тель убийств в десять раз превышал аналогичный для Пьемонта и Ломбардии.
Как с этим справиться? Итальянское правительство применило фактически единственный доступный ему вариант действий – решило ответить на силу силой. Генерал Джузеппе Говоне имел замечательный послужной список. Он отличился в битве при Мадженте, а также, что несколько удивительно, в ходе Крымской войны[182], где под Балаклавой стал очевидцем знаменитой атаки легкой бригады[183]. В 1862 году, хотя ему еще не исполнилось сорока, его назначили управлять Сицилией и наделили обширными полномочиями, в том числе правом казнить и миловать; по сути, он мог поступать как заблагорассудится. В итоге на острове установился порядок, подозрительно напоминавший деспотизм. Людей арестовывали без суда и держали в заключении многие годы; брали в заложники и нередко казнили; запасы воды урезались; пытки получили широкое распространение. Народ все сильнее презирал правительство, да и сам Говоне сделался объектом нападок, ибо он пытался доказать местному парламенту, что никакие другие методы не будут работать «там, где еще не завершился цикл перехода от варварства к цивилизации». Протесты обернулись парламентским расследованием, отставками в правительстве и некоторым числом дуэлей среди депутатов. Говоне признали невиновным, однако сочли безопаснее вернуть его на материк. Сицилия снова осталась без руководства.
В 1863 году была поставлена пьеса, действие которой разворачивалось в Уччардоне, главной тюрьме Палермо. Постановка пользовалась огромным успехом. Спектакль назывался «I Маfiusi della Vacaria»[184] и подарил новое слово сицилийскому диалекту – и впоследствии итальянскому языку. Как наглядно показывают предыдущие страницы этой книги, в мафии не было ничего нового – за исключением, возможно, самого слова; ее смутные истоки можно проследить вплоть до испанских колониальных времен. После 1860 года мафия, так сказать, приобрела новое измерение. В те времена она ни в коей мере не была монолитной организацией: индивидуальные cosche[185] нередко враждовали друг с другом, поскольку каждая стремилась расширить собственную территорию и собственную сферу влияния. При этом совокупно они доминировали на большей части острова, особенно на западе. На первых парламентских выборах в январе 1861 года это стало очевидным. Голоса практически не подсчитывались; электорат – то есть те, кто умел читать и писать, составлял чуть более одного процента населения; результаты были предопределены.
Пять лет спустя, в сентябре 1866 года, Палермо пострадал от очередного восстания, четвертого за последние полвека. Это восстание было организовано мафией, что подразумевало отсутствие явных лидеров договоренностей в письменном виде. (Впрочем, большинство мафии все равно было неграмотным.) Но предупреждение разошлось заранее, населению велели выходить на улицы, когда начнется стрельба. Основной целью этого восстания было не свержение правительства; никто не потрясал транспарантами и не скандировал лозунги. Это восстание было призвано продемонстрировать власть мафии и доставить хлопот чиновникам, и результат оказался весьма убедительным. Мятежники опустошили арсеналы, разграбили правительственные здания и суды, уничтожили записи о судимостях. Конечно, чем дальше, тем сильнее восстание выходило из-под контроля, толпа искала дополнительные возможности учинить грабеж и насилие; однако начало мятежа – одновременное появление нескольких сотен мужчин на дороге из Монреале и их непоколебимая сосредоточенность на предварительно выбранных целях – несомненно свидетельствовало о тщательном планировании. Одним из объектов нападения стала тюрьма Уччардоне; прорвись мятежники внутрь и выпусти они из камер около 2500 арестантов, последствия восстания могли быть намного хуже. К счастью, паровой корвет «Танкреди», прибывший в последний момент, обстрелял атакующих картечью и гранатами. Правда, на этом сражение не закончилось; власти направили в город примерно 40 000 военных, и минула целая неделя, прежде чем итальянский флот принудил Палермо к повиновению.
Сообщение было четким и ясным: мафия дала понять, что с нею необходимо считаться. Но что она собою представляла? Это какое-то проявление сицилийского менталитета, порожденное многовековой традицией беспорядков, восходящее, возможно, к временам арабов, тысячелетней давности? Или просто коллективное обозначение скопища преступных группировок, каждая из которых действует сама по себе? Или это действительно организация, своего рода криминальное братство, с боссом и рядом помощников? Что касается последнего описания, именно к такому образцу мафия в итоге и пришла; но потребовались огромные усилия, чтобы скрыть тот факт, что одной из главных причин ее успеха стала способность маскироваться: многие люди до сих пор считают, что мафии на самом деле не существует.
Но тогда (и сейчас) так думали далеко не все. Мэр Палермо тех времен, маркиз Рудини, был ставленником короля и честным человеком. Он мужественно сражался в ходе восстания, сначала в городской ратуше, а затем в королевском дворце; именно ему, больше, чем кому-либо еще, принадлежит честь спасения архитектурной жемчужины Палермо, Палатинской капеллы, от разграбления и разрушения. В мае 1867 года, когда из Рима прибыла парламентская следственная комиссия, маркиз высказался прямо:
Мафия могущественна – пожалуй, она куда могущественнее, чем кажется людям. Обнаружить ее и наказать очень часто невозможно, поскольку нет никаких доказательств преступлений и некого обвинить… Мы никогда не наберем достаточно доказательств для подготовки судебного процесса и его успешного завершения.
Только те, кто располагает покровительством мафии, могут свободно передвигаться по сельской местности… Отсутствие безопасности породило следующую ситуацию: те, кто желает поселиться на природе и жить в глуши, вынуждены становиться разбойниками. Иного выхода нет. Чтобы защитить себя и свое имущество, вы должны полагаться на защиту преступников и тем самым связать себя с ними.
Уччардоне – тюрьма в Палермо – выступает своего рода правительством. Именно оттуда исходят распоряжения и устанавливаются правила. В Уччардоне знают обо всем, и это побуждает заключить, что в мафии есть официально признанные главари. В сельской местности в окрестностях Палермо преступные шайки распространены очень широко, и у каждой свой вожак; но зачастую они действуют согласованно и получают приказы из Уччардоне[186].
Cosa nostra, другими словами, пришла, чтобы остаться.
Пожалуй, наиболее масштабным и разрушительным по своим последствиям законом, принятым правительством Италии в конце девятнадцатого столетия, был тот, который вошел в историю как закон о роспуске монастырей. Сама процедура значительно уступала в полноте и тщательности той, каковая проводилась в Англии около трехсот пятидесяти лет назад; но чем ближе надвигался рубеж столетий, там сильнее становились антиклерикальные настроения. В Германии при Бисмарке, во Франции при Гамбетте – да и в Пьемонте при Кавуре – церковь находилась под непрестанным давлением. Сицилия виделась довольно крепким орешком: во‑первых, просто потому, что это была Сицилия; во‑вторых, потому, что в местности, настолько пронизанной суевериями, духовенство обычно почитают больше. Минимум десять процентов населения острова были активными прихожанами, а количество соборов, церквей и монастырей намного превосходило потребности этой доли населения. В Каккамо, например, имелись: собор, двадцать девять церквей и девять монастырей – при численности мирского населения 6000 человек.
Гарибальди давно предлагал перераспределить большую часть территорий церкви между неимущими крестьянами, тем самым создав новый класс малых землевладельцев, у которых появится, на что жить; однако эту замечательную идею (как вряд ли стоит уточнять) отвергли. Вместо того было решено продавать землю с аукциона, причем более крупными наделами, чем виделось Гарибальди, и по максимально высокой цене. Разумеется, в процесс вмешалась мафия; аукционистов запугивали и / или подкупали, группы состоятельных покупателей формировали «ассоциации», чтобы понизить цену и избавиться от ненужной конкуренции; правительство потеряло до девяноста процентов от стоимости земли, а богачи в итоге стали намного богаче. Монахи и монахини, с другой стороны, вместе со множеством священников, лишились крова; около 15 000 мирян, трудившихся на монастыри, остались без работы; бесчисленные благотворительные школы, больницы, детские дома и суповые, которые делали жизнь сносной для городской бедноты, были вынуждены закрыть свои двери. Окончательный результат был таков: правительство получило то, на что никак не рассчитывало и что вряд ли могло себе позволить – непримиримую вражду с церковью, которая со временем все чаще и чаще обращалась за поддержкой к мафии.
У правительства имелись и другие враги: те, кто грезил возвращением Бурбонов, и те, кто жаждал автономии острова в составе королевства Италия или даже независимости (для значительной группы сицилийских националистов Италия была «заграницей», и они даже отказывались говорить по-итальянски). Представлялось почти невозможным отыскать людей, которые выступали за союз с королевством. Турин настолько не любили, настолько игнорировали и столь часто ослушивались, что, по словам очевидца восстания, любая иностранная держава, попытавшаяся отобрать Сицилию у Италии, получила бы на острове такой же восторженный прием, какой устроили Гарибальди, освободителю от ига Бурбонов[187].
Через десять лет после восстания в Палермо появился отчет о ситуации в Сицилии, составленный двумя тосканскими баронами, Леопольдо Франкетти и наполовину валлийцем Сиднеем Соннино. Это, безусловно, наиболее толковый и подробный среди всех отчетов об острове в годы после вхождения в состав итальянского государства; выводы баронов были далеко не радужными. Коррупция проявляла себя повсюду, в каждой ратуше, в каждом кабинете чиновника. Те налоги, которые не оседали в чьих-либо карманах, расходовались в основном на взятки, а остатки, как правило, шли на строительство общественных зданий, преимущественно театров. (В Палермо построили несколько крупнейших театров Европы, прежде чем взялись за строительство больницы.) Что же касается «Почтенного общества» – как любили называть себя мафиози, – оно просто заполнило собой разрыв между идеалом и возможностями правительства. Преступление являлось инструментом, посредством которого мафия достигала своих целей, то есть добивалась уважения, власти и денег. При этом преступление не считалось зазорным: многие преступники, даже убийцы, пользовались покровительством высшего света Палермо. Если бы землевладельцы западной Сицилии того действительно захотели, с разбоем можно было покончить быстро; к сожалению, «нет ни одного собственника, живущего в своем имении, который не был бы прямо связан с разбойниками». Как следствие, мелкие преступники зачастую действуют под защитой могущественных баронов, которые фактически предоставляют им иммунитет против ареста и суда.