Восточная и Западная сирийские церкви с их ответвлениями включают еще не всех сирийских христиан. Осталась небольшая группа, уступившая влиянию греческих богословов Антиохии и Константинополя и согласившаяся с постановлениями Халкидонского собора (451). Тем самым эта община подтвердила свое православие и не только избежала отлучения, но и получила защиту и даже покровительство со стороны государственной церкви и имперской столицы. Столетия спустя противники в отместку прозвали их мелькитами, «царистами». Ряды мелькитов, видимо, пополнялись в основном из горожан и потомков греческих колонистов. Постепенно греческий язык вытеснил сирийский в качестве языка богослужений, и сирийская литургия уступила место византийской. Сотни рукописей в европейских и восточных библиотеках свидетельствуют о том, что победа греков была неполной вплоть до начала XVII века. Несмотря на поддержку властей, община мелькитов оставалась относительно слабой и в основном ограничивалась Северной Сирией, Палестиной и Египтом. У их сирийских потомков одна патриархия находится в Дамаске и другая в Иерусалиме, и в наши дни они известны как греко-католики.
Как ни странно, в последние годы мелькитами называют исключительно тех христиан, которые вышли из православия и примкнули к Риму. Однако сами они утверждают, что находятся в давнем и непрерывном общении с Римско-католической церковью. В настоящее время они составляют около половины православной общины, насчитывающей около 230 тысяч человек. Резиденция одного их патриарха находится в Египте, а другого – в Ливане. Большинство греко-католиков и греко-православных живут в Сирии, а не в Ливане.
В глазах сирийского христианина только что зародившийся ислам не мог выглядеть совершенно чуждым или экзотичным; на самом деле он, пожалуй, больше походил на новую иудео-христианскую секту, нежели на новую религию. В целом враждебность ислама к христианству объяснялась скорее соперничеством, чем противоречиями в идеологии. Сразу же после завоевания патриарх Восточной церкви описывает новых господ в следующих красочных выражениях: «Арабы, которым Бог ныне даровал власть над миром, как вы знаете, находятся среди нас. Но они не враги христианам. Напротив, они восхваляют нашу веру, чтят священников и святых Господа и делают добро церквям и монастырям». Некоторые востоковеды доходят до того, что изображают ислам наследником сирийского христианства во многих аспектах. Иоанн Дамаскин считал Мухаммеда еретиком, а не основателем нового вероучения, и смешивал ислам с арианством, отрицавшим божественность Христа. Иоанн говорит, обращаясь к своим мусульманским оппонентам: «Вы ложно называете нас этериастами (мушрикун), мы же справедливо называем вас бого-убийцами» – и спрашивает, почему христиан обвиняют, что они поклоняются кресту, если мусульмане так же поклоняются черному камню. Столь высокомерному отношению, несомненно, способствовало то, что он был священником и писал на иностранном языке. А Умар II, очевидно, считал, что ему будет легко обратить Льва Исавра в свою веру, когда направил ему богословское послание, которое император в свою очередь попытался опровергнуть в дальнейшей переписке.
Единство Бога и Страшный суд были излюбленными темами как в коранической литературе, так и в апокрифических Евангелиях и писаниях аскетов. Святой Ефрем (умер около 373 г.), почитаемый обеими ветвями сирийской церкви как величайший вышедший из их рядов проповедник, изображает блаженную обитель в таких материалистических образах:
«Там видел я кущи праведников, источающие из себя благовонные масти, которые разливают благоухание, убраны цветами, увенчаны вкусными плодами… Целые ряды плодов всякого рода под руками вкушающего. Среди самого чистого воздуха стоят там твердо укоренившиеся деревья; внизу покрыты они цветами, вверху полны плодов. Попеременно веют там приятные ветры, спеша услужить. один навевает им пищу, другой изливает питие; дыхание одного есть тук, а веяние другого – благоухающая масть. Кто с мудрой умеренностью воздерживался от вина, того преимущественно ожидают к себе райские виноградники, и каждая лоза прострет к нему свои гроздья. А если он девственник, принимают его в чистые недра свои, потому что, живя одиноко, не познал он супружеского лона, не восходил и на брачное ложе».
Общим для обеих религий было различие, проводимое между должными и сверхдолжными делами. В ритуалах и богослужебной практике было немало схожего. В сирийской церкви считалось каноническим молиться три раза в день и два раза в ночное время еще задолго до того, как в исламе установились пять обязательных молитв. Ночные бдения, описанные в Коране (73: 1–8, 20), напоминают монашеские порядки и аскетическое благочестие. Во время молитвы монахи принимали определенные позы, преклоняли колена и касались земли лбом. У монахов часто выпадали волосы с передней части головы из-за ударов головой о землю. В одной доисламской поэме говорится о монахе, который набил себе на лбу мозоль, как у козла на колене.
Становясь мусульманами, христиане, естественно, приносили с собой старые идеи и порядки, часть из которых остались в сектах и ересях. Разрыв между двумя религиями становился еще уже по мере того, как ранние рассказчики хадисов заимствовали события из жизни основателей христианства и приписывали их основателю ислама. Рассказывают, что Мухаммед восхвалял тех, кто подает милостыню тайно, так что его левая рука не ведает, сколько дает правая, и заявлял, что Бог сказал: «Для Моих праведных рабов Я приготовил то, чего не видел глаз, о чем не слышало ухо и чего даже не представляло себе сердце человека». В уста Мухаммеда вложен даже вариант молитвы «Отче наш». Через возникший позднее суфизм христианское аскетическое благочестие открыло для себя еще один путь в сердце ислама.
Сироязычные христиане легко узнавали многие ключевые термины мусульманского словаря. Арабские слова «фуркан» (спасение, Коран, 8: 29, 41), «айя» (знак, 2: 37; 3: 9), «кахин» (прорицатель, жрец, 52: 29; 69: 42), «суджуд» (земной поклон, простирание ниц, сура 2, 68: 42, 43), «сифр» (книга, 62: 5), «киссис» (монах или священник, 5: 82), «салят» (ритуальная молитва, 2: 3, 43; 24: 58), «закят» (милостыня, 2: 43, 83, 110) и многие другие заимствованы из сирийского или арамейского. Многие другие церковные и богословские термины из сирийского перешли в арабский, как это видно на примере слов «ишбин» (восприемник), «буршан» (облатка), «тилмиз» (ученик), «шаммас» (дьякон), «имад» (крещение), «каниса» (церковь), «каруз» (проповедник), «накуз» (гонг). Из греческого заимствовано не так много слов, среди них такие: «такс» (обряд), «кандалафт» (пономарь), «инджиль» (Евангелие), «ускуф» (епископ), «шидьяк» (иподиакон), «абрашия» (приход), «зуннар» (пояс). Некоторые греческие слова проникли в арабский язык через сирийский: «хури» (священник), «батриярк» (патриарх), «иским» (схима), «хартуки» (еретик).
Сирийский язык существенно повлиял на арабский и еще в одном отношении – в орфографии. Сами арабские иероглифы, как мы видели выше, произошли от набатейских, родственных сирийским.
В самой ранней форме арабского письма полностью отсутствовали диакритические знаки, которые в настоящее время служат для того, чтобы различать некоторые буквы, которые раньше писались одинаково. Также в нем отсутствовало обозначение гласных, поскольку все знаки были согласными. В первый век ислама в арабское письмо вошли диакритические знаки, возможно, набатейского происхождения, а также стали ограниченно использоваться гласные знаки. Точка над буквой обозначала звук «а»; точка под буквой – звук «и». Но именно так издавна писали восточные сирийцы. Ближе к концу того же столетия и опять-таки вслед за сирийским обычаем точки удлинились и превратились в надстрочные и подстрочные черты, которые используются по сию пору. Эту реформу предание приписывает аль-Хаджжаджу. Та же сирийская система индикации гласных лежит в основе еврейской системы, которую масориты заимствовали после 750 года н. э.
Глава 40Крах династии Омейядов
Власть Омейядов[246] достигла апогея в царствование аль-Валида (705–715). После него можно отметить лишь двух выдающихся правителей: Умара II и Хишама.
Умар (717–720) выделяется как единственный благочестивый халиф в ряду известных любителей мирских удовольствий. Его идеалом было следовать по стопам деда по материнской линии – второго праведного халифа, его тезки. Биограф подчеркивает его набожность, бережливость и простоту в обращении и утверждает, что на одежде халифа было столько заплат и он так свободно общался с подданными, что, когда кто-нибудь приходил к халифу с прошением, ему было трудно узнать повелителя правоверных. В его правление для богословов настали светлые дни. Отсюда и репутация святого, которую он приобрел в мусульманской истории. Умар отменил введенный Муавией обычай проклинать Али с кафедры во время пятничной молитвы. Он провел финансовые реформы, которые оказались недолговечными, но все же в значительной мере способствовали установлению равенства между мусульманами арабского и неарабского происхождения и окончательному слиянию потомков победителей и побежденных.
Арабские историки по праву считают Хишама (724–743) последним истинно государственным мужем из дома Омейядов. Четыре его преемника оказались по крайней мере никчемными правителями, если не просто выродившимся развратниками. Когда его сын Муавия, предок испанских Омейядов, погиб во время охоты, отец заметил: «Я растил его для халифата, а он гоняется за лисами!» Его наместника Ирака, присвоившего себе 13 миллионов дирхамов после того, как он растратил государственные доходы на сумму почти втрое больше, схватили и заставили выплачивать украденное. Его случай – один из многих, доказывающих, насколько широко расползлась коррупция в политической сфере. Система евнухов, унаследованная от Византии и Персии, значительно расширилась и способствовала возникновению института гарема. Рост благосостояния привел к избытку рабов, а все это вместе – к тому, что общество погрязло в удовольствиях роскоши. И моральная испорченность не ограничивалась высшими сословиями. Как видно, сыны пустыни поддались порокам цивилизации, в том числе пьянству, безнравственности и песням, которые начали истощать их жизненные силы.