– Я готова, – говорю я Люку, положив свою ладонь в его, и мы идем в сторону леса.
Люк ведет меня по тропе, на которой я раньше не бывала. От холодного пронизывающего ветра деревья над нами яростно качаются, отбрасывая пугающие тени на землю, залитую лунным светом.
Через несколько минут деревья расступаются, и мы выходим на покатое пастбище, в нижнем краю которого находится дом. Не знаю, чего я ожидала от резиденции мэра. Чего-то более величественного или зловещего, или, по крайней мере, большего размера. Но это традиционный французский сельский дом: длинная покатая серая крыша из шифера, с тремя расположенными на ней окнами. Дорожка из каменной плитки ведет к округлой двери, плющ взбирается вверх по стенам с обеих сторон от нее. Велосипед стоит у прилегающего к дому забора.
Середина ночи, и я ожидала, что в доме будет тихо. Но за занавеской горит свет. Я встаю как вкопанная, внезапно потеряв присутствие духа.
– Возможно, это было ошибкой.
– Так и я тебе о чем. Если папа увидит тебя…
Люк начинает отталкивать меня в кусты возле забора. Велосипед, который опирался на забор, с грохотом падает на жесткую землю. Дверь открывается до того, как я успеваю спрятаться, и из нее выходит мужчина в домашнем пиджаке.
– Люк, – зовет он, вглядываясь в темноту. Он – постаревшая копия своего сына, сутулый и сморщенный, но с такими же синими глазами и точеными чертами. Когда-то он, наверное, был очень красив.
– Это ты? – В его голосе я слышу беспокойство. Несмотря на все свои поступки, он все еще отец, который переживает за своего сына, а не злодей, каким я его представила. Из дома доносится насыщенный запах чеснока – у них, наверное, была курица в вине на ужин – и запах табака.
Мэр делает шаг вперед, щурится. Когда его глаза привыкают к темноте, он останавливает взгляд на мне. Я замираю.
– Девушка из цирка, – говорит он с ноткой презрения в голосе. – Что тебе нужно?
Люк прочищает горло.
– Один из артистов был арестован, – говорит он.
Мэр замирает, и в определенный момент я думаю, что он будет все отрицать. Но он кивает.
– Русский клоун.
Петр – это не просто «русский клоун», хочу возразить я. Он муж Астрид и самое сердце цирка.
– Ты ведь можешь что-то сделать. – Люк умоляет, борется за нас.
– Он выступал с номером, в котором высмеивал Рейх, – безразлично говорит мэр. Его голос холоден. – Немцы хотят судить его за государственную измену.
Я вижу перед собой Астрид, слышу ее крики, когда они забирали Петра.
– Позвольте нам хотя бы увидеться с ним, – осмеливаюсь вставить я.
Мэр поднимает брови, он удивлен, что я посмела подать голос.
– Это совершенно невозможно.
Я хочу сказать, что Петр скоро станет отцом, ведь у мэра тоже есть сын. Но я поклялась держать этот секрет в тайне, да и сомневаюсь, что это поможет разжалобить мэра.
– Глава нашего цирка сегодня умер, и Петр нужен нам больше, чем когда-либо. Пожалуйста… – умоляю я, пытаюсь найти нужные слова и не нахожу их.
– Это не в моих силах, – отвечает мэр. – Его забрали в старый военный лагерь на окраине города, чтобы депортировать, утром его отправят на восток первым же поездом.
По лицу Люка скользнуло тревожное выражение.
– Я думал, они больше не используют тот лагерь.
– Не используют, – отвечает он мрачно. – Только для особых случаев.
– Папа, сделай что-нибудь, – говорит Люк, предпринимая новую попытку, он все еще хочет верить в это. Теперь я вижу перед собой мальчика, который защищал своего отца, несмотря на все его ужасные поступки.
– Я не могу, – безучастно говорит мужчина.
– Ты не поможешь даже своему сыну? – спрашивает Люк. Его голос набирает новую силу. – Думаю, в этом нет ничего удивительного, ты ведь и своих людей сдавал.
– Как ты смеешь? – возмущается он. – Я твой отец.
– Мой отец помогал людям. Мой отец бы никогда не оставался в стороне, пока наших друзей и соседей забирала полиция. А сейчас он сделал бы хоть что-нибудь, чтобы помочь. Ты мне не отец, – выплевывает Люк, и я боюсь, что он заходит слишком далеко. – Если бы мама была здесь…
– Довольно! – рявкает мэр, его голос разрезает холодный ночной воздух. – Ты и понятия не имеешь, с чем я сталкивался, какие решения мне приходилось принимать, чтобы защитить тебя. Если бы твоя мать была здесь, она бы устыдилась тебя. Ты таким раньше не был. – Он бросает в мою сторону взгляд, полный ненависти. – Это, видимо, ее влияние. Цирковое отребье без намека на воспитание.
Люк делает шаг вперед, вставая между мной и отцом.
– Не говори так о Ноа.
– Не переживай, – отвечает мэр, прогоняя меня взмахом руки. – Совсем скоро они уедут отсюда. Иди домой, Люк.
– Нет, – говорит он, встретившись взглядом с отцом. – Я не могу больше здесь оставаться. – Он поворачивается ко мне. – Пойдем.
– Люк, подожди! – зовет мэр, его голос становится выше от удивления.
– Прощай, папа. – Люк берет меня за руку и уводит меня от дома, оставив мэра стоять в проеме двери в одиночестве.
– Ты уверен, что хочешь этого? – спрашиваю я, когда мы проходим ворота. Люк продолжает идти, уставившись впереди себя. Его шаги такие широкие, что мне приходится почти бежать, чтобы поспеть за ним.
Мы доходим до края леса.
– Подожди, – говорю я, останавливаясь. – Ты уверен? Если ты должен вернуться, я пойму. Он все-таки твой отец.
– Я не вернусь, – отвечает он.
– Ты хочешь сказать, совсем? – спрашиваю я. Он кивает. – Но куда ты пойдешь? – спрашиваю я, все больше беспокоясь за него.
Люк не отвечает, но обнимает меня и с силой прижимает свои губы к моим, как будто пытается стереть из памяти то, что только что случилось. Я отвечаю на его поцелуи, желая вернуться в прошлое, в сегодняшний вечер, до того, как все изменилось. Когда все было по-прежнему.
Затем он отрывается от меня.
– Прости меня, Ноа, – говорит он.
В какой-то момент мне кажется, что он извиняется за поцелуй.
– Из-за Петра? – спрашиваю я. – Не извиняйся. Ты пытался…
– Не только. За все это. – Он снова целует меня. – Пока, Ноа. – И он уходит в другую сторону через лес, оставляя меня одну.
Глава 20Ноа
Похороны состоялись на следующий день, солнечным утром, которое так не подходило для этого мероприятия, на местном кладбище – скоплении покосившихся надгробий на обочине все той же холмистой дороги в дальней части Тьера, по которой мы шли во время парада. Могила герра Нойхоффа стоит одиноко в отдалении от остальных под склонившейся ивой. Глядя сверху вниз на закрытый дубовый гроб, я представляю, как он выглядит там, внутри: безжизненное тело, серое, восковое, в роскошном костюме ведущего. Ему здесь не место. Он должен быть в Германии, лежать рядом со своей женой. Но отныне он навсегда останется здесь. Меня охватывает грусть. Он был для нас всем, защищал нас. А теперь его не стало.
В конечном счете, его погубило здоровье. Проблемы с сердцем усугублялись прямо у нас на глазах, хотя он делал все, чтобы скрыть их, чтобы мы не волновались. Стресс от управления цирком тоже не способствовал его здоровью. Мы все были слишком озабочены своими собственными переживаниями, чтобы заметить это. А столкновение с полицией стало последней каплей. Ну, или так нам казалось. Мы уже никогда не узнаем.
Мы растерянно стоим вокруг гроба. Кто-то должен сказать что-нибудь о нашем благодетеле, человеке, который столько значил для нас. Но священника здесь нет, Петра тоже, а Астрид не в силах что-либо говорить. Впереди, ближе всех к могиле, в одиночестве стоит Эммет, по его толстым щекам текут слезы. Все держатся на расстоянии от него, и я не могу не испытывать к нему сочувствие.
Когда работники, выкопавшие могилу, опускают гроб, я еле сдерживаю всхлип. Хочу подойти, коснуться гроба еще раз, как будто это прикосновение сможет отмотать все на пару дней назад, когда все было в порядке. Астрид делает шаг вперед и бросает горсть земли в яму. Я следую ее примеру, вдыхая глубокий аромат земли, ощущая темноту ямы совсем близко. Я никогда не была на похоронах раньше, но этот ритуал почему-то кажется мне знакомым. Я смотрю вниз, в темную яму. «Спасибо», – безмолвно говорю я герру Нойхоффу. За то, что спасли меня и Тео. За все. За всю мою жизнь я не встречала никого, кто сделал бы для меня больше. Я отхожу назад и стряхиваю с рук землю, затем беру Астрид за руку, наши пальцы переплетаются.
Проглатывая ком, образовавшийся в горле, я изучаю лицо Астрид, посматривая на нее уголком глаза. У нее бледная кожа, глаза пустые. Но она не плакала. Как это возможно? Всего несколько дней назад она начинала свою новую жизнь с Петром. Теперь от той жизни не осталось и следа. Она вздрагивает, и я обнимаю ее одной рукой, наше горе безмолвно объединяется. У меня щиплет в глазах, и я моргаю, прогоняя слезы. Астрид сделала так много для меня, она заботилась и защищала меня, теперь моя очередь быть сильной для нее. Я крепче обнимаю ее за плечи.
Затем похороны заканчиваются, и мы идем обратно к цирку, медленно, долго. Колокол вдали бьет одиннадцать. Я в последний раз оглядываюсь на кладбище.
Пока мы обходим город по самому его краю, я вижу фургоны и грузовики, поднимающиеся по крутой дороге вверх к рыночной площади, детей, которые идут в школу чуть менее резво, чем раньше. Где же Люк? Даже сейчас я не могу не думать о нем и его предложении убежать вместе. Тогда, несмотря на то что я сказала «нет», я почувствовала, как вдали забрезжила надежда. Жизнь, которая могла бы быть у нас. Кажется, теперь она, как и все остальное, ушла в небытие.
Я не видела его с той ночи, когда арестовали Петра, и в коробочке под вагоном, которую я проверяла по утрам последние два дня, не было записок. Я надеялась, что он появится на похоронах, чтобы отдать дань уважения, но он не пришел. Возможно, он чувствовал, что ему не будут рады, что Астрид может снова обвинить его в том, что случилось.
Когда мы подходим к цирку, мы не возвращаемся в поезд, но разбредаемся по заднему двору, как дети, потерявшие родителей.