К концу весны 1803 года Амьенский договор явно доживал последние дни. Бонапарт присоединил Пьемонт и Эльбу и занял Швейцарию; куда он повернет теперь? Недавний материал во французской газете «Монитер» за авторством некоего полковника Себастиани гласил, что 6000 французских солдат будет вполне достаточно для покорения Египта. Первая попытка Наполеона добиться этого завершилась умеренно унизительным поражением; возможно, настала пора предпринять вторую? Самой этой возможности оказалось довольно, чтобы убедить британское правительство не выводить войска с Мальты. Эта новость ввергла Наполеона в бешенство. Он сам нарушал соглашения и договоры, когда считал полезным, но не терпел подобного со стороны других. 18 мая он объявил войну Англии; 31 мая уведомил правительство Неаполя, что отправляет армию численностью 13 000 человек в качестве гарнизона Апулии – разумеется, за счет неаполитанцев – под командованием генерала Лорана де Гувион-Сен-Сира. К тому времени, в значительной мере благодаря усилиям посланника Шарля-Жана-Мари Алькиера, у Бонапарта появился новый повод обращаться с королевством соответственно, а именно – сэр Джон Актон. Наполеон писал королеве:
Что прикажете думать о Неаполитанском королевстве… когда я вижу во главе его правительства человека, чужого в этой стране, человека, чьи богатства и чья верность принадлежат Англии? Между тем королевство управляется не столько по воле и принципам его сюзерена, сколько по воле и принципам министра. Поэтому я решил, в качестве разумной меры предосторожности, полагать Неаполь, как страной, которой управляет английский министр.
По иронии судьбы, королева согласилась, хотя и проявила естественную осторожность, не сказав об этом вслух. Она ненавидела Актона и давно интриговала против него. Без Актона, казалось ей, будет намного проще влиять на мужа; тогда восстановится былая искренность, по которой она тосковала. Но Фердинанд был непреклонен. Если его главный министр должен уйти в отставку, заявил король, тогда он сам отречется от престола. Он доверял Актону больше, чем кому-либо еще – уж всяко больше, конечно, чем жене, – и потому не желает слушать наветы, менее всего от нее.
Тут как раз в Неаполь прибыл новый британский посол Хью Эллиот[139]. Он по морю доходил до Гибралтара с Нельсоном, которого недавно назначили главнокомандующим флотом в Средиземноморье и который, несомненно, максимально полно описал, чего следует ожидать (включая предупреждения насчет зловредности Сицилии). Нельсон уже писал Актону об острове, который он полагал центром и опорой монархии, – более важным, чем даже Неаполь. Если город захватят, указывал он, Сицилию еще можно будет сохранить; но если потерять Сицилию, это будет означать гибель королевства. Поэтому Эллиот с самого начала не тешил себя иллюзиями. Человек с сильным характером, он значительно укрепил позиции Актона. Если Наполеон будет настаивать на выполнении своих требований закрыть неаполитанские порты для британского судоходства, его следует спокойно информировать – тут явно ощущается влияние Нельсона, – что англичане оккупируют Мессину. Но важно, с другой стороны, не совершать никаких глупостей: Британия будет бессильна, если Сен-Сир решит пойти на столицу. Между тем стоит укрепить береговую оборону Сицилии и Калабрии и собрать канонерки[140] в Мессине, дабы предотвратить любую попытку вторжения. Наконец военный корабль «Гибралтар» останется в неаполитанских водах, чтобы защитить – а при необходимости снова спасти – королевскую семью в случае чрезвычайной ситуации.
Год 1803-й сменился 1804-м, и Алькиер с Сен-Сиром усилили давление на королеву. Не проходило дня без протестов или жалоб со стороны посла или новых выходок генерала – который вел себя в Апулии как диктатор, игнорируя постановления правительства, размещал солдат, где ему заблагорассудится, опустошал зернохранилища и даже приказывал казнить неаполитанских граждан. Оба они продолжали требовать ухода Актона, который, окруженный врагами со всех сторон, наконец подал в отставку. Король, как обычно, впал в ярость и пригрозил уплыть на Сицилию; но когда он узнал, что Наполеон решил объявить войну, если главный министр не покинет столицу в течение нескольких дней, то неохотно согласился принять расклад, представленный как компромисс: Актон отойдет от дел в Палермо с щедрой пенсией и обширным поместьем в Модике, но фактически сохранит свою должность, и ему будут пересылаться все важные отчеты и донесения. Так называемые преемники, таким образом, окажутся не более чем секретарями.
Подобное решение могло бы спасти репутацию Актона – и репутацию самого двора; однако оно представлялось неосуществимым. Министр никогда не был особенно популярен в народе и не предпринимал никаких усилий к тому, чтобы ближе сойтись с местной аристократией; при этом он был практически всемогущим правителем страны на протяжении четверти века и сделал себя незаменимым. Отныне всякая надежная рука у руля исчезла; хуже того, теперь никто не контролировал королеву. А та писала:
Король вечно в Бельведере. Он заглядывает сюда время от времени, всего на несколько минут. Порою я отправляюсь к нему, и это немалое испытание по здешней ужасной жаре и пыли. Мы полностью разделены и вынуждены переписываться друг с другом… Принц приходит на заседания совета в отсутствие своего отца, я бываю на них только от имени короля… Король не любит город и жаждет одиночества, ибо он не может привыкнуть и не желает мириться с владычеством французов и выполнять приказы, будь то генерала или Бонапарта. Он тоскует по Сицилии, где его никогда не унижали и не оскорбляли. На самом деле он пребывает в постоянной ярости, которая угнетает меня. Он категорически отказывается принимать грамоты Алькиера, но позволяет сыну представлять себя… Он утверждает, что у него непременно случатся судороги или удар и это его убьет…
Мы слышали, что генерал Актон прибыл в Палермо 31-го числа [май 1804 года]. Его встретили овацией, а сицилийцы говорят: «Человек, которого преследуют французы, наверняка неподкупен».
Лишь после того как Наполеон короновался императором 2 декабря 1804 года, Мария-Каролина удостоилась крохотной «компенсации». Впредь, едва Алькиер, пламенный республиканец, голосовавший за казнь Людовика XVI, обращался к ней, она с наслаждением наблюдала за его лицом, произнося немыслимые прежде слова: «Император, ваш господин».
Двадцать шестого мая 1805 года в Миланском соборе Наполеон Бонапарт короновался повторно – на сей раз Железным венцом Ломбардии – и объявил себя королем Италии. Для Фердинанда и Марии-Каролины подобный поступок олицетворял непосредственную угрозу их собственному королевству; поэтому, несмотря на свою уязвимость, они потребовали объяснений. Наполеон предсказуемо пришел в ярость, которую усугубило известие о недавней высадке значительного русского десанта на Корфу, а также о прибытии британских подкреплений на Мальту. Позднее, принимая неаполитанского посла, манерного принца Кардито, он заставил того выслушивать разглагольствования того рода, что уже быстро становились знаменитыми, – обозвал Марию-Каролину лесбиянкой и «коварной Мессалиной нашего времени». Британский корабль, который по-прежнему стоит в заливе, заявил он, не помешает свергнуть ее с трона. Когда эти слова передали королеве, она сделала логичный вывод, что французского вторжения не избежать. У нее было два союзника, англичане и русские, и оба обещали защитить королевство, а русские даже прислали двух генералов с довольно неожиданными фамилиями Лейси и Опперманн, чтобы изучить положение дел на месте. Ни один из них не добился уважения; король находил их забавными и не пытался скрывать свое отношение. Лейси, ирландец по происхождению, охотнее говорил по-русски, чем по-английски, когда у него прорезался сильный ирландский акцент. Чрезвычайно старый, он имел привычку доставать из кармана ночной колпак и крепко засыпать на совещаниях. Эльзасец Опперманн постоянно жаловался. Именно он принимал все решения.
С толикой помощи этих двоих королеве удалось – хотя она понимала, что надежда не допустить полномасштабное вторжение крайне мала, – заключить новое соглашение в сентябре, и русский царь согласился прислать вооруженный отряд, способный дополнить 6000 британских солдат на Мальте. Это соглашение, пожалуй, было не столь спасительным, каким казалось; Санкт-Петербург находился далеко, и Неаполь попадал в полную зависимость от самодурства русского командующего экспедиционным корпусом. Неделей или двумя позже пришли обнадеживающие новости из Парижа: французские войска покинут королевство в течение месяца. За это Фердинанд обязывался строго соблюдать нейтралитет и не пускать никакие корабли воюющих государств в свои порты. Кроме того, ему запрещалось привлекать французских эмигрантов и подданных любой державы, враждебной Франции, к военному командованию. По сути это означало, что, по мнению Наполеона, от Сен-Сира и его людей будет больше пользы в Ломбардии, чем в Апулии; по крайней мере, Неаполь получил отсрочку.
Та оказалась короткой. 19 ноября первый русский конвой вошел в Неаполитанский залив. Вскоре после того 7000 британцев высадились в Кастелламаре – примерно в двадцати милях к юго-востоку от Неаполя, – а около 13 000 русских и албанцев сошли на берег в самом городе. Численность неаполитанской армии, какой бы та ни была, чуть не дотягивала до 10 000 человек; ее боевой дух был низок, дисциплина, конечно, хромала. Спешно проведенный рекрутский набор обернулся катастрофой: мужчины преднамеренно калечили себя, чтобы увернуться от призыва. Мария-Каролина приветствовали вновь прибывших, радуясь, что положение наконец-то начинает выправляться; Фердинанд, на сей раз проявив больше мудрости, нежели супруга, твердил, что его страна обречена. Он помышлял исключительно о возвращении на Сицилию и утешал себя тем, что не оставил французам на материке ни одного дикого кабана. Известен, кстати, исторический анекдот об албанском полковнике, ко