Аль-Газали продемонстрировал свою лояльность новому режиму, арестовав вождей Аль-Гарба – Бухтуридов из клана Танух, которые оставались верными мамлюкам, и заточив их в цитадели Дамаска. Он обезглавил Ибн аль-Ханаша, арабского вождя Сидона и Бекаа, отказавшегося подчиниться, и Ибн аль-Харфуша, главу шиитского рода в Бекаа, и послал их головы вместе с головами других бедуинов с горы Наблус, в Константинополь. Однако предавший своих старых хозяев не мог долго хранить верность новым. Воспользовавшись смертью Селима в 1520 году, альГазали провозгласил себя в мечети Омейядов независимым правителем, взяв титул аль-Малик аль-Ашраф («Возвышеннейший царь»), чеканил монеты под своим именем и пытался уговорить Хайр-бея, которого Селим наградил властью наместника над Египтом, последовать его примеру. Но Алеппо не оказал открытой поддержки аль-Газали, и Сулейман выслал против него войска, которые 27 января 1521 года разгромили сирийских повстанцев и убили аль-Газали в Аль-Кабуне, недалеко от Дамаска. На сирийскую столицу и ее окрестности обрушилась столь суровая кара, что с ней не сравнится даже разорение, произведенное в ней Тимуром. Около трети города и окружающих деревень были стерты с лица земли. С тех пор само имя янычар в сирийском сознании стало неразрывно связано с разрушением и террором.
Согласно политической теории османов, по крайней мере в понимании типичного вали, завоеванные народы, особенно немусульманские, – это стада (райа, райя), которых нужно пасти с выгодой для победителя. Терминология, заимствованная из лексикона аравийских бедуинов, выражала традиционные концепции в сознании потомков центральноазиатских кочевников. Раз побежденные – это человеческий скот, их следовало доить, стричь, а в остальном оставлять в покое, пока они не доставляют хлопот. Будучи в основном крестьянами, ремесленниками и торговцами, они не могли поступить на военную или гражданскую службу. Но стаду нужны сторожевые псы. Их набирали в основном из числа военнопленных, покупали рабов и детей христиан, получали в качестве дани, а затем обучали и воспитывали в исламе. Все новобранцы проходили суровую школу в столице, рассчитанную на многие годы. Их подвергали тщательному отбору в условиях острой конкуренции; самые способные направлялись на дальнейшую подготовку для занятия государственных должностей, а самые физически сильные – для службы в армии. Самых несгибаемых набирали в пехотный корпус янычар. Весь правящий и военный класс империи поначалу происходил почти исключительно из этого источника. Великие визири, адмиралы, полководцы, губернаторы провинций когда-то были рабами и таковыми и остались. Их жизнь и имущество всегда были в распоряжении их господина-султана, который не стеснялся пользоваться своим правом собственности. История не зафиксировала создания какого-либо параллельного аппарата. Она оставила династию Османа единственной аристократией империи, обладающей абсолютной властью в управлении государством и его защите.
Еще одной основой классификации была конфессиональная принадлежность. С незапамятных времен ближневосточное общество были разделено на слои скорее по религиозным убеждениям, чем по национальности, а ядром религиозной общины была семья, а не территория. Таким образом, в сознании людей были неразрывно переплетены вероисповедание и национальность. Каждую из религиозных групп Османской империи называли миллетом. Два самых крупных миллета составляли мусульмане и Рум – греко-православные. Армяне и евреи также считались отдельным миллетом. В соответствии с этой системой все немусульмане были организованы в общины под руководством своих религиозных властей, которые также выполняли некоторые важные гражданские функции. К этому фактически и сводилось управление подчиненных меньшинств. Проживавшие в этой стране европейцы – венецианцы, голландцы, французы и англичане – тоже рассматривались как миллеты. В 1521 году Сулейман подписал с венецианцами договор из тридцати глав, где дал им привилегии, которыми прежде пользовались византийцы. Французы впервые получили свои капитуляции четырнадцать лет спустя, англичане – в 1580 году. Изначально капитуляции задумывались как уступка со стороны сильного правителя, а не вымогательство у слабого, они давали иностранцам экстерриториальные привилегии и сохранялись в качестве унизительного института вплоть до распада империи.
Османский вали не стал улучшенной версией своего предшественника мамлюкского наиба, которых также набирали из рабов. Кроме того, вали были еще сильнее удалены от центрального правительства и, следовательно, более свободны от его контроля. Но это мало что меняло, поскольку коррупция в столице цвела почти столь же буйным цветом, как и в провинции. Вали часто покупали свои должности и приступали к исполнению обязанностей с одним стремлением – заботиться о собственных интересах. И немалая их часть возвращалась в Константинополь, чтобы распрощаться с конфискованным имуществом и самой жизнью от руки палача. Эксплуатация шла бок о бок с нестабильностью. За первые 184 года в качестве османского города Дамаск видел не меньше 133 вали, из которых только 33 удержались на своем посту хотя бы два года. «Салнаме» перечисляет имена 61 вали за восемь десятков лет, начиная с 1815 года. В Алеппо, очевидно, ситуация была не намного лучше. Венецианский консул сообщает о том, что за три года сменилось девять пашей. Иногда паши вели друг с другом кровопролитные войны, совсем позабыв про столичное начальство. Эпизодические визиты янычар лишь усугубляли страдания народа, который в большинстве своем, однако, смирился со своей судьбой. По-видимому, царила атмосфера безучастности, разочарования, недоверия к властям и безнадежности в отношении итога своих усилий. Старый мятежный дух, который часто вспыхивал от злоупотреблений Аббасидов и Фатимидов, к описываемому времени явно угас. Очевидно, что темные века, начавшиеся при турках-сельджуках, при турках-османах становились все темнее. В то время, когда Европа вступала в эпоху Просвещения, Сирия блуждала во османской тьме.
Необходимость радикальных реформ и пресечения злоупотреблений со стороны должностных лиц рано почувствовал Мустафа Кёпрюлю, великий визирь с 1689 по 1691 год. Он объявил о введении новых норм обращения с немусульманами, которые предвосхитили попытки реформ трех смелых султанов – Селима III (1789–1807), Махмуда II (1808–1839) и Абдул-Меджида I (1839–1861). Однако все эти проекты остались на бумаге. Против законов Селима, названных Низам-и джедид («Новые постановления»), выступили янычары и коррумпированные чиновники. Реформы Абдул-Меджида, так называемые Гюльханейский хатт-и шериф («Высокое предписание», 1839) и Хатт-и хумаюн («Императорское предписание», 1856), нацеленные на то, чтобы снять ущемляющие ограничения со «стада», гарантировать жизнь, собственность и честь всем подданным, независимо от вероисповедания и национальности, отменить откуп налогов и уравнять перед законом всех людей, независимо от языка и миллета. Однако не обеспечивались меры эффективной реализации этих Танзимат (постановлений о реформе), которые к тому же оказались преждевременными. Против них выступали влиятельные консервативные теологи, они пришлись не по нраву иностранцам, пользовавшимся привилегией экстерриториальности, и даже еврейские и христианские менялы (ед. ч. sarraf) возражали против отмены практики откупа. Попытки реформ Селима, который не рос, замурованным в четырех стенах, в отличие от его предшественников, стоили ему трона. Его второй по счету преемник Махмуд, величайший из султанов нового времени, сослужил стране неоценимую службу, когда в памятный день июня 1826 года приказал направить орудия на казармы янычар, долго стоявших на пути прогресса, и полностью их уничтожил. Именно этот Махмуд ввел феску (тарбуш) в качестве головного убора и, что любопытно, получил от своих подданных прозвище султана-гяура.
Следующим поборником либерализма и реформ был великий визирь Мидхат-паша. Свою карьеру Мидхат начинал двадцатидвухлетним чиновником в Дамаске. В течение многих лет после этого он вместе с несколькими единомышленниками упорно, но тайно трудился над тем, чтобы сделать свою страну конституционной. Первые результаты проявились, когда 15 июля 1876 года Мурад V издал манифест, в котором впервые, если брать официальные документы, было использовано слово, обозначающее конституцию. После трехмесячного правления Мурад лишился рассудка, и его сменил брат Абдул-Хамид II, который 23 декабря торжественно провозгласил конституцию и учреждение представительного парламента. Этот проект был разработан великим визирем Мидхатом на основе конституций Франции и Бельгии. Новый документ гласил, что все подданные отныне называются османами, обладают личной свободой, а ислам объявлялся государственной религией. При этом предусматривалась защита всех признанных религий, гарантировалась свобода печати в рамках закона и устанавливался принцип народного представительства через двухпалатный парламент: одна палата из депутатов и вторая из сенаторов, избираемых для четыре года и представляющих округ из 50 тысяч человек. Абдул-Хамид, как показали последующие события, введением этих либеральных мер стремился предотвратить угрозу для своего суверенитета и завоевать симпатии западноевропейских стран, а не улучшить положение народа. В феврале следующего года он прогнал Мидхата, а через год распустил парламент. Однако под давлением Англии Мидхата снова призвали на службу и назначили губернатором Сирии, но вскоре после этого сослали в Эт-Таиф в Хиджазе, где предположительно он был убит агентами Порты в 1883 году.
Османское завоевание всерьез не затронуло ни политическую, ни этническую структуру Сирии. Единственное радикальное экономическое изменение в период Османской империи оказалось случайным и касалось населения пустыни. Турецкие чиновники приходили и уходили, но колонизацией страны не занимались. В душе они и сирийские подданные всегда оставались чужими друг другу. Несколько тысяч мусульман-черкесов перебрались в Северную Сирию и Трансиорданию после Русско-турецкой войны 1877 года, а несколько тысяч армянских беженцев нашли убежище в Ливане после Первой мировой. Народ по-прежнему говорил по-арабски. Заимствованы были лишь немногие турецкие слова, в основном из област