был, конечно, подвергнут мучительной казни; Шуйский приказал его поджарить на медленном огне, но он до конца оставался при убеждении, что принимает мученическую смерть за своего законного государя.
Около второго самозванца начала собираться дружина; ее устраивал некий поляк Меховецкий, который, по современным сведениям, и раздобыл нового царя. «На сей раз Димитрия воскресил Меховецкий и потом, хотя или нехотя, должен был помогать ему, ибо твердо знал все обычаи и дела первого Димитрия», – говорит поляк Маскевич в своем дневнике. Однако войско новоявленного лжецаря собиралось на первых порах довольно медленно, почему он и не мог поспеть на выручку Тулы к Болотникову; поэтому также Шуйский слишком легко отнесся к его появлению и не счел нужным, тотчас же после взятия Тулы, направить свои войска в Северскую Украину, чтобы сразу покончить с новым Лжедимитрием, которого русский народ очень метко прозвал Вором, так как все его личные стремления и собравшихся около него войсковых отрядов носили чисто «воровской» отпечаток.
Ближайшими и деятельнейшими сподвижниками Вора явились поляки. В это время как раз окончился знаменитый рокош, поднятый паном Зебжидовским против Сигизмунда; рокошанам нанес сильнейшее поражение королевский гетман Жолкевский, и их разбитые отряды бродили около границ Московского государства. Известие, что объявился новый господарчик, чтобы идти добывать Московский престол, было, разумеется, встречено многими предводителями этих отрядов с живейшей радостью: представлялся великолепный случай знатно поживиться за счет москалей. Вместе с тем и Сигизмунд был не прочь исподтишка наделать неприятностей Москве: старика Яна Замойского уже не было в живых, чтобы указать королю всю неблаговидность подобного поведения.
Мало-помалу к Вору стали собираться разные высокородные польские искатели приключений со своими войсками. На помощь к Вору двигался некий пан Лисовский, подвергнутый за разные добрые дела изгнанию из Польши, «изгнанник и чести своей отсужен», ведя шайку хищных головорезов, получивших печальную известность под именем «лисовчиков»; сюда же к Вору шел знаменитый польский вельможа князь Роман Рожинский, человек бесстрашный и весьма искусный в воинском деле, а несколько позднее прибыл «за позволением Сигизмунда» столь же известный староста Усвятский, родственник великого литовского канцлера Льва Сапеги, по словам Валишевского, «один из самых блестящих польских аристократов того времени», но почти всегда пьяный, – пан Ян Петр Сапега; наконец, к Вору не брезгали вести свои отряды знакомый нам князь Адам Вишневецкий, Тышкевич, Валавский, Будило и другие представители польской знати.
С другой стороны, к новому Лжедимитрию тянули и все те русские люди, которые были недовольны порядками Московского государства: севрюки – обитатели «прежепогибшей Украины», казаки, беглые холопы и разная голытьба из только что рассеянных отрядов Болотникова. Скоро к Вору примкнуло 3000 запорожских казаков и 5000 донских, имевших своим атаманом западнорусского уроженца Ивана Мартыновича Заруцкого, человека смелого и неустрашимого, много испытавшего на своем веку и крайне безнравственного, но неописанного красавца по виду. Донцы привели к Вору, вместо повешенного царевича Петра, его брата, также «сына царя Феодора Иоанновича» – царевича «Федьку», но новый Лжедимитрий был менее склонен к родственным чувствам, чем первый, звавший Лжепетра к себе в Москву, и приказал убить приведенного племянника. «Однако, – как говорит Соловьев, – казакам понравились самозванцы: в Астрахани объявился царевич Август, потом князь Иван, сказался сыном Грозного от Колтовской; там же явился третий царевич – Лаврентий, сказался внуком Грозного от царевича Ивана; в степных юртах явились: царевич Феодор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Семен, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврилка, царевич Мартынка – все сыновья царя Феодора Иоанновича».
Козельск, Путивль, Кромы и некоторые другие северские города перешли во власть Вора уже к концу 1607 года; Брянск же и Карачев были крепко заняты воеводами Шуйского, и потому, чтобы обойти их и выйти на «польские» дороги, Вор перешел в январе 1608 года в Орел, где и оставался до весны.
Не надеясь овладеть Брянском и Карачевым, Вор направил Лисовского на Рязанскую землю, чтобы поднять восстание против Шуйского по Оке, а сам с Рожинским двинулся, с наступлением теплых дней, из Орла прямо на Москву и, в двухдневном бою под Волховом, 30 апреля и 1 мая, наголову разбил собранное здесь царское войско под начальством малоспособного боярина Димитрия Ивановича Шуйского и князя Василия Васильевича Голицына, тайного недоброжелателя Шуйских.
От Волхова Вор быстро пошел к Москве, но не по кратчайшему пути, а через Можайск, чтобы захватить в свои руки дорогу на Смоленск, по которой к нему шли подкрепления из Польши. Во время своего движения, так же как и Болотников, он рассылал грамоты во все города, чтобы крестьяне поднимались на господ, брали бы себе их имения и женились бы на их женах и дочерях.
Чтобы противодействовать самозванцу, Шуйский выслал против него к реке Незнани (между Москвой и Калугой) новую рать с племянником своим, князем М. В. Скопиным-Шуйским, и Иваном Никитичем Романовым. Но в рати этой «нача быти шатость: хотяху Царю Василью изменити князь Иван Катырев да князь Юрьи Трубецкой, да князь Иван Троекуров и иные с ними», и она была отозвана назад.
Тушино
Вор же, заняв Смоленскую дорогу, беспрепятственно подошел к столице и 17 июня 1608 года расположился в селе Тушине, в 13 верстах к северо-востоку от Москвы, в углу, образуемом реками Москвой и Всходней, между Смоленской и Тверской дорогами.
Высланный в Рязанскую землю Лисовский также действовал чрезвычайно удачно: он усилил свой польский отряд воровскими шайками, действовавшими отдельно во многих местах, причем одна из этих шаек успешно обороняла город Пронск против рязанцев, хотевших его взять под начальством Прокофия Ляпунова; сам Прокофий был ранен в ногу «из города из пищали». Брату же его, Захару, Лисовский нанес жесточайшее поражение под Зарайском, после чего он захватил даже сильно укрепленную Коломну, разграбил ее и забрал затем в плен, привязав к пушке, доломенского епископа Иосифа, требовавшего вместе с Гермогеном крещения Марины. Коломна, впрочем, была вскоре взята обратно войсками Шуйского под начальством князя Ивана Семеновича Куракина, человека весьма искусного в военном деле; Куракин нанес вслед за этим поражение Лисовскому и освободил епископа Иосифа, но Лисовский быстро оправился от этого поражения и прибыл в Тушино на соединение с Вором, ведя с собой 30 000 человек.
Таким образом, победоносные воровские войска отделяло от Москвы всего тринадцать верст, и, казалось, достаточно было последнего усилия, чтобы взять Москву и тем положить конец власти Шуйского. Однако этого не случилось. Василий Иванович, кроме своего государева двора и стрельцов, собрал в Москву служилых людей из Новгорода и Пскова, северных и заволжских городов, а также и из некоторых других мест, оставшихся ему верными, и дал несколько боев воровским войскам под самой Москвой.
Бои эти шли с переменным счастьем; тем не менее, гетман Рожинский должен был скоро убедиться, что столицей овладеть нелегко. Передовые войска Шуйского под начальством храброго князя М. В. Скопина были расположены по Ходынке против самого Тушинского стана, а главные его силы стояли у Пресненских прудов и на Ваганькове. Чтобы оттеснить эти передовые московские части, Рожинский, на рассвете 25 июня, произвел на них внезапное нападение и имел вначале успех, но затем поспела поддержка от Пресни и Ваганькова, и воровская рать должна была отойти назад с большим уроном.
После этого сражения на Ходынском поле, в обоих станах под Москвой и в Тушине наступило затишье. Ни та ни другая сторона не считала себя достаточно сильной, чтобы отважиться произвести нападение всеми силами на противника.
Переговоры с послами Сигизмунда затянулись до 25 июня 1608 года, после чего было заключено перемирие с Польшей на три года и одиннадцать месяцев; по условию этого перемирия, мы согласились отпустить всех задержанных поляков; король же и Речь Посполитая обязывались не поддерживать каких бы то ни было самозванцев; Юрий Мнишек не должен был признавать второго Лжедимитрия своим зятем, а Марина – величаться московской государыней; вместе с тем новые послы должны были отозвать от Вора в Польшу Рожинского и всех остальных поляков, кроме Лисовского, который «изгнанник из отечества и чести своей отсужен».
Однако ни Рожинский и никто из остальных панов не думал подчиниться этому требованию и покинуть стан Вора. Марина же с отцом, привезенные к этому времени из Ярославля в Москву, были отправлены вместе с Олесницким и Гонсевским, а также с другими поляками, находившимися за приставами, – в Польшу, в сопровождении небольшого русского конвоя под начальством князя Долгорукого. Их повезли окружным путем через Углич и Тверь на Смоленск, чтобы они не попали в руки тушинцев.
Но Вор был осведомлен о поездке Марины и выслал 2000 конницы с панами Зборовским и Стадницким, чтобы перехватить ее. Со своей стороны, желали попасть в руки тушинцев и многие поляки, в том числе посол Олесницкий и старый Мнишек, надеявшийся опять нажить хорошую деньгу на продаже дочери Вору. Однако другие поляки, во главе с послом Гонсевским, были против этого и с частью русского конвоя благополучно добрались до Смоленска, откуда проследовали далее в Польшу. Мнишек же с Мариной, Олесницкий и все желавшие передаться Вору были застигнуты Зборовским во второй половине августа у Белой и, после небольшой стычки с малочисленным русским конвоем, их сопровождавшим, попали в столь желанный плен.
В это время как раз подходил из Польши, чтобы пополнить ряды воровских войск, «за позволением Сигизмунда», несмотря на только что заключенное королем перемирие, уже помянутый нами двоюродный племянник канцлера Льва Сапеги – Ян Петр Сапега, ведя с собой целый отряд пехоты, конницы и артиллерии. Стан его случайно оказался по пути обратного следования пана Зборовского с захваченными Мнишеками и прочими пленными к Тушину.