На правой стороне Волги являлось более теплых сподвижников самозванцу. Вся мордва и нагорная черемиса возмутились в пользу Лжедимитрия, коему покорились города Чебоксары, Цывильск, Алатырь, Арзамас, Балахна, Юрьевец-Повольский, Лух, Шуя и Муром и даже сам царь Касимовский со своим городом231.
Под Москвой ничего важного не происходило. Царь, не желая бесполезно изнурять ратных людей дальнейшим стоянием в лагере в зимнее время, приказал шестого декабря разместить их по домам деревянного города, оставив только от своего полка заставу на Ваганькове. Войска расположились до весны следующим образом: у Петровских ворот боярин князь Воротынский с Передовым полком; у Тверских боярин князь Иван Иванович Шуйский с Большим полком; у Никитских боярин князь Мстиславский с Государевым полком; у Арбатских князь Иван Борисович Черкасский со Сторожевым полком; у Чертольских отряд боярина князя Василия Васильевича Голицына; у Калужских отряд боярина князя Дмитрия Ивановича Шуйского; у Серпуховских отряд Василия Ивановича Бутурлина; за Яузой отряд князя Григория Федоровича Хворостинина; у Покровских ворот отряд боярина князя Ивана Семеновича Куракина; у Фроловских отряд боярина князя Лыкова и, наконец, у Сретенских отряд боярина князя Андрея Васильевича Голицына232.
Самозванец, видя, что вся Россия постепенно покоряется ему, надеялся без больших усилий одолеть царя и вынудить к сдаче столицу чувством ее одиночества, среди измены преданного государства. Только со стороны Новгорода Тушинский вор предусматривал еще для себя некоторую опасность и потому решил стараться занятием сего города отвратить последнюю грозу и рассеять собирающееся там войско прежде, чем князь Скопин успеет привести оное в достаточное число и надлежащее устройство. Исполнение сего намерения было поручено самозванцем польскому полковнику Кернозицкому, отряженному из Тушина с двумя тысячами поляков и четырьмя тысячами русских изменников233.
Следуя к Новгороду, Кернозицкий мимоходом занял Тверь и Торжок. Мужественный архиепископ Феогност не имел возможности в другой раз спасти от изменников стольный град свой. Неприятели схватили его, позорили и отослали в Тушино. Впоследствии он бежал из вражеского стана в намерении пробраться в Москву, но его догнали на дороге и бесчеловечно умертвили234.
В начале декабря князь Михайло Васильевич Скопин, известившись, что Кернозицкий приближается к Новгороду, положил на мере выслать сильный отряд в Бронницы для недопущения его к переправе через Мсту. Окольничий Михайло Игнатьевич Татищев сам вызвался предводительствовать сим отрядом. Скопин, похваляя его за усердие, велел ему готовиться к походу, но в то же время некоторые новгородцы явились к князю с доносом на Татищева, на коего изводили, будто бы он просится на Бронницы только для того, чтобы изменить царю и способствовать неприятелю к завладению Новгородом. В такое смутное время князь не отважился сам рассудить важного дела. Он собрал всех ратных людей, призвал Татищева и объявил всенародно о сделанном на него извете. Воины страшно взволновались и без всякого расспроса, не требуя ни доказательств преступления, ни оправдания обвиняемого, бросились на Татищева и умертвили его. Князю Михайлу Васильевичу оставалось только оплакивать неосторожность, с коей он подвергнул участь знатного чиновника бессмысленному суду скопища, страстями обуреваемого. По крайней мере, он велел схоронить честно Татищева в Антониевском монастыре.
Следствием сего горестного происшествия было, что многие дворяне, не видя надежного обеспечения личной безопасности своей против самовольства воинов, оставили Новгород и искали убежища в стане Кернозицкого. К вящему несчастью, происшедшая смута остановила посылку отряда в Бронницы, и Кернозицкий, беспрепятственно подступивший под Новгород, стал у Хутынского монастыря, стеснил город и разорял окрестности.
Скопин находился в большом недоумении. Если опасно было терпеть неприятеля в таком близком расстоянии от города, наполненного строптивой чернью, с другой стороны, не менее ненадежным казалось князю идти на Кернозицкого с войском, еще малочисленным и непослушливым. Но неожиданная помощь скоро прекратила заботу славного вождя. В вековых лесах Обонежской пятины жили люди простонравные, непричастные смутам, распространенным завистливыми страстями почти по всей России. Когда дошел до них слух о угрожающей опасности древнему дому св. Софии, то они поднялись на выручку оного. Но, несмотря на усердие их, земля их, хотя и обширная, но малонаселенная, не в состоянии была выставить значительного войска. Степан Горихвостов успел, однако, собрать в Тихвине до тысячи человек, с коими он выступил к Новгороду. За ним следовал Евсевий Резанов с другим отрядом, составленным из людей Заонежских погостов. Когда Горихвостов достигнул Грузина, то неприятель успел схватить несколько людей, неосторожно отделившихся от его отряда. Пленные сии, отосланные к Кернозицкому, были им допрашиваемы о количестве подступающего войска. Но они все были необразованные поселяне, которым самим мало случалось видеть в сборе столько людей, сколько было при Горихвостове, и потому они спроста и без всякого умысла показали, что в Грузине находится множество воинов, за которыми идет еще большая сила. Кернозицкий, введенный в заблуждение их уверением, не посмел оставаться под Новгородом. Он поспешил отступить за Мсту, а потом переправился через Ловать и занял Старую Руссу.
Впрочем, освобождение Новгорода почти не изменило печального положения дел в России. Стоявшие за царя города Москва, Коломна, Переславль-Залесский, Казань, Нижний, Смоленск и Новгород и геройская обитель Троице-Сергиева представлялись как лучезарные, но малочисленные оазисы среди мрачного господства мятежа, распространявшегося на все государство, кроме ледовитых оконечностей оного. Правда, верные города отличались от прочих богатством и многолюдством и потому не нуждались еще в военных средствах, но разобщенные силы их не могли действовать в совокупности, необходимой для успеха, и, следственно, можно было предвидеть постепенное падение самих последних оплотов, а вместе с тем и конечное торжество разрушителей общественного устройства в России.
Глава 4 (1608–1609)
Среди печальных событий, повергших Россию во время царствования Шуйского в столь несчастное положение, надежда на избавление Отечества более и более исчезала, в особенности потому, что самые претерпеваемые бедствия, поражая и обессиливая умы, направляли их то к злодейству, то к малодушию. Нигде не раздавался более отголосок чести и обязанности! В самой Москве, до тех пор еще пребывавшей в повиновении, постыдные страсти распространяли разврат даже в рядах тех защитников престола, кои по званию своему должны были менее прочих колебаться в верности своей. Во всех почти сословиях нравственные понятия до того исказились, что присяга почиталась пустым обрядом. Все, более или менее, действовали по одному только низкому расчету, и самые даже преступные связи с изменниками казались одной только дозволенной осторожностью. Из знатнейших семейств некоторые отъезжали в Тушино к самозванцу по тайному соглашению со своими родственниками, еще остававшимися при царе, дабы во всяком случае иметь везде заступников и таким образом обезопасить род свой, какая бы сторона ни восторжествовала235. Другие слуги царские, к вящему соблазну, так сказать, открыто торговали своим вероломством и часто переезжали из Москвы в Тушино и обратно для получения жалованья то от царя, то от вора. Летописец называет сих бесстыдцев перелетами и уверяет, что многие из них до десяти раз перебегали от одной стороны к другой. Им нигде не доверяли, но они везде были принимаемы благосклонно, ибо строгость казалась неуместной, и каждый надеялся поощрением побегов ослабить своего врага. Корыстолюбие жителей столицы побуждало их еще к другим преступлениям. Хотя Тушинский стан утопал в изобилии съестных припасов, но в нем нуждались в соли и в лекарственных зельях. И то, и другое было туда тайно доставляемо из Москвы с большой выгодой для занимавшихся сим промыслом, который оказывался тем более вредным, что вскоре и самое оружие таким же непозволительным путем отправлялось из столицы в Тушино. Зло столь глубоко вкоренилось во все сердца, что благонамеренные люди, гнушавшиеся изменой и доводившие до царя замыслы предателей, вооружали против себя общее мнение, и их порочили, называя клеветниками и наушниками.
Впрочем, царь Василий не изменял сам себе. Окруженный вельможами вероломными, чиновниками безусердными и чернью строптивой, он бодрствовал и удерживал в повиновении столицу при содействии как украинских помещиков, коих преданность к нему основана была на личных выгодах, так и высшего духовенства, единственного сословия в России, непричастного беззаконию и не совратившегося со стези долга и правды. Дотоле усилия царя были не безуспешны, и Москва, отовсюду стесняемая, еще бессмутно переносила все неудобства, сопряженные с присутствием неприятеля под ее стенами. Но Василий предусматривал, что эта притворная покорность не могла быть продолжительной, что возрастающие бедствия должны, наконец, сокрушить власть его, и видел, что в таковых обстоятельствах одна внешняя помощь оставалась для его спасения. Все помышления его обратились к сему предмету. Начатые сношения князя Скопина со шведами поддерживали в нем надежду, но он желал на выручку столицы подвинуть сколько можно более войска и, не довольствуясь собирающимся в Новгороде отрядом, предписал боярину Шеину снарядить новую рать в Смоленске, а боярину Шереметеву приказал идти также к Москве с низовой силой, которая столь бесполезно стояла под Астраханью на Бальчике236. Царь рассчитывал, что если бы удалось всем сим войскам соединиться, то составилось бы довольно значительное ополчение. Кроме того, неблагоразумие польских и русских сподвижников самозванца готовило уже на помощь Василию неожиданных ратников.
Мятежники, вместо того, чтобы добрым обхождением стараться привлечь к себе жителей занимаемых ими замосковных городов и областей, обращались с ними неистово и искали только наживы и удовлетворения гнуснейших страстей. Самозванец, всем обязанный полякам, не смел ни в чем им противоречить. Знатнейшие из них, к крайней досаде и угнетению русских, выпросили себе в собственность разные города; так, например, Тотьма и Чаренда отданы были Заруцкому