– Ничего страшного, – отвечает он, тут же прощая меня. – Я принес тебе вот это.
Он неловко вручает мне цветы. Когда я беру их, задев рукой его пальцы, меня окружает облако сладкого аромата. Одним я украсила волосы, еще один прикрепила к верхней пуговице блузки.
– Пройдешься со мной? – Люк начинает идти в другую сторону, но я стою как вкопанная. Не иду за ним. Он оборачивается. – Не хочешь?
– Твой отец, – говорю я.
На его лице появляется понимание.
– Что такое?
– Он же мэр. Почему ты не сказал мне? – спрашиваю я.
– Потому что об этом не заходил разговор, – ответил он смущенно.
– Как так, не заходил разговор? – спрашиваю я. – Ты ведь его сын.
– Ты, конечно, права, – признает он голосом, полным раскаяния. – Я должен был сказать об этом, и я бы сказал, если бы встретился с тобой еще раз. Думаю, я просто надеялся, что это не важно. – Или потому что он знал, что это будет очень важно. – Это так? – спрашивает он. – Это важно?
Не зная, как лучше ответить, я напряженно думаю. Мне не важно, что его отец – мэр, во всяком случае, в той же мере, в какой это беспокоит Астрид или других. Но если его отец симпатизирует нацистам, что же насчет Люка? Он кажется слишком хорошим, чтобы быть коллаборационистом.
Люк смотрит на меня обеспокоенно, как будто он очень переживает, что я ему отвечу.
– Думаю, нет, – уступаю я. – Но было бы лучше, если бы я знала с самого начала. – Почему-то мне гораздо важнее сам факт, что он ничего не сказал. Но у меня тоже есть свои секреты, как я могу судить кого-либо за это?
– Больше никаких секретов, я обещаю.
Я задерживаю дыхание. Не могу пообещать ему того же. Но он протягивает мне свою руку.
– Теперь-то мы можем прогуляться?
Я с беспокойством оглядываюсь. «Я не должна идти с ним», – думаю я, вспоминая предупреждение Астрид о том, что если я с ним сближусь, это может навлечь на нас беду. А еще я хочу поскорее вернуться к Тео.
– Да я ведь одета в тренировочную форму, – говорю я, ощущая, как трико, все еще влажное, липнет к коже.
Люк улыбается.
– Тогда мы не будем ходить далеко.
– Хорошо, – сдаюсь я. Несмотря на все сомнения, он вызывает во мне любопытство, а еще мне хочется хоть на миг сбежать от хаоса и бурного течения жизни в цирке.
Он ведет меня к лесу, по той же тропинке, которую Астрид показала мне в день, когда я ходила в город. Я стараюсь идти быстрее, чтобы нас не заметили. Бросаю взгляд назад, в сторону поезда, думая о том, что Астрид сейчас укладывает Тео спать. Я не хочу напрягать ее, и в итоге у меня совсем не будет возможности повидать Тео.
– Боюсь, у меня есть всего несколько минут.
– Остальные тоже не хотят, чтобы я сюда приходил, да? – спрашивает он.
– Все не так. – Правда в том, что они думают, что он каким-то образом приносит несчастье. И эта причина кажется притянутой за уши и может его ранить. – Они просто немного нервничают из-за чужаков. Думаю, в нынешнее время это нормальное поведение.
– Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы, – говорит он. – Возможно, мне лучше держаться от тебя подальше.
– Нет, – отвечаю я резко. – Вообще-то я могу принимать решения самостоятельно.
– Тогда пойдем, – говорит он. В тишине мы идем через просеку в маленькой рощице. Вскоре мы доходим до дальнего ее края. Идем вдоль ручья, в этот раз в противоположную сторону от города, который мелькает позади нас, смотрит, как будто неодобрительно. Я хотела побыть с Люком наедине, но теперь, когда мы вдвоем, мне неловко, практически некомфортно.
Он останавливается и садится на выступ над рекой, который уходит в обрыв, расчищает его от камышей и приглаживает местечко для меня. Я плюхаюсь на влажную землю, ощущая, что теперь, когда солнце, опускаясь вниз, спряталось за дальними холмами, воздух становится холоднее.
– Я принес тебе это.
Он достает из кармана апельсин.
Я не видела такого чудесного фрукта с самого начала войны.
– Спасибо тебе, – с благодарностью говорю я. Как он его заполучил? Благодаря должности своего отца, из-за которого страдают другие. Я возвращаю ему этот запретный плод. – Но я не могу принять его.
Когда я передаю ему апельсин, то замечаю, что его указательный палец изогнут под неестественным углом, поврежден. Он, погрустнев, кладет апельсин обратно в карман. Затем он достает что-то другое, завернутое в коричневую бумагу.
– Тогда возьми это. Я купил это по своей карточке, правда.
Я открываю сверток, и там, между двумя ломтиками черного хлеба, лежит кусочек твердого кантальского сыра. Я не знаю, как быть. Отказываться от еды для себя – это одно, а вот от того, что можно дать Тео – совсем другое.
– Спасибо, – говорю я, тронутая его щедростью и альтруизмом, проявленным ко мне, незнакомке. Я заворачиваю еду обратно и кладу к себе в карман.
Нас прерывает звук, раздавшийся позади, грохот грузовика, едущего по дороге, становится все громче. Я спешно встаю, не хочу, чтобы меня увидели.
– Мне надо идти, – говорю я, приходя в панику от мысли о вопросах, которые возникнут, если меня увидят с Люком.
Но он берет меня за руку, останавливая.
– Пойдем.
Он быстро тащит меня обратно в лес по тропинке, которая ведет в другую сторону. Добравшись до расчищенного участка леса, мы замедляемся, и он осматривается.
– Все чисто, – говорит он.
Однако мое сердце продолжает быстро стучать, и я вспоминаю обо всех причинах, по которым я должна держаться от него подальше.
– Те полицейские, которые приходили на представление, чтобы арестовать мужчину и ту девочку… Они работают на твоего отца, не так ли?
– Да. – Он опускает голову. – Мне так жаль. Я и понятия не имел, что это произойдет. Уверен, это был приказ откуда-то сверху. У него, скорее всего, не было выбора.
– Выбор всегда есть.
Он опустил глаза, пытаясь не встречаться со мной взглядом.
– Если ты не хочешь видеть меня сейчас из-за всего, что случилось, я пойму.
– Да нет же, все не так, – отвечаю я, быстрее, чем нужно.
– Тогда пойдем.
Он снова берет меня за руку и продолжает идти, моим пальцам тепло от его прикосновения.
Вскоре лес заканчивается, и посреди широкого поля, на фоне сумеречного неба, вырисовывается силуэт амбара.
– Люк, подожди… – говорю я с тревогой, когда мы приближаемся к двери амбара. Одно дело просто прогуляться вместе. Но идти с ним внутрь амбара – это что-то другое, слишком серьезный шаг.
– Я должна возвращаться, – говорю я. Представляю лицо Астрид, которая, зная, с кем я ушла, с раздражением смотрит на часы.
– Мы зайдем всего на несколько минут, чтобы скрыться из виду, – уговаривает он.
Деревянная дверь скрипит, когда Люк открывает ее. Он делает шаг вбок, предлагая мне войти первой. Внутри амбара пусто, воздух плотно наполнен запахом подгнившего дерева и влажного сена.
– Как ты нашел это место? – спрашиваю я.
– Оно находится на границе владений моей семьи. Не волнуйся, – добавляет он, увидев мое встревоженное выражение лица. – Никто, кроме меня, сюда больше не ходит.
Он показывает наверх, на чердак.
– Там нас никто не найдет.
Я с сомнением смотрю наверх, внезапно осознавая, что нас здесь только двое, мы далеко от цирка и от любого другого людного места.
– Ну, не знаю…
– Мы же просто общаемся, – говорит он испытывающе. – Что в этом плохого?
Люк забирается наверх на чердак и помогает забраться мне, когда он касается моего запястья, я замечаю, что у него влажные пальцы. Это маленькая прямоугольная комнатка, примерно два на три метра, стены совсем близко расположены к покатым сторонам крыши амбара. Грубые деревянные доски покрыты сеном, которое щекочет мне ноги под юбкой. Люк отодвигает деревянную панель окна, всю в щелях, открывая вид на холмы, ведущие к деревне, разноцветные лоскуты полей, прерываемые мшистыми крышами ферм. В одном из окон блестит свет, но вскоре в нем задвигают плотные шторы, свет гаснет, как свечка. Здесь так тихо и мирно, и природа так девственно чиста, что на миг почти удается забыть о войне.
Люк показывает пальцем на маленький шпиль на горизонте, силуэт которого хорошо виден на фоне заходящего солнца.
– Вон туда я ходил в école[31], – говорит он, и я улыбаюсь, представляя его в детстве. Он прожил здесь, в этой деревне, всю свою жизнь. Со мной было бы так же, если бы все сложилось иначе. Он продолжает: – У меня две старшие сестры, обе замужем и живут в городах неподалеку. Бабушка и дедушка тоже жили с нами, когда я был ребенком. В нашем доме всегда было столько смеха и шума. – В его голосе слышно, как он тоскует по тем временам, и становится очевидно, что они давно в прошлом.
Он опускает руку под кучу сена и достает наполовину пустую бутылку из темного стекла.
– Немного шабли из погреба моего отца, – говорит он, хитро улыбаясь. Люк передает бутылку мне, и я делаю глоток. Хотя я ничего не понимаю в вине, это явно хорошо выдержанное, вкус у него многогранный, пряный и глубокий.
В углу, где он прятал вино, я замечаю кое-что еще, прикрытое сеном. Поддавшись любопытству, я подбираюсь ближе. Это толстая палитра и набор красок.
– Ты художник, – замечаю я.
Он смеется, обнимая руками колени.
– Громко сказано. Я делаю зарисовки, когда удается добыть бумагу. Рисую, хотя в последнее время совсем мало. Моя мать любила живопись и всегда брала меня с собой в галереи, когда мы ездили на каникулы. Когда-то я мечтал поехать в Париж и учиться в Сорбонне. – Его взгляд оживляется, когда он говорит об искусстве и о детстве.
– Это далеко? Париж, я имею в виду.
Мне неловко за то, что я так плохо знаю географию.
– Сейчас примерно четыре часа на поезде, если со всеми остановками. Я ездил туда с мамой в музеи. Она любила искусство. – Теперь в его голосе печаль.
– Ты все еще живешь с родителями? – спрашиваю я.
– Только с отцом. Мама умерла, когда мне было одиннадцать.