобные имена, на которые можно бы складывать вину, удовольствовались бы домашним выражением негодования или сомнения или пожелали бы услышать изъяснение в приличное время, если бы в буйственной дерзости не полагались на общее одобрение. Припомните теперь поступок сибирских крестьян над гонцом, ехавшим к контайше; они, как худые люди, могли ограбить его, но высечь жестоко, по примеру красноярского воеводы, есть пятно нравственной дерзости и жестокосердия.
Не следует ли заключить по доброй логике, что сибирский характер, какой тогда выражался в быту житейском, есть наследство, доставшееся от первых пришельцев с винтовкою, наследство, которое делили все, от промышленника до поселянина, от казака до воеводы? Сколько было следствий, в нашем сочинении умолчанных, и следствий тяжких над воеводами Средней и Восточной Сибири!
Сибирские насельники русского происхождения делятся на два отдела: свободных и податных.
К отделу свободных принадлежат три состояния: духовенство, должностные трех степеней до приказного включительно и казаки служащие, под именем которых разумеются разные воинские люди, как не раз уже было поясняемо. Сии состояния, свободные от народной подати и рекрутства, служили стране христианским назиданием, правлением и утверждением законного порядка. Они распространяли свое влияние на всю Сибирь христианскую и языческую, и размещались от Верхотурья до Нерчинска и Анадырска, не исключая и Камчатки. Итог свободного отдела, к концу II периода, выводится в 21 831 м[ужского] п[ола], а число казаков, за исключением 3 полков, Бейтоном и окольничим Головиным увлеченных за Байкал, где они вымерли беспотомственно, и за исключением 4-й части, погибшей разнообразно на службе северно-восточной, числится свыше 14 000 и это maximum, какого никогда не бывало. Надобно повторить, что казаки, атаманы и боярские дети, которые происходили из податного состояния, не освобождались от податей[166].
Казаки были и беломестные. Я упустил эту беломестность подтвердить выпискою слов из воеводской Наказной Памяти, в 1693 г. писанной к прикащику Киргинской слободы и сокращенно мною упомянутой выше. Вот слова: «с тутошних крестьян и с беломестных казаков взимать таможенные и всякие подати по 10 денег с рубля по оценке, а с приезжих людей, кои учнут торговать всяким товаром, по гривне с рубля». Кроме беломестности, подтверждаемой грамотою, опять возвращается здесь прежний вопрос, выше мною заданный: до которых годов законодательства деньга должна быть принимаема в значении копейки? В упоминаемой грамоте 1693 года, кажется, деньга сказана в значении счетной деньги и если это справедливо, то деньга перестала быть копейкою прежде 1693 года.
Во избежание пестроты, мы показываем все сословие свободным, пока deficit податных не приведет к различению сословия.
Котделу податных принадлежали: а) крестьяне и ямщики с своим поколением и с бобылями, к ним присоединившимися; б) посадские из промышленников, по большой части окоренившиеся в городах и острогах; в) крестьяне, по воеводским вызовам пришедшие; г) крестьяне разных наименований, самовольно переселявшиеся в разные времена двух периодов. Надобно признаться, что летописцы нигде не говорят о двух значительных количествах беглых, какие означены в приложенной табели под бук. «А», количествах, сперва исподволь рассеявшихся по Сибири с 1600 по 1662 г., потом в течение 47, и особенно с 1680 до 1686 года[167], большими ватагами уклонявшихся в Сибирь, то во время волнений, в крепостном классе происшедших, то во время гонений, после строгих указных статей, в 1685 г. (7 апреля) изданных против старообрядцев, то во избежание рекрутских наборов; и поэтому в угодность малосведущих летописцев несправедливо было бы уменьшать колонизации, в табели означенные, и подтверждаемые явными событиями переселений, в свое время правительством замеченных.
Каким образом, спросят, могли своевольно вторгаться в Сибирь большие ватаги людей? Но мы спросили бы наоборот: какие средства воспрепятствовать своевольным вторжениям? На длинной черте, какова от Верхотурья до Исети, полиция тогдашняя, по своей ничтожности, была не в силах удерживать потоки людей; с другой стороны, воеводы находили свой счет потворствовать приумножению переселенцев, переселенцы же на местах водворения иногда не прежде были узнаваемы, как когда разрубят леса и подымут пашенные выгоны для вторых или третьих посевов. Ибо полевая независимость ускользнувших из России нескоро вызывала к знакомству с городами и властями; приходило, однако ж, время, когда власти узнавали о новичках и оброком десятинной пашни мирили беглецов с казною. Отсюда произошли в Сибири починки, также заимки частные и духовные, получившие впоследствии настоящие названия деревень; отсюда частные заводы увеличились в силах человеческих. Итог податных состояний к концу периода восходит до 130 957, за исключением 3 с лишком тысяч, которые близ границы полонены или побиты, или там и сям сожглись в жалкой восторженности.
К числу податных также причислялись не только потомки преступников, но и сами преступники, потому что по приходе на места поселения пользовались льготою не более года, а с первого появления уже вносились в окладные книги. Не повторяя прошений законных, по которым преступники были отсылаемы в Сибирь, мы обязаны здесь дать отчет в правиле, каким руководствовались для II периода, в определении числа их; и это правило заимствовано из осьмилетнего срока, с 1719 по 1727 год (указ. 17 сентября 1742). Конечно, этот срок за чертою периода, но напряженность преступности и дух законной строгости должны быть одинаковы в смежное время и в одно почти царствование.
В исчислении женского пола наблюдена умеренность, в соответственность исторических воспоминаний. Одно духовенство и чиновные лица высшей и средней степени приезжали в Сибирь семейно, но, по причине срочного в Сибири пребывания чиновников первых двух степеней, беспримесная чистота крови русской долго принадлежала одному духовенству, как посягавшему на браки в семействах своего чина. Должно, однако ж, припомнить, что и ямщики, и крестьяне, казною или по вызовам переселенные, равно крестьяне беглые, были напутствуемы женами своей родины. Сословие казаков, приходивших или приезжавших на службу одиночками, исключая немногих случаев, оно, как сословие храбрых, завоевало себе подруг разными приемами стратегии чувственной, и в России, и в Азии. Для чего бы не повторить, что поколение в этом сословии первоначально пошло от крови татарок, которые, быв обласканы смелыми пришельцами, взошли на ложе их, впоследствии законное, по подобию сабинянок, и, с чертами кавказского отродья, не обезобразили мужественного потомства. К концу периода выводится женских жизней русского имени 76 439, а всех обоего пола в обоих отделах — 229 227.
В это время города с округами считались более населенными: Тобольск, Верхотурье, частию Тюмень, более Тара, Томск и Енисейск. В Сибири старой и середней исчислено податных дворов с небольшим до 28 000, а в 4 восточных воеводствах с уездами, сообразно с правительственными счетами, полагается податных дворов около 3600, именно: в Илимске 1100, в Иркутске от Оки 1500, в Нерчинске 600 и в Якутске 400. Окончательно выходит по всей Сибири податных дворов 31 676, а всех с неподатными — 37 046.
Сказав главные числа из табели сибирской населенности, составленной применительно к актам своего времени, мы выдаем ее за правдоподобную тем с меньшим сомнением, чем ближе она подходит к государственной цифре 1711 года в числе дворовом, как окажется в начале III периода. Упрек, какой можно бы сделать табели в уменьшении жителей Поморского края, сам собою исчезает, когда захотят прочитать указ 1686 года[168] насчет поморских городов, из которых не в долгое время убыло из 71 000 дворов две трети, или когда захотят повторить ответ самого Петра архангельскому губернатору. Когда губернатор в 1714 г. (6 мая) представлял, что не с кого брать рекрут, царь, соизволив на новую поверку дворов, примолвил: не все крестьяне ушли на Дон и в Сибирь. Такая примолвка есть непререкаемая защита табели.
Сообразно усмотрению, что население Сибири, особенно Восточной, частию оплодотворялось преступниками, теперь безвестными, может быть расцветшими в потомственных стеблях, наподобие осеченных кустарников, история сибирская и не думает забыть имена известные, которые по своему состоянию достойны бы лучшей участи и памяти.
Если закон есть порука благосостояния обществ, если история есть подруга закона и обвинительница у потомства, то важные нарушители общественного покоя вечно будут призываемы пред народное зерцало возрождающихся поколений. Кто-то сказал, что погребаемые в Якутске остаются до страшного суда в таком виде, в каком хоронятся. Вельможи или мужи меча, заточенные в нее и давно забытые в России, отмщаются здесь и по смерти печальною известностию. И город, видевший великана злополучного, и архив, в котором хранится статейный список, не позволяют умереть ему, действуя заодно с обнародованным приговором правительства. Таким образом, проходя историю страны под руководством письмен государственных, мы невольно встречаемся с лицами, злоумышлявшими против верховной власти или державы, во свидетельство силы закона.
При царе Алексии были разосланы в 1673 г. по городам Сибири до Якутска и Селенгинска[169] обличенные в соумышленничестве с изменником Дорошенком, как то: запорожский гетман Демка Игнатов Многогрешный и его чиновные соучастники из малороссиян, воронежцев и астраханцев. Мы видели уже, что, в бытность окольничего Головина, Дамьян Многогрешный, в звании селенгинского сына боярского, употреблялся в конных сшибках против монголов.
В 1688 г. привезен в Тобольск бывший малороссийский гетман Самойлович с сыном, которого велено отлучить в Енисейск. Если в самом деле он не виноват в безуспешности Крымского похода и в подозреваемой измене российскому престолу, то можно ли оправдать его в присвоении родственникам своим почетных должностей и в продаже остальных в денежные руки? В старости, в разлуке с сыном и семейством, он получал для своего содержания по 30 алтын на день. Ненасытный человек, для чего столь тяжкие опыты нужны тебе и мне, чтобы увериться, какой малости довольно для здоровья и здравого духа?
В 1697 г. (20 марта) лишенный степени боярства Матвей Пушкин сослан с семьею в Енисейск за участие в стрелецком бунте. Ему (как замечено в VI главе под статьею духовенства) хотелось оплакивать свою участь в особом монастыре и молиться в особом храме, но для внутреннего раскаяния и общенародный храм Голгофа, и кедровая дебрь — как храм для молитвенного духа. Всякое место свято у Бога; Бог беседует с человеком пламенно даже в репейном кусту[170].
Еще в I периоде мы слышали, с которых пор начали отсылаться колодники в Сибирь, но не ранее 1696 г. (21 января) обращено внимание на порядок препровождения. Тогда только установлено давать им проводников, кормовые деньги, и в Верхотурье сделать острог для их помещения.
Облегчим невеселые мысли утешною вестию. Полковник Палей, гроза и молния заднепрская, Палей, года за четыре сосланный в Енисейск по проискам Мазепы, в 1708 г. возвращается из Сибири под Полтаву.
Торжество свободы сладко, сладко и чувство мщения, но чувство кроткое, если чаша горести выпита без упрека и с покорностию, слаще всякого торжества на счетах опыта. Самолюбие упивается радостию и опять жаждет, но сердце испытанное празднует в себе самом независимо, безусловно. Палей ищет глазами Мазепу.
Заключение
Сыны Сибири! Слышите ли вы в душах своих этот грохот, все отдающийся от громов Полтавской битвы? Вы должны его слышать, потому что ваши предки участвовали на великом позорище победы и видели, как грозными редутами Петровыми раздирались ряды гордого неприятеля. Петр, со дня сего Великий, завещал на возвышенной Полтавской равнине воздвигнуть памятник, достойный славы России; но тут ли конец подвигов, где началась слава? Нет, слава государственная так же обширна, как и нескончаема, следственно, и подвиги, как спутники ея, пойдут на все грядущие времена. Вы увидите поэтому, что и в следующем периоде Сибирь соревновала подвизавшейся России как силами человеческими, так силами денежными и вещественно-животными.
Приложения
Замечательные лица
Митрополит Павел как начинатель каменного строительства в Сибири. — Сооружение нач. в 1680, конч. в 1688. Павел архиерействовал с 1678 до 1692 г.
Тобольский сын боярский Алексей Ларионович Толбузин, воевода албазинский как мужественный воитель и защитник своего поста против многочисленного маньчжу-китайского войска. — С 1685 до исхода сентября 1686 г.
Подполковник (впоследствии полковник) Афанасий Иванович Бейтон, достойный преемник Толбузина и соорудитель земляного албазинского замка. — С октября 1686 до заключения — трактата в 1689 г.
Тобольский сын боярский Семен Ульянович Ремезов как сочинитель сибирской карты и описания сибирских племен. — Занимался два года, с 1697 до 1699 г.
Число архиереев и воевод во II периоде
Митрополитов сибирских в Тобольске — 4
Викарный епископ в Иркутске — 1
Воевод тобольских с их товарищами, не включая первого сибирского губернатора — 25