Царь Василий, со своей стороны, занимался изысканием средств к усмирению мятежа, который хотя не весьма быстро, но постепенно распространялся в России. Города Кромы и Елец пристали к бунтовщикам, коих подметные письма явились даже на московских улицах. В письмах сих упрекали московских жителей в неблагодарности к Димитрию, укрывшемуся от их ударов, и угрожали возвращением его для наказания столицы не позже первого сентября29. Очевидно, что злодеи имели тайных сообщников в самой Москве. Созвали всех дьяков и сличали руки их с почерком писем, но не могли открыть виновного.
Правительство, вынужденное оставлять безнаказанным скрытых врагов, намеревалось, по крайней мере, управиться с явными. Боярин князь Иван Михайлович Воротынский и стольник князь Юрий Никитич Трубецкой получили приказание собрать войско и с оным следовать за Оку30. Но, обращаясь к наступательным действиям, царь несколько сомневался в успехе оных и не упускал также и приготовлений к обороне. По повелению его двадцать первого июля уставили пушками кремлевские стены и разобрали сплошной мост, ведущий к Кремлю31. Вскоре потом почли благоразумным удалить из Москвы задержанных поляков. В столице оставили только одних послов. Мнишек с дочерью, сыном, братом и племянником и с панами Запорским и Дворжицким отправлены были в Ярославль; князь Вишневецкий в Кострому; хорунжий Тарло, супруга его, пан Павел Тарло и мать его старостина Сохачевская в Тверь; наконец, двое Стадницких, Немоевский, Вольский и Корышко в Ростов.
Не обнажая еще меча, Василий хотел испытать средства увещаний и силой духовной власти усовестить бунтовщиков. В сем намерении он послал в Северскую землю Пафнутия, митрополита Крутицкого, с архимандритами и игуменами32. Но северяне не хотели слушать святителя. Столь же бесполезной оказалась посылка в Елец боярина Григория Федоровича Нагого, которому поручено было отвезти туда увещевательную грамоту сестры его царицы Марфы и образ святого царевича Димитрия, дабы разуверить блуждающих33. Ельчане не менее северян упорствовали против истины.
Оставалось прибегнуть к оружию. В междоусобиях первая встреча часто решает участь войны. Но царские воеводы не поняли важности начальной неудачи; они как будто накупались на поражение безрассудными своими распоряжениями. Вместо того чтобы действовать в совокупности для нанесения решительного удара, они не только разделили свои силы, но приблизили к неприятелю именно слабейшую часть оных. Князь Воротынский, оставя один из трех полков своих в Орле, под начальством князя Ивана Михайловича Борятинского, сам с двумя прочими полками, составляющими главный отряд, обложил Елец после удачного сражения против жителей, силившихся не допускать его к городу; стольник же князь Трубецкой34 с пятитысячным войском осадил Кромы35.
Болотников не преминул воспользоваться сей ошибкой. Набрав двенадцать тысяч человек в Путивле, он быстро двинулся с ними к Кромам и под сим городом, разбив наголову Трубецкого, отбросил его на Орел. Путивльцы ругались над пленными, называя царя Василия в насмешку шубником, а их самих цареубийцами, некоторых из них утопили, а других избили плетьми до полусмерти и дерзко отпустили в Москву.
Последствия Кромского сражения были ужасны. Казалось, что полк Борятинского, усиленный остатками Трубецкого, мог бы еще удержаться в Орле. Но находящиеся в сем войске служивые люди новгородские, псковские, великолуцкие, торопецкие и замосковных мест, видя в жителях Орла и прочих украинских городов несомненную наклонность к самозванцу, до такой степени упали духом, что оставили постыдно хоругви свои и разошлись под домам, несмотря на увещание воевод, кои, обессиленные их бегством, нашлись вынужденными отступить к Калуге. Робость часто бывает прилипчива. Князь Воротынский при первом известии о происшествиях под Кромами и в Орле также смутился и, вероятно, опасаясь быть отрезанным от Москвы, поспешно снял осаду Ельца и направил свои войска на столицу; но пагубный пример ратных людей Борятинского и Трубецкого подействовал и на его воинов, которые на пути по большей части разбрелись36. Таким образом, остались обнаженными обширные области, где общая нелюбовь к правительству готовила уже измену. В самом деле, лишь только царское войско исчезло, то бунт распространился повсеместно. Многие города спешили отложиться от царя назло Москве, избравшей его без их ведома; воевода Григорий Сунбулов и дворянин Прокопий Ляпунов возмутили Рязань с пригородами, а епифанский сын боярский Истома Пашков то же учинил в Туле, Веневе и Кашире37. Во всех сих городах дворяне и дети боярские ополчались за Димитрия и намеревались содействовать Болотникову в предприятиях его против столицы. Не участвующий в измене рязанский наместник, боярин князь Черкасский, был схвачен и отправлен в Путивль.
Болотников, со своей стороны, подвигаясь к Москве, рассевал повсюду возмутительные воззвания, приманивал к себе чернь и старался направлять все страсти ее на уничтожение всех общественных преимуществ в России. Крестьян и холопей он подстрекал на умерщвление господ, обещая им в награду жен, вотчины и поместья прежних их владельцев; всем простолюдинам указывал на грабеж купцов и торговых людей, как на вернейшее средство к обогащению38. Тех, кои особенно отличились бы на сем злодейском поприще, он обещал возвести на степень дьяков, воевод, окольничих и даже бояр. Со всех сторон безнравственные толпы, напитанные духом злобы, корысти и властолюбия, стекались под кровавые его знамена. Города, прельщенные или застращенные, без сопротивления отворяли ворота свои его позорным сподвижникам, которые везде ознаменовали владычество свое убийством знатнейших граждан, расхищением богатейших домов, обесчещением жен и девиц и преданием лютейшим мукам тех, коих почитали врагами своими. Сих несчастных расстреливали, кидали с башен и мостов, вешали за ноги и распинали на стенах39. Даже некоторые злодеи, отвергнув врожденное в русских сердцах благоговение к святыне, обдирали иконы и позорили церкви. В непродолжительном времени сделались жертвой бунта Орел, Мценск, Болхов, Белев, Лихвин, Козельск, Мещовск, Калуга, Алексин, Малоярославец, Медынь, Боровск, Вязьма, Можайск, Руза, Погорелое Городище, Зубцов, Ржев, Старица, Волоколамск и Иосиф монастырь. Измена не проникла только в крепкий Смоленск, охраняемый верными стрельцами, коими начальствовал боярин князь Иван Семенович Куракин. Также удержались в должном повиновении соседственные к Смоленску города Дорогобуж и Серпейск. Но, с другой стороны, мордва возмутилась в уездах Арзамасском и Алатырском и неистовствовала в соединении с господскими холопами и крестьянами. Бунтовщики утопили в Алатыре воеводу Ждана Степановича Сабурова и общими силами, под предводительством Ивана Доможирова и мордовских старшин Москова и Воркадина, приступили к Нижнему Новгороду, где жители пребывали верными царю Василию. Напротив того, в Свияжске провозгласили Димитрия, и чернь начинала волноваться даже и за Волгой в Вятской земле40. Наконец, знатный сановник, окольничий князь Иван Дмитриевич Хворостинин, начальствуя в Астрахани, вошел также в единомыслие с Шаховским41. Напрасно бывший при нем дьяк Афанасий Карпов старался воздержать его от измены при помощи некоторых благонамеренных астраханцев. Карпова умертвили, как и всех людей, пребывших верными своему долгу, и Астрахань признала Димитрия своим государем42.
Царь, пораженный неожиданной вестью о бегстве воевод из-под Кром и Ельца, не полагал, однако, чтобы полки их уже вовсе не существовали, а мыслил, что нужно только их ободрить подкреплением. В сем предубеждении он наскоро выслал из Москвы новое войско под предводительством брата своего, князя Ивана Ивановича Шуйского, коему предписал идти навстречу Борятинскому и Трубецкому и в совокупности с ними отразить врагов43. Другие два отряда хотя и были посланы из Москвы, один с боярином князем Владимиром Васильевичем Кольцовым-Мосальским в Серпухов, другой с князем Данилом Ивановичем Мезецким в Каширу, но жители сего последнего города, уже передавшиеся мятежникам, не впустили к себе Мезецкого. С другой стороны, князь Шуйский двадцать третьего сентября разбил мятежнический отряд на устье Угры. Маловажная удача сия осталась бесполезной. Присоединившееся к князю Шуйскому войско Трубецкого и Борятинского уже было так малолюдно, что Шуйский не почел возможным не только осадить изменившую Калугу, но даже безопасно оставаться в краю, совершенно преданном мятежу, и потому решился возвратиться в Москву.
Вскоре после этого Болотников, усиленный дружинами Пашкова и рязанцев, переправился за Оку и подступил под Коломну44. Город, защищаемый отрядом московских стрельцов, был взят приступом и разграблен. Болотников присоединил плененных стрельцов к своему войску и направился с оным на Москву.
Царь, поспешно собрав сколько мог ратных людей в столице, выслал их против бунтовщиков по двум направлениям: князь Михайло Васильевич Шуйский-Скопин с частью войска выступил по Серпуховской дороге, для поддержания отступающего по оной князя Мосальского, главные же силы, под предводительством князя Мстиславского, пошли на Коломну. Мятежнические шайки, переправившиеся за Оку в Серпухове, достигали уже Лопасни, но тут были разбиты князем Скопиным-Шуйским, который отогнал их и обратился в соединение с князем Мстиславским45. По несчастью, за сей маловажной удачей следовало сильное поражение. Главное царское войско, соединившись со Скопиным в Домодедове, двинулось навстречу Болотникову и, сойдясь с ним в семидесяти верстах от Москвы при селе Троицком, вступило в гибельный для себя бой46. Московские дружины обратили тыл, оставив в руках бунтовщиков много дворян и стольников, кои были отосланы в Путивль. Болотников по следам бегущих приблизился к Москве и в конце октября месяца расположился станом в селе Коломенском, откуда старался возмутить столицу подметными письмами и тайными происками своих единомышленников.