237. Паны для заведования пожалованными местами посылали своих людей, которые своевольничали, обирали обывателей и отнимали красивых жен и дочерей у мужей и отцов. Сими нестерпимыми обидами не ограничивались бедствия мирных жителей. Польские пахалики [пахолики?] толпами выходили из Тушинского стана под предлогом отыскания живности и, собираясь в шайки, усиленные множеством пристававших к ним русских злодеев, чинили ужаснейшие разбои по селам и деревням238. Безумие изменников равнялось только их ожесточению. Раболепствуя полякам, они безропотно подвергались трудам и опасностям для сбережения иноземных союзников своих. Часто сражаясь одни, они, однако, лучшую часть добычи уступали полякам, которые только издали смотрели на их битву. Впрочем, поляки довольствовались грабежом и насилованием женщин. Достававшиеся им пленные получали от них помилование, к крайней досаде русских кровопийц, которые, осмеивая таковое милосердие, называли их бабами, а сами пресыщались истязаниями несчастных, попадавших к ним в руки. Разнообразность мучительств была для них забавой. Они топили, расстреливали, метали со стен, рассекали по суставам, сажали на кол. Нередко также, в утонченной лютости своей, они в глазах родителей жгли детей, разбивали им головы и носили их, воткнув на копья и сабли. Изверги истребляли все, чего унести не могли. Таким образом, они бросали в воду или втаптывали в грязь ненужные им жизненные припасы, а домашние потребности кололи на мелкие куски. Самое уважение к святыне не могло сохраниться в безбожных сердцах. Они в алтарях кормили псов и лошадей, церковную утварь употребляли позорно, пьянствовали из сосудов, ризами и воздухами украшали не только себя, но и животных своих и на иконах играли в зернь. Священники были в особенности предметом их поруганий. Они заставляли их молоть хлеб, рубить дрова и прислуживать сопутствующим им блудницам.
На всем обширном пространстве, подвергшемся их опустошительным набегам, груды пепла означали места, где были усадьбы, а дороги, заваленные трупами, сделались сборищем хищных птиц и плотоядных зверей. Самозванец, чувствуя, сколько таковые неистовства вредили ему в общем мнении, разослал всем воеводам своим настоятельные приказания ловить и строго наказывать разорителей, но злодеи находили бессовестных покровителей в польских вождях. Сам Сапега не устыдился ходатайствовать за схваченного во Владимирском уезде Наливайку, который своеручно предал мучительной смерти девяносто трех несчастных обоего пола239. Правда, самозванец отказал Сапеге, и Наливайка был повешен во Владимире, но пример сей мало подействовал на прочих поляков и на казаков, которые, увлекаясь корыстолюбием и своевольством, не переставали разбойничать.
Замосковные люди, поддавшиеся вору единственно в надежде обезопасить себя от убийства и разорения, видели, к сокрушению своему, что жестоко обманулись в своем ожидании. Власть самозванца нисколько не предохраняла их от свирепейшего насилия, и постыдным малодушием они обесчестили себя без всякой пользы. Тогда они решились свергнуть постыдное иго и снова покориться царской власти. Народ вообще был так готов к противодействию, что почти в одно время Галич, Кострома, Вологда, Белоозеро, Устюжна, Городец, Бежецкий-Верх и Кашин отложились от вора. В Вологде двадцать девятого ноября посадили в тюрьму присланных туда из Тушина для взимания поборов поляка Уншинского и Федора Нащокина. Галичане ревностно занялись составлением ополчения и сам выставили с сохи по пятьдесят человек пеших и по пятьдесят конных. Кроме того, они призвали к себе пять тысяч человек луговой черемисы и просили еще помощи от соседних городов, никогда не участвовавших в измене. По их настоянию в Устюжне приступили к сбору по десять человек с сохи, а в Сольвычегодске усердие было столь велико, что собрали с малой сошки240 по четыре человека. Богатейшие из тамошних владельцев, четверо Строгановых, Максим, Никита, Андрей и Петр, дали даже по пять человек с сошки. Одни только пермяне не отличились радением к общему благу. Ограничившись одними обещаниями, они под разными предлогами медлили сбором ратных людей и, казалось, выжидали развязки, чтобы покориться победителю.
По несчастью, народные восстания, не исключая и предпринимаемых по внушению истинного долга, почти всегда омрачаются ненужным и омерзительным свирепством. В Костроме самозванцева воеводу князя Дмитрия Мосальского долго мучили и потом, отрубив ему ноги и руки, утопили в реке; подобную же участь претерпели присланные туда для сбора казны польские шляхтичи Горецкий и Грибовский241. Народ, бросая их в реку, кричал им: «Полно вам, глаголи, жрать наших коров и телят! Ступайте в Волгу ловить нашу рыбу»242.
Также и на правой стороне Волги дела принимали лучший оборот для царя, при содействии непоколебимой твердости Нижнего Новгорода, где хоругвь верности никогда не переставала развеваться среди обширного владычества измены. Мятежники, желая ниспровергнуть сей оплот законности, начинали уже собираться в прилегающих уездах. Нижегородцы просили помощи у боярина Шереметева, шедшего с Бальчика вверх по Волге. Шереметев, тотчас по прибытии своем в Казань, послал к ним голов Андрея Микулина и Богдана Износкова с отрядом, составленным из стрельцов, казаков и служилых литовцев и немцев243. Отряд прибыл в Нижний первого декабря, и нижегородцы принялись за дело. Главные неприятельские силы шли к Нижнему правым берегом Оки, но и на левой стороне сей реки мятежнические толпы собирались в Балахне.
Нижегородцы почли необходимым сперва избавиться от ближайших врагов. Но, прежде чем действовать открытой силой, они пытались одним убеждением отвести балахновцев от неприязненных намерений. Двадцать первого ноября они писали им, что самозванство Тушинского вора очевидно, ибо не могло оставаться ни малейшего сомнения в умерщвлении истинного царевича Димитрия, и что во всяком случае они предлагают им оставаться с ними в добрых соседственных сношениях, не тревожа один другого за разномыслие, до тех пор, пока утвердится на московском престоле всем государством единодушно признанный царь. Но балахновцы отвергли мирные предложения, почему и решено было немедленно обратиться на них. Главный воевода князь Александр Андреевич Репнин остался в городе, а товарищ его, Андрей Алябьев, переправился с отрядом через Оку второго декабря и устремился на Балахну. На половине дороги от сего города, при деревнях Копосове и Козине, он встретил мятежнические шайки, рассеял их, отбил у них пушки и много пленных и, преследуя их, овладел и Балахной; возвращаясь с победой в Нижний, он привел с собой балахновского воеводу Степана Голенищева и лучших балахновских жителей. Впрочем, была разбита только слабейшая часть неприятельского войска; оставалось еще разделаться с главными его силами, состоящими из арзамасских и алатырских детей боярских, татар, черемис, мордвы, бортников и всяких поселян, которые под предводительством присланного из Тушина воеводы князя Семена Юрьевича Вяземского, наступая по правой стороне Оки, спешили на отмщение за поражение товарищей своих. Храбрый Алябьев вышел из города, сошелся с ними пятого числа под Богородском и разбил их наголову. Неприятель, преследуемый на расстоянии пятнадцати верст, потерял знамена, набаты и пятьсот человек пленных. Только наступившая ночь спасла бегущих от совершенного истребления. В числе пленных находился и сам князь Вяземский, которого нижегородцы, гнушаясь его изменой, повесили, не дожидаясь о нем царского указа. Ободренные таковыми удачами, нижегородские воеводы не ограничились уже одним охранением вверенного им места и сами обратились к наступательным действиям. Девятого Алябьев снова вышел из Нижнего и направился по правому берегу реки Оки. Встреченные им мятежнические скопища десятого при селе Вореме и одиннадцатого в Павлове были рассеяны и потерпели большой урон. Следствием их успехов было не только возвращение к повиновению царю окрестных селений, но влияние оных распространилось даже и на левую сторону Оки, где черный народ ожидал только случая, чтобы восстать против поляков и изменников за претерпенные от них бедствия. Пользуясь расположением умов, чарочник Федор Красный в Юрьевце-Повольском, крестьянин Григорий Лапша в Решме, Иван Кувшинников в Балахне, Федор Нагавицын в Городце и Илья Денгин в Холуе собрали значительные толпы, которые, совокупясь под главным начальством Красного, вступили в Лух, где жители еще прежде прибытия их отложились от изменников, схватили и отослали в Нижний несколько поляков и дворян, предавшихся по малодушию самозванцу; дома их были разорены в наказание за преступление. Из Луха Красный с товарищами направился на Шую, также уже поддавшуюся царю Василию.
Между тем и вологжане действовали наступательно, в намерении очистить весь левый берег Волги от мятежников, которые господствовали еще в Пошехонье и близлежащих селениях244. Высланный из Вологды голова Ларион Монастырский с отрядом ратных людей занял пятнадцатого декабря Пошехонье и село Белое. Оттуда он перешел в село Данилово, где поставил острог, чтобы обезопасить себя от стороны Ярославля.
Хотя таким образом противодействие разливалось довольно быстро, однако самозванцевы сподвижники успели на время остановить стремление граждан и поселян, еще недостаточно приученных к воинскому делу и не подкрепленных никаким стройным войском. Скопин еще не в состоянии был выступить в поле, а Шереметев не отваживался отдаляться от Казани, пока наступательными действиями со стороны Новгорода не развлекутся неприятельские силы. В сих обстоятельствах нетрудно было сначала опытным воинам одолеть одних новобранцев. По первым известиям об отложении галичан Сапега пятого декабря выслал на них из стана под Троицей Стравинского с пятьюстами человек польской конницы, но, получив донесение, что восстание делается всеобщим, он пять дней спустя почел необходимым выслать еще вслед за Стравинским Лисовского с двумя тысячами донских казаков245.