енго, но император недавно подписал договор с Британией, по которому – за компенсацию в размере двух с половиной миллионов фунтов стерлингов – обязался не совершать подобного шага до февраля 1801 года. В результате французы одержали новую, еще более убедительную победу при Гогенлиндене (в двадцати милях к востоку от Мюнхена) в декабре 1800 года, и австрийцы потеряли убитыми и ранеными почти 20 000 человек. Через две недели отступающую армию оттеснили на двести миль в сторону Вены. На Рождество впавший в отчаяние Франц заключил перемирие, и, когда в январе 1801 года очередная французская армия принялась выдавливать австрийцев из Северной Италии, император «созрел» для полноценного мира. Он вытерпел еще неделю-другую из уважения к просьбе англичан, а затем 9 февраля подписал Люневильский договор, который фактически вывел Австрию из войны. Французы приобрели Бельгию, Люксембург и левый берег Рейна. Англия и Неаполь – чьи интересы австрийцы напрочь проигнорировали в Люневиле – оставались двумя странами, продолжавшими воевать с Наполеоном.
Между тем в Палермо король Фердинанд пребывал под возрастающим давлением со стороны сэра Артура Паже и со стороны своих подданных-неаполитанцев, которые просили монарха вернуться в Неаполь. Он упорно сопротивлялся; ему была ненавистна сама идея. Он считал (или притворялся, будто так считает), что его жизнь окажется в серьезной опасности; на самом же деле он наслаждался спокойной жизнью на Сицилии, где – особенно теперь, когда королева уехала – мог передоверить все малоприятные государственные дела Актону и проводить время на охоте. В конце концов он согласился отправить на материк своего сына и наследника, Франциска, вместе с его женой Марией-Клементиной Австрийской, сестрой императора. Наследнику и его супруге было двадцать три года, они страстно любили друг друга. «Ее муж приходит к ней исполнять свои обязанности дважды или трижды за сутки, – писала королева, – он обожает ее во всех смыслах этого слова. Он говорит, что она любит его, а она выказывает и требует много доказательств любви». Для неаполитанцев, надеявшихся увидеть его отца, Франциск был, конечно, «не совсем тем», но когда королевская чета прибыла в город 31 января 1801-го, их встретили весьма тепло, а когда Мария-Клементина вышла на дворцовый балкон и с улыбкой подняла на руки поочередно двоих своих детей, восторгу толпы не было предела.
Но никакое количество праздников не могло замаскировать того факта, что Наполеон продолжал воевать с Неаполем и что Неаполь во многом зависит от его милости. Наконец мирный договор был согласован и подписан во Флоренции 28 марта. Неаполю пришлось отдать остров Эльба и часть прилегающей материковой территории, вывести свои войска из Папской области, закрыть свои порты для британского судоходства, освободить всех французских и республиканских заключенных и разместить французские гарнизоны (за собственный счет) на своих землях сроком на год. Последнее условие привело к прибытию 10 000 солдат под командованием генерала Жана де-Дье Сульта, который занял порты Отранто, Таранто и Бриндизи, чтобы наладить контакты с армией, брошенной Наполеоном в Египте в 1799 году и все еще ожидавшей возвращения домой. В мае французский посол, барон Карл-Жан-Мари Алькиер, который был когда-то членом революционного Конвента, проголосовавшего за казнь Людовика XVI, представил верительные грамоты наследному принцу. Остальная часть дипломатического корпуса (помимо русского посланника) оставалась с королем в Палермо. Британия отныне являлась единственным «официальным» врагом Наполеона.
В ноябре того же катастрофического 1801 года скончалась Мария-Клементина – вероятнее всего, от чахотки. Всего за четыре месяца до этого умер ее младенец-сын, не доживший до своего первого дня рождения. Франциск впал в отчаяние, но ему быстро подыскали новую жену – двоюродную сестру Марию-Изабеллу, дочь Карла IV Испанского[137]. Также было согласовано, что брак будет двойным – брата невесты, принца Астурийского, будущего Фердинанда VII, предполагалось женить на сестре жениха, принцессе Марии-Антониетте[138]. Королева Мария-Каролина была в ярости из-за такого выбора невесты для сына; она всегда ненавидела испанских Бурбонов и рассчитывала, что все ее дети станут заключать браки с солидными и уважаемыми австрийцами. Еще ее шокировало поведение сына. «Я видела собственными глазами его письмо с нарочным генералу [Актону], – писала она, – всего через десять дней после кончины его добродетельной жены. Он жаловался, что его угнетает столь длительное воздержание. И это мой сын!» Возможно, сильнее ее шокировало осознание того, что новой невесте Франциска только тринадцать лет.
Пока Неаполь оплакивал смерть юной принцессы, Наполеон усердно трудился. Он реорганизовал новую французскую республику, а также налаживал дееспособное управление в Италии, Голландии, Германии и Швейцарии. В подобных обстоятельствах ему стало не до продолжения активных боевых действий с Англией. Переговоры шли долго и тяжело, но в итоге мирный договор был подписан в Амьене в марте 1802 года. Это единственный договор, когда-либо заключенный между Англией и Бонапартом, и действовал он всего год; принципиальное условие договора обязывало Францию вывести свои войска из Неаполитанского королевства, а Британию – освободить Египет. Остров Менорка, за который в предыдущем столетии велась затяжная схватка между Британией и Испанией, признавался владением испанской короны. Кроме того, Британия соглашалась уйти с Мальты в течение трех месяцев и вернуть остров рыцарям; впрочем, это условие (по причинам, которые вскоре прояснятся) не реализовалось.
Наполеону, естественно, хотелось, как когда-то в Египте, замаскировать отступление из Неаполя и представить данное событие как очередную победу. Он мудро наделил своего зятя Иоахима Мюрата рангом чрезвычайного посланника, дабы тот контролировал ход отступления; никто не годился лучше для этого занятия. Неаполитанцы ожидали увидеть скучного и деловитого республиканца; харизматичный, лихой, блистательный Мюрат в великолепно пошитом мундире попросту не мог их не восхитить. Ему устроили роскошный прием в королевском дворце в Казерте, где, на тщательно продуманной церемонии, он вручил наследному принцу пару пистолетов, изготовленных в мастерских Версаля. Зрелище оказалось настолько пышным, что многие из присутствующих сделали однозначный вывод: с республиканством покончено и Франция вскоре снова станет монархией. Мало кто подозревал, как быстро сбудется это пророчество.
С уходом французов у короля Фердинанда не осталось никакой мыслимой причины продолжать скрываться на Сицилии. Он медлил, сколько мог, но наконец сдался. После двух с половиной лет отсутствия король 27 июня 1802 года въехал в Неаполь со стороны Портичи. Сообщалось, что население города увеличилось почти втрое за счет подданных со всего королевства, которые желали приветствовать монарха. Чем, собственно, он сумел заслужить столь поразительную популярность, сказать сложно; вероятно, это как-то связано с отождествлением короля (il re lazzarone) с низшим сословием его подданных. Лаццарони окружили Фердинанда, устроили ему четырехчасовую овацию и почти стащили с лошади от восторга. Что ж, Фердинанду новая жизнь в Неаполе сулила гораздо больше приятного, чем неприятного (чего он так опасался).
А вот королева продолжала избегать города и, что характерно, не делала секрета из своего страха. В Вене ее задержала мучительная операция по удалению геморроя, но в конце концов она прибыла в Неаполь 17 августа, почти тайком. Она не разделяла с мужем популярность в народе и не пыталась хоть как-то сблизиться с теми, кого презирала. Предстоящий двойной брак тоже не обещал ни утешения, ни радости. Она любила свою дочь Антониетту, которая отплывала в Испанию, и боялась, что больше никогда ее не увидит; что касается сына Франциска, который дожидался новой жены в Неаполе, к нему она испытывала разве что брезгливость. А Франциск казалось, не интересовался ничем, кроме секса, и никто при дворе не обращал на него внимания.
На самом деле оба брака даже превзошли наихудшие ожидания Марии-Каролины. «Антониетта в отчаянии, – писала королева. – Она уезжала, исполненная светлейших чаяний, но это все в прошлом. У ее мужа отвратительное лицо, грубый голос и полное отсутствие ума. Жизнь там столь же омерзительна, как и пять веков назад». Принцесса, несмотря на строгие инструкции неаполитанского посла отсылать только радостные письма домой, признавалась матери, что предпочла бы уйти в монастырь. Все это было достаточно плохо, но когда неаполитанский двор увидел воочию девочку-невесту наследного принца, стало просто ужасно. Король охарактеризовал ее как «крошечную и круглую, точно мячик»; королева, как обычно, не жалела слов:
Не Бурбон ни в малейшей степени, белокожая, румяная, с черными глазами. Она очень пухлая и крепкая, но ее ноги очень коротки. На сем хватит о внешности. Остальное не поддается описанию, ибо я сама не могу ничего понять. Она равна нулю во всех отношениях, будь то знания, идеи, любознательность… Ничего, абсолютно ничего. Она говорит немного по-испански, но не знает ни итальянского, ни французского, отвечает односложно, «да» или «нет», в любой ситуации. Она все время улыбается, не имеет значения, довольна она или нет… У четырехлетнего ребенка Франциска и то гораздо больше ума. Это просто невероятно. Франциск приглашает наставников, чтобы обучить ее итальянскому и основам географии и арифметики. Она не знает ничего, кроме маленького пианино. Я попыталась похвалить и растормошить ее. Она ничего не чувствует, только улыбается.
Но в эту игру обычно играют вдвоем. Для королевы Марии-Луизы Испанской ее новая невестка была «отпрыском своей матери, ядовитой гадюкой, тварью, что брызжет желчью и ядом вместо крови, бесовским аспидом». Она твердо верила, что Мария-Каролина прислала дочь отравить ее, и когда бедная девочка умерла в возрасте двадцати одного года – после двух выкидышей, – поползли мутные слухи, будто свекровь сумела опередить невестку. Мария-Каролина, конечно же, в том не сомневалась.