Разобравшись с обоими, королем и королевой, и даровав Сицилии замечательную новую конституцию, Бентинк, который никогда не забывал, что был и остается солдатом, решил принять свежепоступившее предложение присоединиться к армии Веллингтона в Каталонии. Краткая кампания не принесла успеха и никоим образом не способствовала его репутации военачальника. 12 сентября 1813 года он потерпел сокрушительное поражение от армии наполеоновского маршала Суше и вскоре был вынужден отказаться от командования и вернуться на Сицилию, куда прибыл 3 октября. Вскоре он понял, что ему вовсе не следовало уезжать с острова. Бентинк писал лорду Каслри:
Я убежден в безоговорочной слабости наследного принца и в недееспособности любого числа людей, которые могут быть поставлены во главе правительства; равно я убежден в невежестве и развращенности местного населения, вследствие чего невозможно для британской политической власти куда-либо отлучаться отсюда.
По возвращении он вновь обнаружил остров в состоянии хаоса. Велись жаркие споры относительно конституции, полный текст которой еще не опубликовали. Бельмонте, которого сэр Уильям однажды назвал «главной надеждой страны», порвал со своим дядей и бывшим соратником князем Кастельнуово, что привело к расколу их движения. В парламенте между тем спорадические попытки «приструнить» цены вызывали такое негодование, что бури протеста выплескивались на улицы Палермо и других городов. По счастью, британские войска на Сицилии быстро навели порядок; двоих зачинщиков народного недовольства схватили и повесили. Помимо всего прочего, вспышку смертоносной чумы зафиксировали на Мальте, и стали расползаться слухи, будто англичане намереваются сознательно ввезти болезнь на Сицилию.
Бентинк понял, что ему не остается ничего другого, кроме как восстановить свои диктаторские полномочия. Он объявил, что ни в коем случае не является приверженцем деспотизма, однако в подобных условиях деспотизм предпочтительнее анархии. Был разогнан парламент (князь-викарий послушно подписал указ), сформировали новое правительство и опубликовали указ, гласивший, что всех «возмутителей общественного спокойствия, убийц и других противников конституции» будут карать в соответствии с требованиями военного положения. Затем Бентинк отправился в долгое путешествие по острову, впервые посетил все крупные города и всюду растолковывал колоссальные выгоды конституции. По завершении этого «турне» он перебрался на материк, дабы «решить проблему» Иоахима Мюрата.
Последнему пришлось принимать несколько непростых решений. После поражения при Лейпциге 16 октября 1813 года Наполеон явно утратил полноту власти; если Мюрат намеревался сохранить свое королевство (а такое намерение у него имелось), следовало найти нового союзника; сам он почти не сомневался в том, кто должен стать этим союзником. Поэтому он откровенно обрадовался, когда, ближе к концу года, князь Меттерних направил своего посла, графа Найпперга, обсудить будущее сотрудничество и, если получится, согласовать основные положения мирного договора. Предложение австрийцев выглядело действительно заманчиво: если Мюрат перейдет на сторону союзников, Австрия не только гарантирует ему сохранение трона, но и поддержит его притязания на венец Итальянского королевства. Единственным, кто мог бы возражать против этого плана, была его жена Каролина, приходившаяся сестрой Наполеону. С другой стороны, она также была любовницей Меттерниха и хорошо сознавала, как говорится, с какой стороны хлеб намазан маслом. Посему она публично одобрила соглашение, и 11 января 1814 года Австрия подписала мирный договор с Мюратом. В секретном приложении к договору Мюрат отказывался от всяких притязаний на Сицилию, тогда как Австрия обещала сделать все возможное, чтобы убедить короля Фердинанда отказаться от своих претензий на Неаполь.
То ли потому, что ему была ненавистна мысль о присутствии австрийцев в Италии, то ли из-за того, что презирал Мюрата за его отступничество, Бентинк не скрывал своего негативного отношения к этому договору. Плачевно видеть, писал он, «что подобные преимущества и привилегии достаются человеку, вся жизнь которого – сплошное преступление, который был активным сторонником Бонапарта на протяжении многих лет, а потом бросил своего благодетеля на произвол судьбы ради удовлетворения собственных амбиций и под давлением необходимости». Но лорд Каслри приказал провести переговоры о мире между Сицилией и Неаполем, и Бентинк, конечно, подчинился – хотя и был достаточно осторожен, чтобы избегать в документе формулировок, каковые могли счесть фактическим признанием за Иоахимом Мюратом статуса короля. На самом деле, вероятно, Мюрата это вряд ли заботило; его взор был устремлен куда выше – к цели сделаться монархом всего Апеннинского полуострова. Когда он выступил со своей армией на север, дабы присоединиться к союзникам, его солдаты раздавали во всех деревнях, через которые они проходили, листовки с призывом к итальянскому народу сплотиться под знаменем Мюрата. Между тем королева Каролина, оставленная регентом, проявила себя значительно более суровой противницей французов, чем ее муж. Он старательно уклонялся от сколько-нибудь близкого контакта с французской армией; она, с другой стороны, изгнала из королевства всех французских чиновников и закрыла неаполитанские порты для французского судоходства.
Тут Бентинк серьезно превысил свои полномочия. Отринув всякую дипломатическую маскировку, он открыто поддержал стремление итальянцев к независимости, высадился с многочисленным англо-сицилийским отрядом в Ливорно и оттуда выпустил прокламацию, призывавшую всех итальянцев отстаивать право на свободу. 15 марта Бентинк и Мюрат столкнулись в Реджо-Эмилии. Сэр Уильям пригрозил, что если Мюрат не выведет немедленно свои войска из Тосканы, он, Бентинк, изгонит тех самостоятельно, восстановит на троне великого князя Фердинанда III и вторгнется в пределы Неаполитанского королевства под стягом Бурбонов. Не давая Мюрату времени на ответ, он повел свой отряд вдоль побережья к Генуе, где французский гарнизон мгновенно сдался. По собственным словам Бентинка, он возродил старую республику; если верить генуэзцам, те сделали это сами; в любом случае, наполеоновская империя лишилась очередного владения.
Темп перемен убыстрялся. 31 марта союзники вступили в Париж; 2 апреля появился «Acte de déchéance de l’Empereur»[155], которым провозгласил свержение Наполеона. В тот же день он отрекся от престола в пользу своего малолетнего сына и назначил Марию-Луизу регентом; но союзники отказались принять такую расстановку сил, и безусловное отречение последовало два дня спустя. 23 апреля Мария-Амалия записала в своем дневнике:
Мой муж внезапно ворвался в мои покои с криком «С Бонапартом покончено! Людовик XVIII на троне, я уплываю на корабле, который прислали за мной». Я пала без чувств в его объятия.
Луи-Филипп поспешил передать новость своему тестю. Фердинанд залился слезами, это были слезы радости и облегчения. Он уже предвкушал свое возвращение в Неаполь. Князь Бельмонте публично заявил, что с падением Наполеона нет никаких причин для короля оставаться без трона. Понимая, что минул всего год с тех пор, как он пообещал британцам не предпринимать ничего без их согласия, Фердинанд решил, что называется, соблюсти приличия и испросить разрешения у Бентинка. Сэр Уильям лично освободил короля от клятвы годичной давности, и 4 июля Фердинанд вернулся в свою столицу, встреченный всеобщим ликованием. Но лорда Бентинка среди встречающих не было. Его своевольные действия не остались незамеченными, и по воле британского правительства двенадцать дней спустя он покинул Сицилию навсегда.
Мария-Каролина, естественно, была вне себя от радости, когда пришла весть о триумфальном возвращении ее мужа в Неаполь. Несмотря на тяготы путешествия в Вену, она захотела поскорее вернуться на Сицилию, чтобы разделить этот триумф; договорились, что в Триест немедленно отправится достойное королевы судно. Увы, плавание оказалось напрасным. Незадолго до полуночи 7 сентября 1814 года горничная подумала, что королева ее зовет, и вошла к ней. Ее хозяйка лежала на полу в бессознательном состоянии, протянув руку к колокольчику для вызова прислуги. Королеву настиг новый удар, на сей раз со смертельным исходом. Она умерла в возрасте шестидесяти двух лет.
Реакция на смерть королевы в Вене и в Палермо представляет любопытный контраст. В Вене уже происходил конгресс союзных наций; балы поэтому устраивались почти каждую ночь. Двор скорбел – но и только. Министр иностранных дел Франции Талейран[156] писал Людовику XVIII: «О королеве Неаполя едва ли вспоминают. Ее смерть, кажется, доставила изрядное облегчение мсье де Меттерниху». В Палермо, с другой стороны, все театры закрылись на месяц, а официальный траур длился полгода. Поминальные мессы служили в каждом городском храме. В Неаполе Мюраты, получив это известие, приостановили формальный прием. Что касается Фердинанда, тот повел себя не слишком сообразно обстоятельствам. 27 ноября, когда не прошло и трех месяцев после смерти супруги, шестидесятитрехлетний король женился на своей давней любовнице, сорокачетырехлетней принцессе Партаннской, которая ныне, по некоей сицилийской причуде, сделалась герцогиней Флоридийской. Несмотря на семерых детей, которых родила своему покойному мужу, она, если верить слухам, бродившим по Палермо, щедро расточала свою благосклонность; наследный принц, в частности, не скрывал своего неодобрения, чем заслужил знаменитую отповедь отца: «Penza a Mammeta, figlio mio, penza a Mammeta!»[157] Но после Марии-Каролины принцесса-герцогиня казалась глотком свежего воздуха – она всегда улыбалась, охотно смеялась, не выказывала ни малейшего интереса к политике и дарила Фердинанду – по всеобщему мнению – подлинное счастье.
Немалое напряжение возникло в том числе и для тех, кто состоял в делегациях Венского конгресса, в конце февраля 1815 года, когда Наполеон бежал с Эльбы, собрал армию (преимущественно из солдат Людовика XVIII, отправленных его остановить) и триумфально вступил в Париж. Заметным исключением оказался Иоахим Мюрат, который немедленно переметнулся на сторону бывшего повелителя, ибо увидел (или ему почудилось) возможность создания объединенной Италии – разумеется, с собою в качестве ее короля. Располагая армией примерно в 40 000 штыков, он пошел на Милан, в очередной раз призывая всех итальянских патриотов под свои знамена. На этот призыв никто не откликнулся. Люди устали воевать. Кое-кто одобрительно покивал – но и только. Австрийцы поначалу отступили, поскольку их силы в этой местности были малочисленными; но в апреле они перешли в наступление и 3 мая при Толентино дали Мюрату генеральное сражение. Мюрат воевал, как обычно, доблестно, однако он безнадежно уступал врагу в численности, потерял 4000 человек и всю артиллерию и был вынужден оставить поле боя. Через две недели, обескураженный, он вернулся в Неаполь.