Среди всех правителей династии Отвилей на Сицилии Вильгельм – самый, если можно так выразиться, неуловимый. Мы ничего не знаем о его смерти, за исключением того, что он умер в своей постели; о жизни короля, такой короткий, известно немногим больше. Довольно затруднительно усвоить – и приходится постоянно себе напоминать, – что он правил Сицилией восемнадцать лет и занимал престол почти четверть столетия; мы замечаем лишь мимолетную яркую (если такое возможно) тень, что проносится по нескольким страницам истории – и исчезает. При всем этом его оплакивали горько, как очень и очень немногих европейских государей, причем далеко за пределами собственных владений. Его правление нисколько не укрепило королевство; напротив, оно ознаменовалось возвращением к безответственной внешней политике, какую только способно проводить государство: захват земель ради них самих, без учета политических последствий. Нельзя сказать, кстати, что он преуспел хотя бы в этом. Можно было бы проявить немного больше сочувствия, возглавляй король свои войска лично; но он никогда на это не отваживался. Наконец, именно на нем лежит ответственность за наиболее катастрофическое событие всей сицилийской истории – речь о его согласии на брак принцессы Констанции. Он знал, что, если умрет бездетным, трон королевства достанется тетке, и сам был женат достаточно долго, чтобы понять, что Иоанна вряд ли родит ему сына. Правда, он всегда мог избавиться от англичанки и взять другую жену, но кто мог гарантировать, что второй брак будет более «плодоносным», нежели первый? Между тем Констанция олицетворяла королевство; отдав ее Генриху Гогенштауфену, Вильгельм подписал смертный приговор норманнской Сицилии.
Гибель растянулась во времени. После упорной борьбы с соперником корону возложил на себя кузен Вильгельма, Танкред из Лечче. Незаконный внук Рожера II, Танкред, по словам современника-хрониста, был «semi-vir, embryo infelix» (потомком лишь отчасти мужского пола) и detestabile monstrum, то есть презренным чудовищем; однако он твердо намеревался не допустить, если это будет в человеческих силах, попадания острова в руки Генриха. Он сражался мужественно и упорно – против империи прежде всего, а также против соотечественников-сицилийцев, равно христиан и мусульман, слишком эгоистичных или слишком близоруких, чтобы оценить масштабы постигшего остров кризиса. Проживи Танкред дольше, он мог бы добиться своего; но в начале 1194 года он умер. Его сын Гильом был совсем еще ребенком; вдова, королева Сибилла, стала регентом, но она, как никто другой, понимала, что теперь выстоять невозможно.
Генрих – ныне император Генрих VI, поскольку его отец Фридрих Барбаросса утонул на пути в Палестину ради Третьего крестового похода – потерпел неудачу в первой попытке достичь Сицилии в 1191 году. Он столкнулся с неожиданным сопротивлением в Неаполе и по-прежнему осаждал этот город, когда единственный безотказный и надежный союзник островитян, южное лето, принесло в его лагерь малярию и дизентерию, что обернулось массовым дезертирством. Генриху пришлось брести обратно через Альпы, с остатками войска позади. Но три года спустя он вернулся и на Рождество 1194 года увенчал себя короной Сицилии в соборе Палермо. Королева Сибилла и ее дети занимали почетные места на коронации, но всего четыре дня спустя их обвинили в соучастии в заговоре с целью убийства короля и поместили под стражу в Германии. Королева закончила свои дни в эльзасском монастыре; судьба маленького Гильома остается загадкой. Одна версия гласит, что его ослепили и кастрировали в немецкой тюрьме; другая (она не обязательно противоречит первой) – что его освободили и поместили в монастырь. Так или иначе, долго он не прожил. На рубеже столетий, едва выйдя из детства, мальчик умер.
А что же Констанция? Ведь она, в конце концов, была законной правительницей Сицилии; Генрих же всего-навсего приходился ей супругом. Почему, как наверняка задавались вопросом многие ее подданные, она не стояла бок о бок со своим мужем, почему он в одиночку преклонял колени у алтаря на коронации? Тому была причина, и вполне уважительная. В возрасте сорока лет, после почти девяти лет брака, Констанция ждала ребенка. Она вовсе не отказалась от возвращения на Сицилию по такому поводу, но путешествовала медленнее, в собственном режиме, тронулась в путь через месяц или два после отбытия мужа и неспешно двинулась вниз по Апеннинскому полуострову. Такое перемещение для женщины ее лет в подобном положении было нелегким испытанием. Дни и недели езды по разбитым дорогам Ломбардии и Марке сделали свое дело; когда Констанция добралась до городка Йези близ Анконы, то ощутила предродовые схватки.
С самого начала своей беременности Констанция была одержима одной мыслью. Она знала, что ее собственные враги и враги Генриха по обе стороны Альп сделают все возможное, чтобы дискредитировать младенца, ссылаясь на ее возраст и долгие годы бесплодия, – что они станут утверждать, будто ребенок, которого ей предстояло родить, на самом деле чужой. Поэтому она решила, что ни у кого не должно остаться даже намека на подозрение. На рыночной площади Йези по настоянию королевы установили просторный шатер, куда разрешалось зайти любой матроне из числа горожанок, желающей оказаться свидетельницей родов. В день святого Стефана, 26 декабря, Констанция родила своего единственного сына. Через день или два она показалась народу на той же площади, гордо продемонстрировав младенца, сосущего ее грудь. Если коротко, дух Отвилей был все-таки еще жив.
В следующем столетии этот дух воспарит снова, выше и увереннее, чем когда бы то ни было, когда этот младенец – Фридрих – возмужает. Хотя история помнит его преимущественно как императора Запада, сам он никогда не забывал, что также является королем Сицилии, внуком не только Барбароссы, но и Рожера II. Верность деду он доказывал пышностью своего двора, львами, леопардами и павлинами, итальянскими и арабскими поэтами, чье творчество ценил, приверженностью классической архитектуре и своими апулийскими охотничьими домиками, а прежде всего – ненасытным художественным и интеллектуальным любопытством, которое принесло ему прозвище Stupor Mundi, «Чудо света».
Глава 6Stupor Mundi
Король Генрих Сицилийский правил недолго, и это, пожалуй, было к лучшему. Он воспринимал свое новое владение как «придаток» к остальному и относился к острову соответственно, грабя его без намека на милосердие; потребовались сто пятьдесят мулов, как сообщалось, чтобы доставить награбленные сокровища через Альпы[73]. Очень скоро, разумеется, местное население взбунтовалось, однако с королевским войском им было не справиться, и в итоге бунтовщиков покарали с отвратительной жестокостью. Рассказывали, что сторонников Танкреда поджаривали заживо или кастрировали; одного из членов семейства Отвилей «увенчали» раскаленной докрасна короной, которую вдобавок прибили к черепу. Террор еще продолжался, когда Генрих умер в 1197 году в возрасте тридцати двух лет, – вероятно, от малярии, подхваченной на охоте (конечно, тут же поползла глухая молва об отравлении). Тело короля доставили в собор Палермо, гробница сохранилась до наших дней.
Его сыну Фридриху было три года. Следуя уже сложившейся традиции, решили, что мать мальчика будет регентом при юном короле; но Констанция скончалась всего через год после смерти супруга, выбрав папу Иннокентия III опекуном Фридриха. Это был не слишком удачный выбор – хотя трудно представить, кого другого она могла бы выбрать, – поскольку Иннокентий, один из величайших пап в истории, находился чересчур далеко и был чересчур занят для того, чтобы по-настоящему заботиться о мальчике. Несколько лет Сицилией правили германские бароны из числа приближенных Генриха. Им приходилось непросто – немецкий относился к тем немногим западноевропейским языкам, на которых не говорили на Сицилии, а они сами не трудились изучать иные языки, – и довольно быстро бароны выставили себя некомпетентными невеждами. Весь остров охватила анархия. К тому времени расовое равенство, отличительная особенность правления короля Рожера, давно исчезло; теперь уже мусульмане восстали против христиан, когда-то своих братьев. В Агридженто, если ограничиться одним примером, они превратили собор в казармы и целый год держали в плену местного епископа.
Ничто из этого, однако, не сказывалось на атмосфере при дворе в Палермо, где Фридрих провел свое детство и где он получил образование, столь отличное от того, какое обычно получали немецкие принцы, сколь вообще возможно вообразить. Его личным наставником был, вероятно, Майкл Скот (Михаэль Шотландец), переводчик Аристотеля и Аверроэса, который, как известно, несколько лет провел в Палермо и стал впоследствии близким другом Фридриха. Когда мальчик подрос, выяснилось, что нет такого предмета и такой темы, которые бы его не интересовали. Он проводил долгие часы не только за учебой, но и за спорами о законах и религии, философии и математике. Кроме того, он нередко сбегал в один из королевских парков или загородных дворцов, чтобы вживую изучать птиц и животных (это увлечение сделалось его пожизненной страстью). Много лет спустя он написал книгу о соколиной охоте «De Arte Venandi cum Avibus»[74], которая стала классикой подобной литературы, и выказал знание и понимание живой природы, поистине удивительное для тринадцатого столетия. Внешность короля была непримечательной – малый рост, крепкое телосложение, цвет лица почти того же оттенка, что рыжие волосы, прищуренные близорукие глаза, – но его ум и обаяние очаровывали всех вокруг.
Физическая энергия в нем не уступала интеллектуальной. В 1208 году, когда Фридриху было тринадцать лет, современник писал:
Он никогда не бывает праздным, но весь день занят то одним, то другим делом, причем таким образом, чтобы сила его возрастала в результате его деятельности; он укрепляет свое проворное тело всеми видами упражнений и дел, какие можно делать руками. Он либо упражняется с оружием, либо носит его, вынув свой короткий меч, в умении обращаться с которым он достиг большого мастерства; он защищается от атак играючи.