199.
Под Москвой военные действия по большей части ограничивались маловажными стычками. Только тридцать первого августа довольно сильный бой продолжался весь день. Вышедшее в поле царское войско оттеснено было до самого города; впрочем, и сие дело не имело дальнейших последствий.
Прибытие Сапеги хотя довольно значительно усиливало самозванца, однако он все еще не находил возможным отваживаться на приступ к столице. С другой стороны, Сапега, мало уступавший Рожинскому по знатности, неохотно подчинялся сему гетману и хотел действовать отдельно. В удовлетворение его с общего совета положили поручить ему покорение Троицкого монастыря, занятие коего по справедливости казалось весьма важным для сподвижников самозванца. Обитель сия обеспечивала сообщение столицы с заволжскими областями, откуда царь только и мог надеяться получать пособие людьми, деньгами и запасами200. Все, что посылалось из сих областей, направлялось сперва на монастырь, а оттуда тамошний архимандрит Иоасаф, твердый и деятельный слуга Отечества, доставлял подвозы в Москву, изыскивая удобный случай для провоза тайно или открыто, по своему усмотрению. Окружавшие самозванца поляки много досадовали на иноков за сии действия и представляли ему, что для надлежащего стеснения столицы весьма нужно изгнать седатых грачей из каменного гроба их.
Дабы поставить Сапегу в возможность успешно исполнить свое поручение, отряд его был усилен до тридцати тысяч человек присоединением к нему нескольких хоругвей польских и тех из казаков и русских бунтовщиков, которые под начальством Лисовского опустошали набегами своими области Рязанскую, Владимирскую и Нижегородскую, а на возвратном пути выжгли уже под самой Троицей находящийся посад Клементьевский.
Сапега выступил из Тушина тринадцатого сентября и на другой день расположился в Братовщине, где остался несколько дней, вероятно, поджидая Лисовского201.
Царь, известившись о разделении сил неприятельских, решился воспользоваться оным для нападения отдельно на Сапегу в надежде нанести ему сильный удар. В сем предположении он истощил последние средства для снаряжения трехполкного ополчения, составленного из тридцати тысяч конницы и десяти тысяч пехоты202, под главным начальством брата своего князя Ивана Ивановича Шуйского, который имел под собой в Передовом полку окольничего князя Григория Петровича Ромодановского, а в Сторожевом окольничего же Федора Васильевича Головина203. Князь Шуйский, двинувшись из Москвы по Троицкой дороге, прибыл двадцать первого в Братовщину, но не застал уже там Сапеги, который в тот же день перешел в село Воздвиженское.
Двадцать второго числа Шуйский быстро продолжал следование свое, дабы нагнать неприятеля, но Сапега сам отнюдь не уклонялся от боя. Переход его, сделанный накануне, имел целью сблизиться с Троицей и совершен был единственно потому, что он нимало не подозревал подступления царского войска. Когда же лазутчики известили его о приближении Шуйского, то он поспешил укоротить ему путь. Оставив в Воздвиженском лагерь свой под прикрытием значительной части пехоты и нескольких сотен конницы, он воротился к Братовщине. Обе рати сошлись близ села Рахманова. Бой был жестокий и с переменным счастьем. Сапега первый сделал нападение, но встретил сильное сопротивление от храброго князя Ромодановского и предводительствуемого им Передового полка204. Поляки, два раза опрокинутые, потеряли пушки свои и уже готовились решительно оставить место сражения. Но Сапега, раненный пулей в лицо, еще не отчаивался и кричал своим землякам, что бегство не спасет их, ибо Польша далеко, что лучше лечь на поле брани, чем подвергаться постыдному плену, и что он умоляет их еще раз попытаться исторгнуть победу из рук неприятеля. Увещания его подействовали на две хоругви гусарские и на две пятигорские, которые одни еще не были совершенно расстроены. Они вслед за ним бросились на царских воинов с таким стремлением, что русские, в свою очередь, не выдержали их натиска и требовали помощи от Большого и Сторожевого полка. К несчастью, Сторожевой полк имел в Федоре Головине малодушного вождя, который передал ему свою робость, и весь полк дрогнул и опрокинулся на Большой полк. Смятение сделалось всеобщим. Царское войско обратило тыл и было на расстоянии пятнадцати верст преследуемо Сапегой, который взял двадцать знамен и множество пленных.
Страшным последствием сего разгрома было конечное уничтожение побежденного войска. Воеводы возвратились в Москву только с малым числом своих приближенных205. Все же ратные люди, вопреки долгу и чести, оставили хоругвь свою и разошлись по домам.
Ужас столицы был неизобразим. Казалось, что исчезал последний луч надежды к ее спасению. При общем унынии не только простолюдины, но даже важные переметчики стали тайно выезжать в Тушино. Царь, чтобы остановить постыдное бегство, хотел сперва испытать действие великодушного средства. Он объявил всенародно, что никого не желает удерживать при себе принужденно, что всякому дается на волю избрать одно из двух: или свободно выехать из Москвы, или целовать крест на том, что останется там в осаде без всякой шаткости. Но в несчастные времена ничто не удается, и благородный поступок царя только временно тронул сердца. Хотя, под влиянием первого увлечения, все клялись умереть за московский дом Пречистой Богородицы, но на другой же день многие из присягнувших не усомнились отъехать в Тушино, и позорный пример, ими данный, нашел множество последователей. В числе знатных людей, запятнавших себя столь низкой изменой, летописцы называют стольников князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, князя Алексея Юрьевича Сицкого, Михайлу Матвеевича Бутурлина и князей Ивана да Семена Засекиных206. Кроме того, большая часть замосковных помещиков, изнуренных продолжительной службой, хоть и не передавались самозванцу, но не менее того оставляли столицу и разъезжались по домам под предлогом хозяйственных занятий. Напрасно встревоженный царь обратился тогда к принудительным мерам. Повсеместно разосланными указами было повелено всем без изъятия дворянам и детям боярским ехать на службу в Москву, под опасением смертной казни за ослушание207. Таковому же наказанию и отобранию всего имущества в казну подвергались те из обывателей, городских и деревенских, которые бы стали укрывать нетов208 или даже принимать их только на ночлег. Но изнемогающее правительство уже было так мало уважаемо, что везде предписанные строгости остались без исполнения. Никто из разъехавшихся не воротился, и царские силы в Москве состояли уже почти единственно из помещиков Северской земли и Заречной Украйны209, кои, потеряв поместья свои, только в одном царском жалованье находили средство к пропитанию себя и семей своих и ревностно искали случая отомстить мятежникам за претерпенное от них разорение.
Если бы Рожинский и Сапега решились воспользоваться первой тревогой столицы, чтобы идти на приступ оной, то, вероятно, они овладели бы Москвой и вместе с тем окончили бы войну торжеством поддерживаемой ими холопьей стороны. Но польские вожди не отважились предпринять сего. Избегая неминуемой траты людей своих на приступе и имея в виду, что среди ужасов, обыкновенно сопровождающих такого рода военные действия, трудно было бы уберечь от расхищения московские сокровища, коими надеялись овладеть, они стояли на том, чтобы столицу не добывать открытой силой, а вынуждать к сдаче посредством строгого стеснения210. Сапега даже не пошел под Москву после своей победы, а, следуя первоначальному начертанию, обратился на Троицу211. Вечером двадцать третьего сентября он уже приветствовал несколькими пушечными выстрелами тамошних иноков, которых, впрочем, не успел привести в робость.
Начальник их, архимандрит Иоасаф, сам готовясь к подвигу необычайному, одушевлял всех пламенным усердием к православию и России. Смотря на доблестного старца, с твердостью вступающего на геройскую стезю трудов и опасностей, никто не отказывался содействовать ему с самоотвержением, внушаемым его назидательными увещаниями. Укрепляемый вдохновениями искренней веры и беспредельной любви к Отечеству, он не только принял на себя заведывание осажденным местом по части хозяйственной, но даже и в ратном деле; начальствующие воеводы окольничий князь Григорий Борисович Роща-Долгорукий и Алексей Голохвастов совещались с ним и ничего не предпринимали без его согласия212.
Троицко-Сергиев монастырь, построенный посреди довольно пересеченной местности, между оврагов и высот, представляет вид неправильного четырехугольника, имеющего в окружности шестьсот сорок две сажени. Укрепления его состояли из прочно сложенной каменной стены, коей вышина, вообще в четыре сажени, доходила в некоторых местах до шести и семи, а толщина нигде не была менее трех сажень. Впрочем, толщина сия не была сплошная каменная. В ней вделаны были двуярусные каморы со сводами и бойницами для подошвенных выстрелов. На углах и посреди боков ограды находились башни. Речка Кончура, протекая у подошвы стены, образовывала с западной и южной сторон некоторый род естественного рва. Подход к стене с южной и северной сторон еще затруднялся несколькими прудами. К обители прилегали предместные слободы, а против юго-восточного угла оной, у подошвы высоты, к Кончуре клонящейся, находился малый монастырь, который назывался Подольным. При первом появлении Сапеги внешние строения сии были сожжены, дабы отнять возможность у врагов безвредно угнездиться в оных. Только для удобности вылазок сохранены были вне ограды мельница на Кончуре за Подольным монастырем и пивной двор, находящийся на западной стороне и на самом берегу Кончуры. Обнесенный твердым тыном, двор сей составлял наружное укрепление, имеющее с монастырем надежное сообщение посредством тайника. Огромные склады жизненных припасов и военных снарядов, предусмотрительностью архимандрита заблаговременно учрежденные, обеспечивали потребности продолжительнейшей осады. В людях также не только не было недостатка, но даже можно сказать, что оказывалось вредное излишество. При подступлении неприятеля все жители окрестных селений, с женами и детьми, искали убежища в обители. Сострадательный Иоасаф никого принимать не отказывался, хотя чрезмерная теснота и напрасное потребление съестных припасов были неминуемым следствием такого снисхождения. Впрочем, несмотря на большое стечение народа, воинов было не много, ибо, кроме некоторых монахов, прежде служивших в войске, и малого числа служивых людей, при Долгорукове и Голохвастове находившихся, все прочие были поселяне, вовсе к ратному делу не привыкшие. Но и они именем веры и Отечества, архимандритом возбужденные, обещали в бранных подвигах не отставать от настоящих воинов. Таким образом набралось в обители до 3000 вооруженных защитников