[111], а на его «полотне» также изображены в миниатюре библейские сцены; данные фрески окружают более крупную картину, представляющую не что иное, как битву при Лепанто. Это историческое морское сражение очутилось под крышей храма благодаря тому, что поражение турок, как считалось тогда, произошло вследствие чудесного вмешательства Богородицы, и потому на картине она восседает над кораблями христиан.
В пятницу, 1 ноября 1700 года, король Карл II Испанский умер в возрасте тридцати девяти лет в своем дворце в Мадриде. Он прожил, несмотря на возраст, слишком долго. Слабый телом и умом, он взошел на трон в возрасте четырех лет после смерти своего отца, Филиппа IV, и одного взгляда на несчастного ребенка было достаточно, чтобы убедить двор в его полной непригодности к управлению государством. Карл напоминал злую карикатуру на Габсбургов, его подбородок и нижняя челюсть выдавались настолько далеко, что нижние зубы не соприкасались с верхними. Он постоянно хворал, причем столь регулярно, что многие придворные приписывали его болезни колдовству. Мало кто из подданных верил, что этот ребенок доживет до совершеннолетия и примет власть над огромными владениями. Но он опроверг все сомнения, и в итоге следующие тридцать пять лет, считая с 1665 года, Испания была, по сути, великой монархией без монарха. Управлением страной ведали сменявшие друг друга премьер-министры различной даровитости – а также церковь и ее главный инструмент, инквизиция.
Не стало неожиданностью, что Карл, несмотря на два так называемых брака, не оставил после себя потомства; чем ближе становился рубеж веков, тем острее вставал вопрос о наследовании. Братья и сестры короля все умерли. Из теток – двух дочерей его деда Филиппа III – старшая, Анна, была замужем за Людовиком XIII Французским; младшая, Мария, являлась женой императора Фердинанда III Австрийского. Анна в положенный срок родила будущего Людовика XIV, Мария же – будущего императора Леопольда. На протяжении первых девяти месяцев 1700 года канцелярии Европы трудились не покладая рук; наконец 3 октября умирающий король поставил дрожащей рукой подпись на завещании, согласно которому он передавал все свои владения без исключения семнадцатилетнему внуку Людовика XIV, герцогу Анжуйскому Филиппу. Спустя месяц Карл скончался.
Людовик не терял времени даром. В феврале 1701 года герцог Анжуйский въехал в Мадрид как король Филипп V Испанский, а французские войска заняли Испанские Нидерланды. Для Англии, Голландии и Священной Римской империи подобный поворот был неприемлемым, поскольку происходило объединение двух могущественнейших наций Европы, угрожавшее европейскому балансу сил. Если Испания перейдет из рук слабейшего монарха Европы в руки сильнейшего, кто рискнет предположить, чем это закончится? Противники союза точно знали, кого хотели бы видеть королем Испании: эрцгерцога Карла, брата австрийского императора Иосифа I. Так началась война, вошедшая в историю как война за испанское наследство и продлившаяся следующие четырнадцать лет.
От жителей Палермо – а, возможно, и от жителей Мессины – можно было бы ожидать демонстраций и иных форм протеста; в конце концов, их остров переходил от одной великой державы к другой без каких-либо уведомлений и консультации. Вдобавок у них не было ни малейшего повода любить французов, которых уже когда-то насильственно изгоняли с острова. Да, конечно, со времен Вечерни минуло более четырех столетий, но это событие сделалось частью сицилийского фольклора, и потому о нем не забывали. Вопреки ожиданиям, впрочем, протестов не было. Сицилия, похоже, смирилась со своим «колониальным» статусом; все, чего хотели сицилийцы, – чтобы их оставили в покое. Вице-король (это пост занимал португальский герцог Верагуас) объявил трехдневный праздник, и аристократы и простолюдины послушно участвовали в гуляньях, а затем столь же послушно разошлись по домам.
Пока война продолжалась, долгосрочные перспективы Сицилии, как говорится, повисли на волоске. В 1707 году австрийские войска прибыли в Калабрию и стали готовиться к вторжению на остров. Наконец-то появление новой «породы» захватчиков, с которыми сицилийцы прежде не сталкивались, вызвало беспорядки в Палермо – особенно когда было предложено использовать ирландский полк под командованием солдата удачи, самозваного полковника Махони, в качестве городского гарнизона. Произошло несколько малоприятных стычек, а потом maestranze – те же гильдии, которые отличились шестьдесят лет назад – взяли на себя управление городом и правили вполне успешно. За исключением нескольких отдельных набегов, полноценного вторжения Сицилия так и не дождалась. Буквально накануне противоборствующие стороны объявили перерыв в боевых действиях, отложили оружие и собрались в голландском городе Утрехт – где позднее перекроили карту Европы.
Глава 10Пришествие Бурбонов
Соглашение, известное как Утрехтский договор (переговоры по нему начались в 1712 году), на самом деле представляло собой совокупность договоров, посредством которых европейские державы в очередной раз попытались урегулировать свои взаимоотношения. Нас интересует единственный из множества этих договоров, а именно решение о передаче Сицилии тестю испанского короля Филиппа V герцогу Виктору Амадею Савойскому. Данное решение было принято по настоянию англичан, которым совершенно не нравилась идея о присоединении Сицилии к Неаполю в качестве австрийского владения и которые твердили, что герцог Савойский заслуживает вознаграждения за то, что переметнулся из одного лагеря в другой в ходе войны[112]. Возражала, как ни удивительно, только королева Анна, которую возмутило, что целые страны передаются туда и сюда без их согласия и даже без уведомления населения, но министры быстро переубедили королеву.
Сам Виктор Амадей, разумеется, пришел в восторг. Он прибыл в Палермо на британском корабле в октябре 1713 года и вскоре после прибытия был коронован как правитель Сицилии – и, что довольно забавно и неожиданно, как король Иерусалима[113] – в соборе Палермо. Над Иерусалимом у него, конечно, не было никакой власти, а на Сицилии ему подчинялись девять десятых острова, поскольку Утрехтский договор намеренно сохранил за королем Филиппом все коронные поместья, управлявшиеся испанскими чиновниками и освобожденные от сицилийских налогов и от действия сицилийских законов. Тем не менее Виктор Амадей оказался первым монархом на острове с 1535 года. Сицилийская аристократия благосклонно приняла нового монарха, ожидая, что тот поселится в Палермо и заведет там полноценный королевский двор. Что касается простых людей, те встретили смену власти с привычным равнодушием. За минувшие столетия они повидали множество правителей, и новый, скорее всего, будет не лучше и не хуже прочих.
Герцог Савойский прилагал немало усилий, чтобы стать лучше. Он провел на острове год, много путешествовал – хотя избегал визитов в совсем уж «дикие» места в глубинке – и искренне старался понять характер и обычаи своих новых подданных. Он заново открыл университет Катании и учреждал всюду, где было возможно, новые отрасли промышленности, строил бумажные и стекольные фабрики и пытался возродить сельское хозяйство и судостроение. Но все было бесполезно: королю приходилось бороться не только с богатыми, которые по-прежнему отвергали любые нововведения, способные негативно сказаться на их привилегиях, но и, что гораздо хуже, с поголовной коррумпированностью, ленью и безынициативностью, этим тяжким наследием четырех столетий чужеземного господства. Мешали и «заклятые» обиды: в предыдущие века сицилийцы были недовольны внезапным притоком испанцев и французов, что захватывали все старшие должности в правительства, а теперь они негодовали из-за наплыва государственных служащих и бухгалтеров из Пьемонта, которых король призвал на остров в стремлении навести порядок в пребывавших в хаосе национальных финансах.
Виктор Амадей понимал, что подобные протесты неизбежны; он наверняка их предвидел и полагал, что справится, как говорится, по ходу дела. Но еще он знал, что сицилийцы дважды восставали в минувшем столетии, а значит, если на них надавить излишне сильно, могут взбунтоваться снова. Особенно осторожно (и это было мудро) он вел себя с баронами. Пока те продолжали наслаждаться своими традиционными поблажками и привилегиями, они не представляли опасности; но если, с другой стороны, их каким-либо образом ущемить, последствия могут оказаться весьма серьезными. Когда пришло время возвратиться в Пьемонте, Виктор Амадей наверняка считал, что сицилийская ситуация безнадежна. Семейные вендетты фактически не прекращались, разбой и бандитизм процветали. По сути, население острова было неуправляемым.
Вдобавок он так и не сумел завоевать привязанность островитян. Сицилийцы ценили пышность и помпезность; они давно привыкли к роскоши и великолепию, окружавших испанских вице-королей, представлявших (что было доступно лишь вице-королям) одну из наиболее богатых и могущественных держав мира. А Виктор Амадей не был привержен роскоши. Пуританин от природы, он ненавидел церемонии и одевался скорее как человек из народа, а не как монарх, и предпочитал мечу посох странника. Также он удручающе скареден, а потому остались в прошлом торжественные парады и щедрые приемы, характерная особенность жизни аристократов Палермо. Неудивительно, что и сто лет спустя дети все еще кидали камни в кукол, олицетворявших этого правителя.
Вскоре после возвращения в Турин его ожидало очередное унижение, на сей раз от папы. Истоки ссоры Виктора Амадея с Климентом XI восходят к давним временам и не относятся к нашей истории; важно лишь то, что папская булла 1715 года под названием «Romanus Pontifex» положила предел шестисотлетней традиции, согласно которой король Сицилии автоматически становился папским легатом. Папа также повелел всему сицилийскому духовенству не платить налоги государству. Многие подчинились, за что удостоились от монарха изгнания, тюремного заключения и конфискации имущества. Храмы закрывались, епископские должности пустовали, и всех «добрых христиан» призывали бросить вызов королевской власти. Наиболее рассудительные, что естественно, проигнорировали этот призыв; с другой стороны, монахи монастыря близ Агридженто готовились защищать себя против представителей короны испытанным оружием – кипящим маслом, которое использовали впервые со времен Средневековья. Сицилийцы всегда гордились монаршим статусом папских легатов и винили в его утрате не столько папу, сколько Савойский дом. Для них это был, образно выражаясь, еще один гвоздь в пьемонтский гроб. А для Виктора Амадея – еще один гвоздь в гроб Сицилии