– Еще я хотела поискать какой-то еды для Тео в городе, – говорю я Астрид. – Рисовых хлопьев или свежего молока.
– Сегодня воскресенье, – замечает Астрид. Я киваю. В этом вся проблема: в единственный день, когда я могу выбраться в город, большая часть магазинов будет закрыта. – Конечно, всегда есть черный рынок…
Я слышала о нем с тех пор, как была оккупирована наша деревня, а также когда была в женском общежитии и на вокзале: люди нелегально и по завышенной цене продают товары, которых нигде не достать.
– Я даже не знаю, с чего начать, если захочу найти его. – У меня опускаются плечи. – Возможно, если спросить у кого-нибудь в городе…
– Нет! – отвечает она резко. – Ты не должна делать ничего, что вызовет подозрения. Если ты попадешь не на того человека, могут начаться опасные расспросы.
Вскоре лес расступается, выходит к реке. На обоих ее берегах растут ивы, они загибаются вниз, но не касаются зеркальной поверхности темной воды.
– Вон туда, – говорит Астрид, останавливаясь и показывая мне немного изогнутый деревянный мостик, который обозначает границу с городом.
– Ты не пойдешь со мной? – расстроенно спрашиваю я. Было бы гораздо легче и приятнее пойти в город вместе.
Она качает головой.
– Лучше не попадаться на глаза.
Не понимаю, она о себе, о Тео или об обоих. Она продолжает думать о том немце, который приходил на представление в тот первый вечер? Но ее глаза продолжают с тоской смотреть в сторону города.
– В любом случае, кто-то должен присмотреть за Тео, – напоминает она. – У тебя ведь с собой документы?
– Да, – хлопаю по своему карману.
– Будь осторожна. – Она хмурится, рассматривая мое лицо. – Постарайся ни с кем не разговаривать.
– Вернусь через час, – говорю я, целуя Тео в макушку. Он протягивает ко мне свою маленькую ладошку, как бы говоря: «Возьми меня с собой». Ощущение, что с каждым днем пелена с его глаз спадает, и он видит мир, и все больше понимает, что в нем происходит.
Мое сердце готово разорваться здесь и сейчас, когда я нежно сдавливаю его пальцы.
– Тебе нужно идти, если ты хочешь все успеть, – поторапливает Астрид. Я еще раз целую Тео и отправляюсь к подножию холма, на котором расположен Тьер, карабкаясь по крутой тропинке, петляющей между расположенными вплотную к дороге разными домами – кирпичными и деревянными – со ставнями пепельного цвета. Из-под стрех доносится воркование куропаток. В воскресный полдень на главной улице тихо, ведь все магазины закрыты. Старушки в шалях потихоньку пробираются на главную площадь, где стоит церковь в романском стиле.
Все выглядит до странного нормально – кафе, за круглыми окнами которого ухоженные женщины попивают кофе, откусывая от печенья Мадлен[26], мужчины, играющие в петанк на островке травы посреди площади. На углу мальчик десяти-одиннадцати лет продает газеты.
Отель – это не просто большой пансионат, а два прилегающих друг к другу здания, которые объединили, сломав стену между ними. Я беру у хозяина ключ, он, похоже, знает, что делать, хотя я не сказала, зачем я пришла. Был ли он на одном из наших выступлений, или же что-то во мне выдает мою принадлежность к цирку? Я прохожу по маленькому холлу, плотно набитому гостями, они сидят на стульях, курят, облокачиваясь на стены. Цирку повезло, что ему вообще достались комнаты – отель полон беженцев, которые бежали из Парижа еще в начале войны или из деревень на самом севере, которые были разрушены бомбежками и боевыми действиями. «Исход» – как называла это Астрид. Как бы то ни было, они не вернулись, остались здесь, просто потому что у них не было дома или места, куда можно было пойти.
Комната на втором этаже узкая и простая, с плохенькой кованой кроватью и каплями воды после предыдущей посетительницы, которая не вытерлась как следует. Я быстро раздеваюсь, смахивая с себя вездесущие опилки, которые каким-то образом оказались у меня под юбкой. Останавливаюсь, чтобы рассмотреть себя в зеркале без одежды. Мое тело стало меняться от тренировок, как Астрид и обещала: оно уплотняется в одних местах и растягивается в других.
Но не только моя физическая форма изменилась благодаря трапеции: с тех пор, как мы выехали в тур, я обнаружила, что работаю усерднее и постоянно думаю о выступлении. В течение нескольких часов после выступления я чувствую воздух у себя под ногами, меня как будто не отпускает. Мне даже снятся сны о трапеции. Иногда я резко просыпаюсь, пытаясь ухватиться за перекладину, которой нет. Навязчивые мысли преследуют меня и во время бодрствования. Однажды ночью я даже прокралась на сцену. Мне казалось, что на меня смотрят со всех сторон, хотя в шатре никого не было. Только лунный свет проникал внутрь. Глупо с моей стороны тренироваться одной: случись что, никто бы не заметил и не позвал на помощь. Но многочасовых тренировок днем мне было недостаточно.
Я рассказала об этом Астрид, надеясь, что она одобрит мою решимость.
– Ты могла погибнуть, – выплюнула она. Какую бы дорогу я ни выбрала, это всегда будет не то: или слишком много, или слишком мало. Однако более сложные трюки манят меня: если бы я могла добавить пируэт, подняться чуть выше или, возможно, освоила бы сальто. Я не обязана этого делать. Я выполняю свою часть сделки тем, что просто выступаю. Но я понимаю, что я хочу больше, тянусь к этому.
Через четверть часа я выхожу из отеля уже чистой. Я смотрю на ряды магазинов, меня искушает желание потратить минуту на то, чтобы прогуляться и насладиться моментом. Возможно, несмотря на слова Астрид, здесь будет пара магазинов, где можно будет отыскать немного еды. Однако меня ждет Тео. Я поворачиваю назад.
Через дорогу, в проеме двери, стоит парень лет восемнадцати, с иссиня-черными кудрями. Он смотрит на меня так, как на меня смотрели лишь однажды, я уже почти забыла о подобных взглядах. По коже ползут мурашки. Когда-то я была бы, наверное, польщена. Но сейчас я не могу позволить, чтобы меня кто-то заметил. Он хочет, чтобы я попала в неприятности? Я опускаю глаза и тороплюсь пройти мимо.
На углу мужчина продает фрукты, разложенные на перевернутом вверх дном ящике. Впервые с начала войны я вижу клубнику, пятнистую и слишком зеленую, чтобы быть спелой, но, тем не менее – клубнику. Мой рот наполняется слюной. Я представляю лицо Тео, когда он впервые попробует незнакомый сладкий вкус. Роюсь в кармане пальто, в поисках монетки, пока иду к ящику. Заплатив продавцу, я кладу две клубничины в карман – мне хватило только на две, – едва сдерживая желание съесть одну из них тут же.
Позади меня раздается смешок. В какую-то секунду я думаю, что это тот темноволосый парень, которого я только что видела. Однако, обернувшись, я вижу двух мальчиков двенадцати-тринадцати лет, которые показывают пальцем в мою сторону. Я оглядываюсь, пытаясь понять, над чем они смеются, и вдруг понимаю, что надо мной. Смотрю сверху вниз на себя, на мою полупрозрачную красную юбку и чулки с узорами, на блузку с глубоким V-образным вырезом. Я больше не вписываюсь в представление о нормальном человеке. Я поднимаю руки, чтобы прикрыть грудь, мне становится стыдно. На трапеции я приучилась прятаться за светом ламп, притворяться, что это не я. Но здесь я чувствую себя голой и беззащитной.
К мальчикам подходит женщина, возможно, их мать, и я ожидаю, что она поругает их за грубое поведение. Но она отгоняет за себя, закрывая их собой, как щитом.
– Держитесь подальше, – предупреждает она их по-французски, даже не пытаясь понизить голос. Она смотрит на меня, как будто я ее сейчас укушу. Видеть нас на сцене – это одно, а случайная встреча на улице – совсем другое.
– Простите, но это уже слишком, – говорит кто-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу перед собой того парня, который наблюдал за мной минутой раньше. Он странно смотрит, и я думаю, что он примет ее сторону. – Цирковые артисты – гости нашего города, – говорит он вопреки моим ожиданиям.
Я удивляюсь, откуда он узнал, что я из цирка, а потом вдруг понимаю, что он, наверное, определил это по тому, как я одета. Я делаю шаг назад.
– Но вы только посмотрите на нее, – возражает женщина, указывая в мою сторону с отвращением.
Я краснею. Астрид уже предупреждала меня, что посторонние думают, что цирк – это темное место, полное разврата. На деле же все с точностью до наоборот. В женской палате есть наставница, а еще у нас комендантский час – он наступает даже раньше, чем тот, который установили немцы. Мы слишком сильно устаем, чтобы искать неприятности на свою голову. И все же назойливые поклонники суют свой нос на задний двор, пытаясь хоть краешком глаза увидеть что-нибудь экзотическое или неподобающее. Наша жизнь, в общем-то, очень простая и скучная: проснулись, поели, оделись, потренировались – и так по кругу.
Женщина открывает рот, но молодой человек прерывает ее до того, как она успевает что-то сказать.
– Au revoir, мадам Верье, – отрезает он, и она разворачивается и, раздраженно фыркнув, уходит вниз по улице.
– Bonjour, – говорит он мне, когда она уходит.
Помня о том, что Астрид велела мне не общаться с местными, я разворачиваюсь, чтобы уйти.
– Подожди, – говорит он. Я оглядываюсь. – Я прошу прощения, что та женщина была так груба. Меня зовут Люсьен, – продолжает он, протянув мне руку. Он не говорит свою фамилию, как обычно говорили люди на моей родине, и я думаю, что, возможно, здесь так принято. – Меня еще называют Люком, чтобы покороче. – Теперь, когда мы стоим рядом, я замечаю, что он выше, чем я думала. Я едва достаю до его плеча.
Сперва я замялась, но потом слегка пожала ему руку.
– Enchanté[27], – говорит он. Он смеется надо мной? Я не вижу в нем дурного умысла, ни ухмылки, как на лицах других местных жителей.
– Ноа, – говорю я, прерывающимся голосом.
– О, как в истории про ковчег[28]