Изумленный неприятель оставил батарею и побежал к восьмой и седьмой, из которых также был постепенно вытеснен без большого затруднения. Но овладение остальных двух батарей на Красной горе потребовало больших усилий со стороны Троицкого войска. Сапега успел привести значительное подкрепление к своим людям. Поляки и изменнические казаки ободрились и стали сражаться упорно, но не могли отстоять шестой и пятой батарей и решительно отступили в таборы свои. Таким образом, после битвы, продолжавшейся от раннего утра до самого вечера, блистательная победа увенчала труды незабвенных монастырских воинов. Они взяли и ввезли в обитель восемь пушек, множество разного рода оружия, некоторое количество ядер и несколько бочек пороха. Батареи на Красной горе были сожжены. Сапега потерял множество людей. Осажденные, обозревая одержанное ими место сражения, насчитали до тысячи пятисот неприятельских трупов около прудов Конюшенного, Круглого, Келарского и Клементьевского, у приступного рва, против Святых ворот, близ мельницы и церквей Нижнего монастыря и на параллели и батареях Красной горы. Кроме того, у неприятелей выбыло из строя несколько пленных и до пятисот раненых. Впрочем, победа дорого стоила и осажденным. Урон их, хоть далеко и не доходил до неприятельского, не менее того был им весьма чувствителен в рассуждении их малолюдства. У них убитых было сто семьдесят четыре да раненых шестьдесят шесть человек. Архимандрит и воеводы послали к царю в Москву сына боярского Скоробогатова с донесением о сем славном деле, от коего ожидали важного облегчения для осажденных.
Действительно, Сапега уже не помышлял о постановлении разрушенных батарей и подступов. Наступающая зима не позволяла ему заниматься осадными работами, и он вынужден был довольствоваться тесным обложением обители. Однако прежде чем оставить еще занимаемые им батареи, он хотел попытаться выместить на осажденных за понесенное от них поражение. Устроив засады у рыбных садов, в Сазонове и Мишутине оврагах, он выслал к стенам малый отряд, дабы выманить вылазку. Действительно, осажденные вышли из монастыря и погнались за неприятельским отрядом, который, умышленно отступая, наводил их на засады. К счастью, сторожа, поставленные на колокольне, вовремя усмотрели кроющихся в оврагах людей. Тотчас же осадный колокол подал вылазке знак к немедленному отступлению. Неприятель, обманутый в надежде своей окружить троицких воинов, преследовал их живо и припер их к стенам, но, сим неосторожно приблизившись к оным, подвергся сильному огню из стенных бойниц и спешил удалиться. После сего неудачного покушения Сапега не медлил более превратить осаду в простое облежание.
В то время, как таким образом горсть верой вдохновленных воинов крепко отстаивала твердыню, вверенную ее охранению против многочисленного войска Сапеги, отряды, посылаемые сим польским вождем на поиск в разные направления, не встречали должного сопротивления. Почти везде измена или малодушие споспешествовали их действиям. Первым городом, покорившимся неприятелю, был Суздаль. Находящиеся там ратные люди хотели было защищаться и стали изготовливаться к выдержанию осады, но обывателей смутил злодей Меншик Шилов; по наущению его они целовали крест самозванцу с соизволения самого архиепископа их Галактиона, в сем случае отступившего от твердости, оказываемой везде русским духовенством217. Преступным подобострастием своим он не успел, однако, угодить врагам отечества; сверженный ими со святительского престола, он скончался в изгнании218. Сапега прислал в Суздаль на воеводство Федора Плещеева. Во Владимире царским воеводой был окольничий Иван Иванович Годунов, который, по семейным связям своим, казалось, не мог не быть упорнейшим противником самозванца219. Под Кромами, во время измены Басманова и целого войска, он вместе с князем Телятевским оказал примерную верность, за что оба пострадали при Отрепьеве. Но в нем, так же, как и в Телятевском, чувство долга не имело твердого основания. Оба истощили в одном похвальном действии всю возможную для них стойкость. Мы видели уже, что Телятевский, после убиения Отрепьева, согласился сделаться злейшим сообщником гнусного Шаховского. Годунов также при первом случае оказался вероломным. Устрашенный быстрым распространением измены, он не послушался царского указа, повелевающего ему ехать на воеводство в Нижний, а остался во Владимире, коего жителей привел к присяге Тушинскому вору220.
Неприятель действовал столь же удачно и в другую сторону. Сапега отрядил под Переславль служившего при нем испанца, дона Жуана Крузатти, с несколькими поляками и семью сотнями казаков221. Переславцы не только не оборонялись, но даже в соединении с Крузатти пошли под Ростов. Начальствующий в сем городе князь Третьяк Сеитов, узнав одиннадцатого октября о приближении врагов, вышел к ним навстречу в намерении не допустить их до города. Но казаки разбили его и втоптали в город. Устрашенные ростовцы хотя еще и защищались, но недружно и без должного устройства. Многие из них побежали в Ярославль и звали с собой митрополита Филарета222. Святитель отвечал, что дорожит не столько жизнью, сколько исполнением священной обязанности не покидать паствы своей в годину опасности.
Между тем неприятель ворвался в город, беспощадно предавая все огню и мечу. Бегущие граждане искали убежища в соборной церкви, где нашли митрополита в полном облачении, который и среди окружающих его ужасов не терял бодрости и увещевал их не предаваться злодеям. Слова его имели такое сильное действие, что все положили обороняться в церкви, приготовясь причастием Святых Таин к мученической смерти. Переславцы, оказывавшие всевозможное ожесточение против несчастных соседей своих, сильно приступили к собору и, наконец, успели выбить двери оного. Тогда митрополит, убедившись в совершенной невозможности дальнейшего сопротивления, вышел к ним с хлебом и солью и умолял их о помиловании несчастных единокровных своих. Но переславцы, в неистовом исступлении, потеряв всякое уважение к святыне, не переставали свирепствовать в самом храме223. Верные защитники оного были побиты и церковные сокровища расхищены. Не уцелела и богатая рака святого Леонтия.
Переславцы, пресытившись злодеяниями, возвратились в свои дома, оставив Ростов выжженным, разграбленным и заваленным двумя тысячами трупов его обывателей224. Митрополита Филарета отправили в Тушинский лагерь босого, в польском худом платье и в татарской шапке. Но самозванец принял его с большой честью, как ближнего сродника мнимого брата его, царя Федора Ивановича. Он даже объявил его московским патриархом; однако, зная его непреклонную добродетель, держал под строгим присмотром. Из добычи ростовской Сапега прислал Марине образ св. Леонтия, снятый с гроба сего угодника, весь из чистого золота, весом в пять пудов225. Образ сей ценили в пятьдесят тысяч злотых (столько же нынешних серебряных рублей). Сапега назначил воеводой в Ростов Матвея Плещеева.
Гибель Ростова печально отразилась не только на ближних, но даже на заволжских городах. Из Ярославля именитейшие граждане выбежали, покинув дома свои226. Тамошний воевода князь Федор Борятинский и оставшаяся чернь спешили целовать крест самозванцу под условием не подвергать обывателей никакому грабежу и насилию227. Впрочем, ярославцы не отказались служить вору, как лично, так и имуществом своим. Они обязались снарядить тысячу всадников и выставить значительное количество съестных припасов. Кроме того, они собрали и послали в Тушино тридцать тысяч (сто тысяч нынешних серебряных). Но все сии пожертвования не защитили их от наглости присланных к ним поляков, которые, вопреки данному обещанию, оскорбляли и били жителей, грабили лавки и безденежно брали все, что хотели.
Романовские татары поддались самозванцу без сопротивления, а также Рыбна, Молога, Углич, Кашин, Бежецкий Верх, Городец, Устюжна-Железнопольская, Белозерск, Чаронда, Пошехонье, Кострома и Галич с его пригородами228. Даже не нужно было мятежникам рассылать отряды для покорения дальних мест. Города повиновались одним грамотам. Так, например, присягнули самозванцу Вологда с воеводой своим Никитой Пушкиным по отписке ярославского воеводы князя Борятинского, а в Тотьме Кузьма Данилович Строганов со всеми жителями по отписке вологодского воеводы Пушкина. Во всех сих местах содержалось много польских пленных и государственных узников. Всех их освободили и между прочими выпустили из Каменной пустыни и известного злодея, князя Шаховского, который спешил в Тушино, где сделался главным советником тамошнего вора229.
Весьма замечательно, что, несмотря на нетрудные и многочисленные отложения городов, самозванцева сторона находила мало истинных приверженцев в заволжских областях. Тамошний народ еще не заразился духом буйства и бесчинства, в южной полосе России столь сильно развившегося, и несколько держался русской старины, а потому не без внутреннего омерзения смотрель на союз с иноверными иноплеменниками. К тому же тут крестьяне не имели повода много жалеть об утраченном праве перехода, ибо нет сомнения, что они по причине малоплодной почвы обитаемой ими земли и тогда жили, как теперь живут, на оброке, то есть на всей воле своей, под покровительством господ, и, следственно, действие помещичьей власти являлось для них только с благотворной стороны.
Со всем тем, если в заволжских жителях не было влечения к самозванцу, то также не было и пламенного усердия к установленному правительству. Прилагая главнейшее попечение о сохранении личных вещественных выгод своих, они даже и верность основывали на расчете, а не на побуждениях истинного долга. Сии расположения в особенности ясно обнаружились в совещаниях города Устюга Великого с городом Соль-вычегодском230. Вологодский воевода Пушкин, продолжая выказывать усердие свое к самозванцу, грамотами своими требовал подданства ему и от сих городов. Но устюжане сами не пристали к измене и увещевали также вычегодцев не торопиться присягой Лжедимитрию, представляя им, что еще нельзя угадать, на которой стороне останется перевес, что по отдаленности их обоих городов они всегда успеют по собственному побуждению послать с повинной к самозванцу, а что если им теперь покориться, то тем выслужится у вора один вологодский воевода Пушкин. Вычегодцы приняли совет своих соседей, и оба города остались верными царю вследствие осторожного, но безнравственного расчета.