Спустя неделю восстание закончилось. Архиепископ Монреале отпустил народу «грех революции» и публично освятил центральную площадь Палермо, дабы окончательно изгнать тех злых духов, что могли еще где-то прятаться. Дефицит продовольствия по-прежнему ощущался остро; всем безработным и тем, кто прожил в Палермо менее десяти лет, велели немедленно покинуть город под угрозой смерти. Все запасы пшеницы, где бы те ни находились, были объявлены принадлежащими государству. Азартные игры запретили наряду с ношением масок – признаться, непросто понять, как эти меры способны положительно сказаться на пополнении припасов, – а сельскохозяйственным работникам дали особое разрешение трудиться по воскресеньям и в праздничные дни, пока кризис не минует.
Лос-Велес между тем впал в нервную прострацию, от которой так и не оправился, и умер в ноябре. Его преемник, кардинал Джанджакомо Тривульцио, был человеком совершенно иного склада. Убежденный сторонник твердой руки, он ввел комендантский час по всему городу, потребовал от населения сдать оружие и расчистил пространство вокруг королевского дворца, чтобы артиллерия могла стрелять прямой наводкой в случае новых бунтов. Далее, чтобы поддержать местных торговцев и создать новые рабочие места, он приказал всем аристократам вернуться в город из поместий. Более того, он позволил им привести с собой наемников. Последнее решение вызвало немалую обеспокоенность: ведь наемные отряды дворян, как правило, состояли из грубых крестьян, запятнавших себя различными мерзостями. Но Тривульцио разместил по всему городу укрепленные «точки контроля», и следовало поставить там гарнизоны. Где еще было найти достаточное количество людей для решения этой задачи?
Если история первой половины семнадцатого столетия на Сицилии выглядит едва ли поучительной, то история второй половины века – и подавно. В целом ситуация оставалась неизменной – ощущался хронический дефицит продовольствия, Испания постоянно требовала налоговых поступлений, а местные аристократы упорно отказывались платить свою долю. Последнее обстоятельство, безусловно, объясняло страдания Сицилии, но вице-короли не осмеливались настаивать на соблюдении законов; было намного безопаснее добывать деньги за счет продажи титулов и привилегий, на которые существовал устойчивый спрос. Шестнадцать новых княжеских титулов появились в 1670-х годах, а в 1680-е годы остров явил миру четырнадцать новых герцогов. Бесчисленные наделы, включая несколько городов, выставлялись на аукционы.
Положение усугублялось традиционной враждой между Палермо и Мессиной. Эти два города, нужно признать, и вправду имели мало общего. Прежде всего, мессинцев отличал несокрушимый комплекс превосходства, они утверждали, что их город считался столицей Сицилии еще в 270 году до нашей эры. Также они мнили себя и свой город частью Калабрии; многим из них принадлежала калабрийская собственность, а пролив они могли пересечь буквально за пару часов; путешествие же в Палермо (в которое они предпочитали отправляться как можно реже) занимало, по суше или по морю, до трех дней. Даже местный диалект был куда более понятным на материке, чем в нынешней столице острова. Вдобавок жители обоих городов по-разному оценивали перспективы жизни. Палермо сохранил подлинную аристократию, что называется, старой школы; знать Мессины больше походила на венецианских деловых людей и тем гордилась. По этой причине большинство иностранных торговых домов предпочитало иметь в Мессине своих представителей; город мог похвастаться английским консульством и англиканской церковью.
Предметом многолетних раздоров был вопрос, не должен ли вице-король половину отведенного ему срока на посту жить в Мессине, а не Палермо. Мессинцы настаивали на том, что так и должно быть, и тратили огромные суммы денег, чтобы добиться своего; они даже выкупали данную привилегию у короля Испании, причем неоднократно, и построили дворец вице-короля заодно с целой группой зданий для правительства. Причина, по которой эти здания пустовали, была удивительно проста: Палермо выглядел величественнее и, если угодно, элегантнее. С социальной точки зрения этот город был также привлекательнее, и неудивительно поэтому, что вице-короли выбирали именно Палермо.
Мессина, кроме того, вызывала отторжение на всем острове, во многом потому, что сохраняла монополию на шелк, сырой и обработанный; эту монополию жарко оспаривали и постоянно ставили под сомнение не только в Палермо, но и по всей Сицилии. Законодательно монополия не подтверждалась, хотя город регулярно отправлял разорительные посольства в Испанию, упрашивая сюзерена подтвердить привилегию. Эти проблемы сделались еще насущнее, когда Франция тоже стала развивать торговлю шелком, в значительной степени при поддержке правительства. В итоге экономика Мессины начала сжиматься, население города сокращалось, и к 1670-м годам ситуация уже вызывала серьезную озабоченность. А 11 марта 1669 года произошло одно из наиболее яростных извержений вулкана Этна во всей истории: река лавы шириной больше мили через пять недель достигла стены Катании, отстоящей от горы на пятнадцать миль. Затем, в первом году нового десятилетия, случился первый из длинной череды катастрофических неурожаев. Ввели строгую карточную систему, но довольно скоро вице-королю, принцу де Линю, стали докладывать о гибели людей от голода.
Все это, разумеется, стимулировало революцию, которая началась в Мессине в 1674 году, но единственную причину тут выделить нельзя. По самым различным причинам обеспеченные граждане тревожились ничуть не меньше бедняков. Мало того, что их деньги быстро утекали в никуда; они с тревогой наблюдали, как де Линь за их счет строит колоссальные укрепления против турок, которые в 1669 году захватили Крит у венецианцев, после двадцатидвухлетней осады, самой продолжительной в истории. А рядом, как обычно, витал призрак Палермо – столица процветала, тогда как Мессина страдала и требовала, чтобы извечного соперника лишили поблажек в отношении налогообложения и монополии на шелк. Испания тоже заставляла беспокоиться: некогда самое реакционное правительство Европы приступило к демократическим реформам, которые, как опасались в Мессине, обернутся волнениями среди населения.
Начавшаяся революция поэтому принял удивительную форму. Ее вожаки обратились к Франции, которая в ту пору находилась в состоянии войны с Испанией. Для Людовика XIV, вряд ли стоит уточнять, это была возможность, которой не следовало пренебрегать. Он немедленно выслал на остров контингент французских войск под командой герцога Вивонна, брата своей очередной любовницы, и оптимистично назначил того на должность губернатора Сицилии. Герцог прибыл в Мессину в начале 1675 года. У вице-короля де Линя имелся повод для радости: революция по-прежнему затрагивала только Мессину, не было никаких признаков ее распространения по острову. С другой стороны, его попытки собрать ополчение выглядели смехотворными. Лишь немногие сицилийцы удосужились откликнуться на его призыв; среди собравшихся многие оказались полностью бесполезными, а многие другие почти сразу дезертировали. Аристократы повели себя немногим лучше; после годичных попыток провести мобилизацию на острове не было ни одного сицилийского полка. Те войска, какие удалось собрать де Линю, почти целиком состояли из испанцев и немцев. Полезнее всего для него оказался флот, переданный Испании довольно неожиданным союзником – голландцами; командовал флотом семидесятилетний адмирал Микель де Рюйтер; при этом сицилийцев шокировали пьянство и разврат голландских моряков на берегу, а сами голландцы открыто насмехались над своими безалаберными хозяевами. Во многом именно вследствие общей сицилийской безалаберности де Рюйтер и погиб в малозначимой стычке у Августы.
Четыреста лет назад нежелательное присутствие французских войск привело к войне Сицилийской вечерни. Это говорит многое о состоянии населения острова, которое теперь нисколько не сопротивлялось, похоже, новой оккупации. Даже в 1676 году, когда французский флот разгромил испанские и сицилийские эскадры у Палермо, на глазах наблюдавших с берега островитян, а архиепископ испугался настолько, что велел перенацелить замковые пушки с кораблей в море на главную площадь города, горожанами владела удивительная апатия. Эта апатия в столице была тем более удивительна, что французы олицетворяли исключительные интересы Мессины, которая, собственно, их и призвала. Сколько они ни пытались, им не удавалось распространить свое влияние далеко за пределы города. Король Людовик, для которого экспедиция стала печальным разочарованием, даже предложил предоставить Сицилии полную политическую независимость и собственного короля.
Увы, он не смог понять умонастроения жителей Мессины. Для них независимость была полезным дополнением, но куда больше они стремились к победе и достижению прочного превосходства над Палермо. Потому они отправили послов в Париж, соответственно тех проинструктировав; требования заключались в предоставлении Мессине всех прав свободного порта, освобождении от таможенных сборов, подтверждении монополии на экспорт шелка, а главное – в признании за Мессиной статуса столицы и места постоянного пребывания губернатора, его двора и правительства. Эти требования вызвали у Людовика легкий шок; он не привык к подобному вызывающему поведению со стороны подданных. Послов встретили весьма холодно, выделили всего двух лошадей вместо обычных шести для экипажа в Версаль, приняли лишь после аудиенции, данной королем представителями Мальты и в итоге отправили домой с пустыми руками. Дело в том, что король Людовик быстро устал от Сицилии. Мессина, как ему стало ясно, обратилась к Франции под ложным предлогом. Сицилия отнюдь не собиралась возвращаться к французскому правлению. Экспедиционный корпус французов не добился на острове ничего.
К 1677 году разочарование сделалось взаимным. Ряд деревень был разрушен в ходе столкновений, сгорели фермы, рощи оливковых и тутовых деревьев. Цены на питание взлетели. Горожане негодовали – и нередко противились – из-за размещения французских солдат, поскольку это сулило угрозу чести их жен и дочерей. Венерические болезни стремительно распространялись, и обвиняли в том мессинцев (мягко говоря, несправедливо). Они, конечно, не говорили по-французски, а французы не спешили учить итальянский или испанский языки; вместо этого они просто командовали. Сам герцог Вивонн не скрывал своего презрения к местной аристократии, которая постоянно чего-то требовала, но не желала пошевелить и пальцем.