изни, нежели местные жители – греческого. Несколько из поздних царей-Селевкидов получили арамейские прозвища. Александр I (150–146 до н. э.) звался Балас, а Александр II (128–122 до н. э.), не принадлежавший к Селевкидам, – Забина. В арамейской Сирии и еврейской Палестине местная культура в целом не сдала своих позиций; она давала больше, чем получала.
Образованные сирийцы, несомненно, изучали греческий язык и писали на нем. Но нет никаких оснований думать, что они говорили на нем у себя дома, за исключением тех, кто вырос в греческих колониях. Можно предположить, что население колонизированных городов было двуязычным. В деревнях, разумеется, полностью сохранились и прежний язык, и свои обычаи и образ жизни. Большинство людей были греками не более, чем современные сирийцы – французами. Что сделал эллинизм, так это своим появлением разрушил чисто семитскую политическую и интеллектуальную структуру и открыл двери для последующего римского влияния. И чтобы повторная интеграция стала возможной, должна была пройти тысяча лет.
От арамейской литературы периода сирийских Селевкидов не осталось никаких следов. Не обнаружено даже арамейских надписей этого времени. Пред музами Эллады местная литературная деятельность практически сошла на нет с сознанием собственной неполноценности. Однако нет никаких сомнений в том, что многие авторы того времени, носившие греческие имена и писавшие на греческом языке, происходили из Сирии. В первые десятилетия XX века на французском языке вышло несколько диссертаций и других работ под французскими именами ливанских авторов, в которых почти невозможно признать арабов. Также с уверенностью можно предположить, что некоторые произведения на арамейском языке все же были написаны, но не дошли до наших дней. Часть еврейских сочинений постигла бы та же участь, если бы им не посчастливилось найти греческих переводчиков и не попасть в число апокрифов. Один из наших главных источников знаний об этой эпохе – Первая книга Маккавейская – написана между 105 и 63 годами до н. э. и переведена на греческий с еврейского оригинала. В псевдоэпиграфической Книге Еноха, изначально написанной на еврейском или арамейском языке примерно в то же время, но сохранившейся полностью только на эфиопском, бессмертие, дотоле оставленное исключительно для праведников, распространяется на всех людей, этой идеей также сопутствуют концепции награды и наказания. В этой книге мы имеем, пожалуй, выражение величайшей мысли того времени. Одна из проблем, которая занимала Еноха, проблема преуспевания неправедных, всерьез волновала умы и евреев, и греков. Два еврейских произведения эпохи Селевкидов вошли в библейский канон: Книга Екклесиаста, составленная около 200 года до н. э. каким-то эллинизированным иудеем-аристократом, и Книга Даниила, написанная во II веке до н. э. Из двух книг Екклесиаст имеет гораздо больше сходств с греческой мыслью.
Ни одна часть империи Селевкидов не стала истинным средоточием художественной, литературной или научной творческой жизни. Их цари никогда не относились к щедрым покровителям науки; как и Птолемеи, за исключением Птолемея I, основателя всемирно известной библиотеки и Александрийского мусейона. Библиотеки создавались в столицах, была своя библиотека и в Антиохии. Учитывая усовершенствование средств коммуникации, распространение общей цивилизации и общего языка, наука добилась бы большего, если бы пользовалась покровительством царей. Единственное имя, достойное упоминания в разговоре о восточных провинциях, – это имя Селевка из Селевкии на Тигре, халдея, который жил примерно во II веке до н. э. и утверждал, что Солнце является центром Вселенной. В этом он повторил гипотезу Аристарха Самосского и пытался найти ей доказательства. Селевк выдвинул научно правильные представления о связи между приливами и отливами и Луной, на которые ссылается сириец Посидоний.
Эллинистическая Сирия произвела на свет несколько историков-географов, астрономов, скромное число поэтов, ни одного из которых нельзя причислить к поэтам первой величины, и примечательное число философов, в основном стоической школы. Почти все они жили во второй и первой половине I века до н. э. Стоицизм с самого начала установил тесную связь с семитской концепцией жизни и на протяжении всего своего существования оставался близким по духу семитизированным грекам, а также эллинизированным семитам. Делая упор на братстве и универсальности, добродетели и нравственном образе жизни, а также с равнодушием относясь ко всему, связанному с телом – силе и слабости, здоровью и болезни, богатству и бедности, – эта философия в каком-то смысле предшествовала христианству. Среди сирийских писателей выделяется фигура Посидония из Апамеи, философа-стоика, историка и естествоиспытателя, чей наиболее значительный труд был продолжением истории Полибия, которое служило источником для Ливия, Страбона, Плутарха и других авторов и таким образом внесло свой вклад в важную задачу по образованию ранних римлян и подготовила сцену к блестящей эпохе Августов. Посидоний родился около 135 года до н. э., учился в Афинах и, совершив путешествие по Италии, Галлии, Испании и Сицилии, обосновался на Родосе, возглавив там школу стоиков, где и скончался в 51 году до н. э. Его слава была такова, что Помпей по возвращении из Сирии специально сделал остановку на Родосе, чтобы побывать у него на лекциях. Придя в дом философа, великий римский полководец запретил своему ликтору стучать в дверь, согласно обычаю, и дополнительно выразил свое почтение тем, «склонил фаски перед порогом мудреца»[170]. Цицерон говорит, что он тоже посещал лекции Посидония. Это был последний великий мыслитель, которого произвел эллинизм, не затронутый Римом. Нижеследующие отрывки из его сочинений иллюстрируют жизнь высшего класса в сирийских городах и описывают некоторые плоды местной природы:
«Жители этих городов, изобилием пастбищ избавленные от нехватки необходимого, собирались большими компаниями на непрерывные пиры, в гимнасиях устраивали бани, умащались дорогими маслами и благовониями; в „грамматейонах“ – так они называли помещения для общественных трапез – они жили, как у себя дома, проводили там почти весь день, набивая утробу яствами и винами, а иное и унося с собой; слух свой они непрерывно услаждали громким звоном черепаховых лир, и эхом откликались им соседние города[171].
Аравия и Сирия производят персеево дерево и бистакий. У бистакия плоды растут гроздьями, продолговатые, пепельного цвета, как капли смолы, накапавшие друг на друга; внутри они зеленоватые, и хоть не такие сочные, как круглые семена сосновых шишек, зато более душистые».
Греко-сирийская поэзия, хотя и не слишком оригинальна, все же отличается многогранностью, пониманием природной красоты, богатством образов и колорита и острым чувством абсурда. Многие поэты владели искусством импровизации и сочинения эпиграмм. Антипатр Сидонский, прежде Тирский, жизнь которого приходится на начало I века до н. э., писал эпиграммы главным образом для посвящений и эпитафий. В нижеследующей назидательной эпиграмме он вспоминает о том, как жил в финикийском портовом городе:
Самое время отплыть кораблю, бороздящему море.
Ведь не волнует его воды мятущая зыбь.
Ласточка лепит уже под кровлями круглые гнезда,
И на лугах молодых нежно смеются цветы.
А потому, моряки, свернуть пока бы канаты
И выбирать якоря, вросшие в гаваней дно.
Тканные славно поднять паруса. Это повелеваю
Вам я, Приап, Вакха сын, в этом стоящий порту[172].
Что касается мировоззрения, то Антипатр был эпикурейцем:
Скорую смерть предвещают астрологи мне, и, пожалуй,
Правы они; но о том я не печалюсь, Селевк[173].
Всем ведь одна нам дорога в Аид. Если раньше уйду я,
Что же? Миноса[174] зато буду скорей лицезреть.
Станем же пить! Говорят, что вино – словно конь для дорожных;
А ведь дорогу в Аид пешим придется пройти[175].
Другим философом-эпикурейцем и поэтом-эпиграмматистом был Филодем, родившийся в начале I века до н. э. в Гадаре, македонской колонии, среди полукочевников Трансиордании, на высоком мысе, глядящем на ущелье реки Иеромакс (Ярмук) и южную оконечность Галилейского моря. Филодем поселился в Риме во времена Цицерона, который не жалеет ему похвал. Большинство сохранившихся эпиграмм написаны легко и посвящены любовной тематике, что соответствует отзыву Цицерона о вольности его тем и красоте манеры изложения. Вот пример его эпиграммы:
Прежде любил я Демо, из Пафоса родом, – не диво!
После – другую Демо с Самоса, – диво ль и то?
Третья Демо наксиянка была, – уж это не шутка;
Край Арголиды родным был для четвертой Демо.
Сами уж Мойры, должно быть, назвали меня Филодемом [ «любящий людей»],
Коль постоянно к Демо страсть в моем сердце горит[176].
Самым интересным поэтом непоэтической эпохи был, пожалуй, Мелеагр из Гадары (Умм-Кайс). Мелеагр по национальности был сирийцем и дома, вероятно, говорил по-арамейски и владел финикийским и греческим. Подобно большинству сирийских авторов того времени, он искал счастья за пределами родного города. В возрасте двадцати лет (ок. 110 до н. э.) он перебрался в Тир, о жизни которого мы можем судить по его эпиграммам. Жизнь в городе, по всей видимости, полнилась чувственными усладами. Певцы и арфисты пользовались популярностью, попойки были привычным занятием. Женщины высшего сословия жили в уединении, за ними можно было приударить только на улице. Позже Мелеагр переселился на остров Кос, где составил «Венок» – антологию избранных стихотворений более ранних авторов, сравнивая каждого из них с каким-либо прекрасным цветком или изящным деревом. В другом стихотворении он поразительно ярко описывает венок из семи юношей, с которыми был знаком в Тире, и уподобляет их лилии, левкою, розе, виноградной лозе, златокудрому крокусу, благовонному тимьяну и зеленой ветке маслины. Такой венок преподнес Эрот Афродите. Ниже приведены две погребальные эпиграммы Мелеагра: