ве имел связи, узнал, что купцы наши, негодная Русь, дали знать миру и духовенству, что король его милость хочет восстать против их веры и церквей, а потому увещевали их не приставать к королю. Да и Шуйский распространяет молву, что воюет не для сохранения своего престола, а за веру, желая тем москвичей приманить к себе. Однако ж паны послы отправили других лазутчиков, дабы как можно лучше успокоить мир, бояр и духовенство насчет их веры и обрядов. Да и сами послы делают такие же уверения как тайно, так и открыто находящимся в лагере москалям, обещая им под присягой, что король его милость не обманет их. Хуже всего того, что под Троицей Скопин сильнее пана Сапеги, которому князь Рожинский, по личной злобе, по сию пору не хочет давать помощи. Если же пан Сапега принужден будет отступить от Троицы, то тамошняя москва возымеет более отваги, а напротив, здешняя потеряет дух. Ежедневно ожидаем дальнейших известий, умоляя Бога, дабы сильной рукой Своей споспешествовал начатому к славе Своего имени и к утверждению святой веры. О том ложном государе своем и сами громко говорят, что не тот, который был, да и москва признается также, что не тот. Но наши, за неимением лучшего предлога, хотят под его именем отыскивать заслуженной платы, а бедная москва, боясь лютости Шуйского, желает держаться хоругви его противника, каков бы сей ни был. Удивительно, однако ж, что наши, ведая, что он не тот, за кого себя выдает, и видя, что он человек ничтожный, необразованный, без чести и совести, ужасный богохульник, пьяница, негодяй, сам ничего придумать не умеющий и ничьего совета слушать не хотящий, некресть, который даже о поляках, или, как москва говорит, о литве, не только никогда хорошо не отзывается, но даже, если бы имел власть и возможность, то хотел бы всех их истребить, – за всем сим чтят его, хотя, впрочем, Бог весть, как. Так, например, недавно князь Рожинский в его присутствии ударил по щеке и бил палкой любимца его Вишневецкого, а пан Тышкевич тут же то же сделал без всякого уважения к его особе. Оттого, наверное, если бы нашел возможность, бежал бы в другое место, как и в самом деле о том помышляет, но его стерегут, одним словом, наши держатся предлога, а не человека.
12. Москва из-за стен приглашала на переговоры, но, вероятно, приближался кто-то из начальников, ибо вдруг замолчали, прося, однако ж, обождать до ночи. Затем пан гетман наскоро поехал к шанцам, но более со стен не откликались.
13.
14. Один москаль передался из крепости и рассказывает о большом голоде в войске и в крепости, и что он лучше решился бежать, чем с голоду умереть.
15. Получено известие, что ложный Дмитрий, увидев готовность поляков на соглашение с королевскими послами и к близкому заключению договоров, 6 января, оставив царскую почесть и жену, бежал из лагеря в Калугу, незадолго до вечерней зари.
16. Москва, заметив подкопы, которые наши давно уже вели для взрыва стен порохом (о том по сю пору не упоминалось в дневнике не от неведения, а дабы тайнейшее предприятие не разгласилось между людьми), повели также свои подкопы от угольных ворот, коих верхушка разрушена нашими выстрелами, вверх по горе и обнесли оными несколько башен и куртин. Встретившись при Шембековом подкопе, начали стрельбу с обеих сторон и с большею опасностью для наших. Но как они подошли к подкопу, то ни из пищали, ни из мортиры, заряженной большим каменным ядром, кусками железа и мелкими каменьями, не нанесли нашим вреда, и наши также только четырех из них ранили выстрелами.
17. Несколько бояр из Дорогобужского уезда били челом королю и для других просили покровительства; из них одного послали за людьми, пошедшими к Калуге по повелению царя, для приведения и их к присяге королю его милости. Над сими людьми начальствуют один из Шаховских и Кернозицкий.
18. Вложен пороховой рукав в отверстие подкопа, где наши перестреливались с москвой, и зажгли ночью, дабы взорвать москву и их стены, но так как с нашей стороны не крепко было забито, то порох не подействовал, как следовало, ибо и взад и вперед терялась его сила; однако ж 16 человек москвы были удушены в их подкопе. Они также через отдушину бросили в наш подкоп какую-то пороховую штуку, обшитую кожей и наполненную смрадным веществом, от которой, наверное, наши много претерпели и могли быть задушены, но так как наши вовремя оставили тот подкоп и спустились ниже, тем и избавились от всякого вреда.
Пан Добка, который предшествовал панам послам в поездке их к подмосковному войску и теперь отправленный ими вперед, приехал с известием о скором возвращении их. Насчет переговоров с тушинским польским и московским войском он обнадежил, что дело счастливо начато и, вероятно, хорошо кончится, к чему и сам много содействовал.
21. Пан староста Велижский (пропуск в рукописи, но, кажется, дело идет о князе Льве Шаховском и Гавриле Хрипунове, которые в то время в городе Ржеве первые из русских провозгласили царем королевича Владислава. – Прим. Д. Бутурлина) пришел в Русскую землю прекратить разлитие крови и во всей земле восстановить мир, и хочет королевича его милость возвести на государство Московское, именуя его своим государем и благодаря Всевышнего, что им дал столь великого государя и что его царское имя прояснилось. Просят притом, дабы казаки и другие польские люди над ними не ожесточались и чтобы король их известил, что могут в безопасности прийти к королю, и прислал бы добрых приставов к Бельской границе, с которыми могли бы прийти к нему безопасно, обещая многих бояр с собой привлечь на сторону короля его милости, а королю душевно хотят служить. На то сделав приличный ответ, обещаны универсалы о королевской милости и назначены лица, пристойные к провожанию сих людей.
22. Москаль, вынужденный голодом, спустился из крепости. Его, едва живого, наши унесли в шанцы. Пришедши в себя, рассказывал о большой нужде в крепости и что много померло от голода и болезней.
23. Спокойно.
24. Получено известие, что Каролюса разбил паралич и что все правление осталось в руках старшего его сына, который, под предлогом, что Мансфельд проиграл сражение по стачке с паном гетманом Литовским, огласил его бесчестным и послал в Эстляндию для ареста его несколько десятков драбантов. Но все сие делалось только, чтобы отделаться от платежа Мансфельду, который распустил всех своих людей. Войско его посылало за деньгами в Ревель к комиссарам, которые отвечали, что не в Ревеле место платежа, а в Швеции. Обиженные воины грабили по всей Эстляндии волости, которые находили не приготовившимися к обороне.
Приехали из Тушина князь Збаражский, пан Скумин, пан Доморацкий, а под вечер и пан Людвик Вайер. Они о трудах и стараниях своих так рассказывают: во-первых, что все время, пока ложный Дмитрий не бежал или не скрылся, он занимал их разными прениями и пирами; но 15 января (очевидная ошибка в числе. – Прим. Д. Бутурлина) бежал, когда трубили зорю. В происшедшем тогда замешательстве почти все царское имущество было разграблено; кто что схватил, то и уносил, а притом досталось и некоторым богатым боярам. 17 января (должно читать 7. – Прим. Д. Бутурлина) января собралось коло близ квартиры князя Збаражского, и там взводили разные нарекания, то на князя Рожинского, что будто бы он спьяну прогнал царя, то на послов, что они были причиной его побега. Все, как пешие, так и конные люди панов послов, стояли под ружьем, ибо неоднократно рвались искать в их казенных повозках Дмитрия и королевских денег. Сие продолжалось до вечера; наконец, после долгих прений, пан Бучинский одержал верх и стал обуздывать зачинщиков возмущения, которые были по большей части из пахоликов, мастеровых, портных и сапожников. Поддержали Бучинского пан Андрей Млоцкий, пан Яйковский и много других. Затем, распустив коло, созвали на следующий день другое близ лагеря. Князь Рожинский сам оправдывался. А паны послы начали собираться в дорогу, дабы более не слышать подобных ругательств. Когда о том узнали, то начали поступать смирнее и послали просить их, чтобы приостановились до третьего дня, обещая благоприятный ответ королю его милости. Послы на сие согласились тем охотнее, что приготовления их к отъезду были только притворные; имея поручения от короля, они знали, что в таких обстоятельствах нельзя было уезжать, и решались лучше все претерпевать, чем оставить в таком положении дела Речи Посполитой и короля. Между тем московские люди начали переговоры с панами послами и явно обнаруживали свое благорасположение к королю. Заметив сие, паны послы просили, дабы народ московский собрался в коло. На сей призыв собрались патриарх с духовенством, Заруцкий с военными людьми и Салтыков с думными боярами и придворными чиновниками. Также князь Касимовский явился на коло. Прибыли туда и паны послы и, вследствие данного им наставления, привезли с собою русские грамоты за подписью короля с возвещением москве о королевской милости. Переговоры открыл пан Пржемыский, прекрасной и убедительной речью доказывая, что король его милость пришел в Россию не для разрушения их законов и веры, не для угнетения их народа, но для прекращения разлития христианской крови и для обеспечения государства и народа русского. Потому, если они не будут отвергать Божеского на них милосердия и воззрения, то король его милость, за неимением наследников их государей, готов их принять под свою защиту и покровительство и освободить от невольнического подданства тиранам, без всякого права посягающим на московский престол. Была между москвой радость и слез довольно. Начав с патриарха, все охотно слушали и, приняв грамоты, целовали королевскую подпись и превозносили Речь Посполитую за то, что приспешил час их избавления. Тут же они вступили в конфедерацию с польским войском, обязуясь взаимно не оставлять друг друга и не приставать ни к бежавшему вору, ни к Шуйскому и его братьям. Тайно же многие из них целовали крест королю его милости. Войско польское также обратилось на лучший путь. Жолнеры изъявляют верность и ревность свою к королю и отправляют своих посланников к королю его милости с некоторыми требованиями.