есткого каменного пола. Я вспоминаю немецкого солдата, единственного мужчину, с которым я была, я этом смысле. Все тело напрягается.
Люк обхватывает ладонью мой подбородок и нежно поворачивает мое лицо к себе.
– Я люблю тебя, Ноа, – говорит он.
– Я тоже тебя люблю. – Эти слова я произношу на выдохе. Страсть во мне разгорается, отгоняя воспоминания.
Когда все заканчивается, мы лежим на твердом каменном полу на груде разбросанной одежды, наши ноги переплетаются.
– Это было прекрасно! – заявляю я, пожалуй, слишком громко. Мой голос эхом проносится по всему музею, спугнув какого-то голубя вдалеке. Мы оба тихо смеемся.
Он собирает меня в охапку, притягивая ближе.
– Я так рад, что мы разделили свой первый раз друг с другом, – говорит он, предполагая, что я тоже девственница.
– Прости, – говорит он минуту спустя, посчитав мое молчание признаком сожаления. – Я воспользовался ситуацией, я не должен был.
– Это не так, – уверяю я. – Я ведь тоже этого хотела.
– Вот бы нас с тобой ждало светлое будущее вместе… – сокрушается он.
– Или хотя бы кровать, – шучу я.
Но его выражение лица остается серьезным.
– Все должно было быть иначе. Эта чертова война, – ругается он. Если бы не эта чертова война, мы бы никогда и не встретились. – Прости, – говорит он снова.
Я крепко обнимаю его.
– Не извиняйся. Я не огорчена.
Просыпается Тео, и его плач нарушает тишину. Я отрываюсь от Люка, чтобы застегнуть блузку. Люк встает и подает мне руку. Расправляя юбку, я иду к Тео. Люк поднимает Тео с пола, на этот раз более уверенно. С теплом смотрит на ребенка. Мы снова опускаемся на землю и обнимаемся втроем в темноте, как будто стали одной семьей, вслушиваясь в звуки ночного музея, мышиный шорох и ветер, дующий снаружи.
– Пойдем со мной, – говорит Люк. – Прочь отсюда. Я смогу достать автомобиль и отвезти нас к границе.
«Нас». Хотя Люк уже говорил об этом раньше, теперь это предложение кажется более серьезным, более осязаемым. Я пытаюсь представить, как я уезжаю из цирка и начинаю жизнь с Люком. Эта мысль внушает мне ужас, она настолько ужасна, насколько и прекрасна.
– Я не могу, – говорю я, отчаянно желая сбежать вместе с ним, но осознавая все риски и реальное положение дел. Куда мы поедем? И что насчет Астрид и цирка, и еще тысячи разных вещей, которых я не могу ему объяснить?
– Ты это из-за Тео? Мы можем взять его с собой, растить как своего. Они не заметят разницы. – Люк говорит это с надеждой, и я тронута тем, что он хочет взять на себя ответственность за Тео.
Я твердо качаю головой.
– Все гораздо сложнее. Астрид и цирк… Я обязана им жизнью.
– Она поймет. Она захочет, чтобы ты уехала… – начинает он снова. – Ноа, я хочу забрать вас с Тео отсюда, туда, где вы будете в безопасности. – Он хочет заботиться обо мне. Как бы я хотела снова стать той девушкой, которой я была прежде. Она бы, наверное, позволила увезти ее куда-нибудь подальше. Однако я зашла слишком далеко. Теперь я не знаю, как это сделать.
Но я подношу палец к его губам.
– Давай пока не будем говорить об этом.
Тео снова начинает капризничать, он устал, замерз, сбит с толку из-за непривычной обстановки.
– Нам надо идти, – говорю я скрепя сердце, я не хочу прерывать этот чудесный момент, но переживаю, что кто-то может услышать шум и найти нас. Люк встает и передает мне Тео, подоткнув поплотнее свою куртку, в которую завернут ребенок.
Когда мы возвращаемся обратно, уже очень поздно, комендантский час начался давным-давно. В городе темно, в лесу – тишина. Люк молча провожает меня, пока мы идем к цирку. Музыка прекратилась, и я думаю: неужели меня не было так долго, что все закончилось и все легли спать? Но среди деревьев все еще горят фонари. В их сиянии я вижу Астрид, она стоит на поляне. По ее позе, рукам, сложенным на поясе, я понимаю, что она в ярости.
Ужас заставляет мой желудок связаться узлом. Астрид знает, что я ушла, понимаю я. Что я нарушила свое обещание никогда больше не видеться с Люком.
– Астрид, – я обхожу поезд, приближаясь к ней, – позволь мне объяснить.
Затем я замираю на месте.
Народ все еще толпится в роще, где проходила свадебная церемония. Но они больше не танцуют, они стоят неподвижно, как фигуры на сцене.
Еще один шаг вперед – и я понимаю почему. В центре рощи, где всего пару часов назад проходила свадьба, стоит с полдюжины жандармов.
И их ружья наведены на Петра.
Глава 18Астрид
Я замерла на месте, когда полиция стала приближаться к Петру, поднимая оружие. Это не может быть правдой. Это какая-то шутка, которую решили разыграть на нашу свадьбу. Но никто не смеется. Лица вокруг меня перекошены от шока и ужаса.
Минуту назад – а кажется, целую вечность – Петр смотрел на меня, его лицо сияло, он представлял наше совместное будущее. Затем какая-то тень мелькнула в его глазах, и вот в них отразились фигуры французских полицейских, заполонившие пространство за цирковыми артистами.
Полиция пришла в большом количестве, чтобы исключить саму возможность сопротивления или побега. Их лица нам знакомы. Когда-то они могли коснуться шляпы в знак приветствия или, по крайней мере, кивали нам на улице. Теперь они стоят перед ним с угрожающим видом, ноги в сапогах широко расставлены.
– Петр Московиц… – низким и отрывистым голосом говорит один из полицейских, предположительно их начальник. Он выглядит немного старше остальных, у него седеющие усы, значки украшают лацкан его формы. – Вы арестованы.
Я открываю рот, чтобы возразить, но звук не выходит. Кошмар, который снился мне десятки раз, становится явью. Петр медленно поднимает голову в ответ на приказ полицейского. В его глазах пылает ярость. Он сидит неподвижно, но я вижу, как работает его мозг, обдумывая, что делать. Полицейские настороженно смотрят на него, но держатся на расстоянии, как перед странным и опасным зверем. Я задерживаю дыхание. Какая-то часть меня хочет, чтобы Петр боролся и сопротивлялся даже сейчас, когда это бессмысленно. Но это только ухудшит ситуацию.
Что им нужно от Петра? Я не понимаю. Почему они пришли за ним, а не за мной?
Герр Нойхофф выступает вперед.
– Господа, s’il vous plait[32], объясните, в чем дело? – Он протирает лоб запятнанным платком. – Уверен, мы могли бы сначала это обговорить. Возможно, за одной из моих лучших бутылок бордо?.. – Он приветливо улыбается. Он много раз отговаривал полицейских обыскивать палатки с помощью хорошей еды и выпивки, которую он хранил как раз для таких случаев. Но полиция игнорирует его, приближаясь к Петру.
– В чем его обвиняют? – спрашивает герр Нойхофф, отбрасывая мягкий тон и придавая голосу властность.
– Измена, – отвечает капитан, – Франции и Рейху. – Герр Нойхофф бросает тяжелый взгляд в мою сторону. Он часто предупреждал Петра о его номере, а теперь пришла расплата.
Но они ведь еще не схватили его. «Сопротивляйся, борись, беги», – безмолвно кричу ему я. В отчаянии я смотрю в сторону того тайника на противоположной стороне поля, который Петр с такой любовью соорудил для меня в своем домике. Это узкое пространство было рассчитано на меня, а не на него. Но даже если бы он мог туда поместиться, оно сейчас слишком далеко, слишком поздно. Уже не спрячешься.
– Идем, – говорит капитан, но в его голосе нет злобы. Это седеющий мужчина, ему до пенсии осталось всего год или два. Он считает, что просто выполняет свою работу. Однако молодой офицер рядом с ним с раздражением похлопывает себя по ноге дубинкой, жаждет воспользоваться ею. Взгляд Петра останавливается на дубинке в тот же самый момент, что и мой. Наконец, он распрямляется и встает. Он не будет устраивать сцен, он не хочет последствий для меня и всех остальных. Он подходит к полицейским медленно, но без сопротивления, однако его руки сжаты от гнева. Несмотря на весь ужас, я чувствую слабый проблеск надежды. Возможно, обойдется, будет как во время инспекций. Герр Нойхофф подкупит полицейских и вернет Петра к утру.
Петр приближается к полицейским. У меня из горла вылетает сдавленный звук, когда один из них надевает на него наручники. Его руки бледнеют, когда наручники врезаются в кожу, и мои руки как будто тоже болят. Кажется, меня никто не услышал.
Петр стоит спокойно, не оказывая сопротивления. Но тогда офицер с дубинкой подходит и сбивает с его головы цилиндр. Лицо Петра как будто разбивается на тысячу осколков от удивления и ярости. Он нагибается за шляпой. Потеряв баланс из-за наручников, он падает на бок.
Полицейский хватает Петра с земли, поднимая на ноги. Теперь его свадебный костюм пропитан грязью, руки дрожат от гнева. Я знаю, теперь он не сможет сдержаться.
– Там, куда ты попадешь, тебе это не понадобится, – насмехается полицейский, откидывая шляпу ногой. В воздухе повисает тишина, а Петр, кажется, размышляет, чем он может ответить на это.
Тогда он плюет полицейскому в лицо.
Тишина становится оглушительной, полицейский стоит в оцепенении. Затем он кидается вперед с рыком, с силой ударив Петра коленом в пах.
– Нет! – кричу я, а Петр складывается пополам от боли. Он не поднимается, но мужчина продолжает бить его, снова и снова.
«Скажи что-нибудь», – думаю я. Сделай что-нибудь. Но я застыла на месте, меня сковал ужас. Теперь мужчина бьет его дубинкой, осыпая ударами по голове и спине. Мое тело кричит от боли, чувствуя каждый удар, как будто это не его бьют, а меня. Петр лежит неподвижно, свернувшись в комок.
– Хватит! – резко говорит капитан, оттягивая молодого полицейского в сторону. – Он нужен им живым.
Когда я слышу эту последнюю фразу, меня пробирает ужас. Кому он нужен? Зачем?
– Отправьте его в грузовик, – приказывает капитан.
Два полицейских поднимают Петра на ноги и ведут к грузовику. Теперь он не в состоянии оказать никакого сопротивления. «Я всегда буду с тобой», – говорил он всего несколько дней назад. Побитый, он как будто постарел на много лет.