Со стороны придворная жизнь казалась блестящей, как обычно, с балами, концертами и зваными ужинами, за которыми почти всегда следовала игра в карты. Ставки были высоки, Эмма Гамильтон отличалась азартом и безрассудством, а Нельсон неизменно ее сопровождал, хотя зачастую просто дремал в кресле. Наблюдателей шокировала эта публичная связь; одна очевидица, леди Элгин, высказалась в том духе, что, по ее мнению, всему menage a trois[132] пора вернуться домой. «Поистине унизительно, – писала она, – видеть лорда Нельсона, который выглядит так, будто вот-вот скончается, но все равно следует за нею, словно у него нет иных забот». Муж леди Элгин добавлял, что Нельсон кажется «ветхим старцем, лишился верхних зубов, плохо видит одним глазом[133] и носит повязку на лице».
Гамильтоны, которые из политических соображений поддерживали идею о возвращении двора в Неаполь, на самом деле были совершенно довольны своим текущим положением. Сэр Уильям, аккредитованный лично при Фердинанде, был вынужден оставаться рядом с королем, да и Неаполь наверняка изводил его горькими воспоминаниями об утрате бесценной коллекции древностей. Гораздо печальнее была судьба Нельсона. Ему пришлось оставаться на берегу, в Палермо, до июня 1800 года, целых десять месяцев, и увлечение Эммой Гамильтон не только сказалось на его репутации, но и, похоже, обернулось угрызениями совести и повлияло на чувство долга. Первую половину этого срока он исполнял обязанности главнокомандующего в Средиземноморье, однако переложил практически всю работу на плечи подчиненных. Он не перехватил Наполеона Бонапарта, когда тот возвращался из Египта; а ведь поступи он иначе и добейся успеха, история человечества могла пойти бы по иному пути. Соратники беспокоились за него все сильнее, тревожные сообщения достигли Лондона, адмиралтейство начало терять терпение, и Первый лорд, лорд Спенсер, чуть не освободил Нельсона от командования. В январе 1800 года командир Нельсона лорд Кит вернулся в строй и приказал адмиралу присоединиться к нему для проверки блокады Мальты; едва проверка завершилась, Нельсон поспешил в Палермо, где Эмма, уже не в состоянии скрыть свою беременность, публично встретила его с распростертыми объятиями.
Для Марии-Каролины 1800-е годы начались ужасно. После тридцати шести лет, проведенных в Неаполе и Палермо, сэра Уильяма Гамильтона отозвали в Лондон, а Нельсон лишился статуса главнокомандующего в Средиземноморье. Бедная королева мало что могла сделать относительно Нельсона, но она отказывалась жить в Палермо, если город покинут Гамильтоны, и была полна решимости до последнего противиться их отъезду. В этом ее, разумеется, горячо поддерживала Эмма, не имевшая ни малейшего желания расставаться с блестящим двором и почти постоянным солнцем ради сумрачной Англии и одинокой жизни с мужчиной старше ее на тридцать четыре года; но задача была отнюдь не из легких. Во-первых, следовало принимать во внимание отношение короля. Тот привязался к Гамильтону, однако испытывал неприязнь к Эмме, а потому категорически отказался вмешиваться. Во-вторых, преемник сэра Уильяма уже направлялся на остров.
Достопочтенный сэр Артур Паже, третий сын лорда Аксбриджа[134], прибыл в Палермо в марте и натолкнулся на подчеркнуто холодный прием. С самого начала Гамильтоны поставили себе целью избавиться от него, что сделало его жизнь – и даже официальное вручение верительных грамот – весьма затруднительными. Он писал министру иностранных дел лорду Гренвиллу:
Прождав почти три четверти часа, я наконец увидел его величество, который вошел в зал в сопровождении сэра Уильяма и леди Гамильтон, лорда Нельсона и других, и на глазах всего двора он произнес одну или две фразы, обращаясь ко мне. Уверяю Вас, милорд, что я не стал бы упоминать об этом, если бы не выяснилось, что русского посланника, прибывшего с той же миссией, пригласили на частную аудиенцию, которая длилась более часа. Это обстоятельство, в сочетании с крайне нелицеприятными замечаниями, которые ее величество неизменно отпускала в мой адрес, побуждают предположить, что она будет делать все от нее зависящее, дабы от меня избавиться.
У него нашелся при дворе единственный друг, готовый, казалось, проявлять рассудительность и вежливость, – сэр Джон Актон, который сделал больше всех прочих для сохранения Сицилийского королевства в целости. Но в 1799 году Актон, которому исполнилось шестьдесят четыре, женился – по особому разрешению папы – на своей тринадцатилетней племяннице, а потому его приверженность делу начала ослабевать. Между тем всюду копилось недовольство. Неаполитанцы жаждали возвращения короля; Фердинанд наотрез отказывался. Мария-Каролина всем сердцем рвалась в Вену; Фердинанд был совсем не против отпустить жену, но Актон возражал, как из-за непредвиденных расходов казны, так и из-за потенциального политического ущерба (он не доверял королеве ни на грош). В конечном счете король и королева договорились. Паже сообщал:
Королева Неаполя совершенно точно отбывает в Вену. Эти два двора вечно враждуют друг с другом, и она попытается достичь примирения, но у меня имеются некоторые подозрения насчет того, что она может обойти эти спорные вопросы стороной, поскольку мсье де Тугут[135]ее на дух не выносит… Она берет с собою двух или трех дочерей, чтобы продать по наилучшей цене.
Наконец все было готово. Нельсон и Гамильтоны только что вернулись из короткой поездки на Мальту, недавняя блокада которой оказалась вполне успешной; остров теперь, по собственному желанию, сделался британским доминионом. Старания королевы отложить их отъезд ни к чему не привели, и 10 июня все взошли на борт «Фудройанта», в том числе десятилетний принц Леопольд и принцессы Кристина и Амелия (двадцати одного года и восемнадцати лет соответственно). Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы семейство отправилось в Вену без сопровождения; было очевидно, что Нельсон и Гамильтоны проделают с ними весь путь. 14 июня корабль достиг Ливорно, где возникла серьезная проблема. Бонапарт, ныне первый консул, снова вторгся в Италию и за день до прибытия «Фудройанта» сошелся с австрийской армией в сражении при Маренго. Первые сообщения, прибывшие в Ливорно на следующий день, гласили, что австрийцы одержали решительную победу. Будь так на самом деле, это, вероятно, означало бы крах карьеры Наполеона; но тем же вечером на поле битвы появилось французское подкрепление, 6000 человек, свежих и отдохнувших, что перевернуло ход схватки масштаб. К вечеру австрийцы отступили в полном беспорядке[136].
Теперь для королевы и ее детей дальнейшее путешествие в Вену сделалось, мягко говоря, сомнительным. Они прождали в Ливорно почти месяц, причем Мария-Каролина не скрывала опасений, что им придется вернуться в Палермо. Нельсон тем временем продемонстрировал нарушение субординации, нарушив приказ присоединиться к основному флоту. Под влиянием Эммы он, казалось, разлагается на глазах. «Действительно грустно, – замечал сэр Джон Мур, которому случилось проезжать через город в те дни, – видеть храброго и доброго человека, столь славно послужившего своей стране, в таком жалком положении». В итоге лорд Кит, командир Нельсона, лично явился в Ливорно, чтобы «выслушать от лорда Нельсона настойчивую просьбу позволить ему доставить королеву в Палермо, а принцев и принцесс – в другие уголки земного шара». Леди Гамильтон, добавлял Мур, явно командовала флотом достаточно долго.
Наконец было решено, что семейство отправится во Флоренцию, а оттуда в Анкону, где пересядет на корабль, который отвезет их в Триест. Они покинули Ливорно 13 июля. Путешествие выдалось опасным: многие дороги были сильно разрушены, порою приходилось передвигаться буквально на расстоянии нескольких миль от французских войск. В Анконе их приняла на борт небольшая русская эскадра, вызвавшая снисходительную усмешку Нельсона: мол, хватит сильного порыва ветра, чтобы все эти корабли перевернулись. Но они благополучно достигли Вены, и через три недели Нельсон и Гамильтоны попрощались с королевой и отбыли в Прагу и далее в Дрезден, Дессау и Гамбург. Оттуда они сели на пакетбот до Грейт-Ярмута и прибыли в порт 6 ноября. Нельсона ожидал очередной триумфальный прием, но теперь он вынужден был разбираться с собственной женой Фанни. На Рождество та поставила ультиматум: ее мужу следовало сделать выбор между нею и Эммой. Конечно же, он выбрал Эмму.
Год 1801 начался удачно, с рождения в январе дочери Эммы и Нельсона Горации. Очень скоро после этого Нельсону пришлось уйти в море – сначала во флот Ла-Манша, а затем на Балтику, где он участвовал в битве за Копенгаген. По возвращении в Лондон он получил титул виконта и купил обветшавший дом в Мертоне – тогда это был самостоятельный приход, а ныне часть пригородного Уимблдона, – где ménage a trois существовал до самой смерти сэра Уильяма в 1803 году. Потом возобновилась война с Францией, и Нельсона вызвали обратно на Средиземное море. Оставалось еще два года до Трафальгаре, но больше он никогда не видел Эмму.
Бедняжка Эмма, овдовев, страдала от одиночества. Несмотря на отличия, которых удостоился ее покойный муж, сделанные им тщательные распоряжения по обеспечению жены и Горации были проигнорированы, а малая пенсия из его жалованья быстро исчерпалась. После его смерти и без того немногочисленные друзья отдалились; в глазах общества она была падшей женщиной. Она стала пить, а в 1813 году провела год вместе с Горацией в долговой тюрьме в Сауторке; затем уехала во Францию, чтобы сбежать от кредиторов. Там она провела свои последние годы в нищете и умерла в Кале в 1815 году – в возрасте сорока девяти лет.
Глава 12Жозеф и Иоахим
Для Марии-Каролины было радостью и огромным облегчением вернуться в любимую Вену. Минуло десять лет с тех пор, как она видела свою старшую дочь Марию-Терезу, которая вышла замуж за будущего императора Франца II в 1790 году; теперь же Мария-Каролина наконец-то познакомилась с первым из своих пяти внуков. Впрочем, если она надеялась побудить Франца к более активному сопротивлению Наполеону Бонапарту, ее ожидало разочарование. Император строго держал дистанцию; ситуация и без того складывалась достаточно печально, чтобы прислушиваться к советам тещи. Наполеон ждал, что он запросит мира после катастрофы при Мар