Впрочем, занятие Коломны казалось самозванцу столь важным, что, несмотря на первую неудачу, он в непродолжительном времени повторил покушения свои на сей город. Отряженный им полковник Млоцкий с довольно сильным отрядом польских войск успел наконец осадить Коломну.
Положение столицы со дня на день становилось затруднительнее: будущность представлялась в столь мрачном свете, что уныние распространилось на целый город. Некоторые из гнездящихся в оном крамольников, ободренные замеченным ими упадком духа во всех сословиях, возмечтали, что настало, наконец, время для исполнения их преступных замыслов. Начальники заговора, князь Роман Гагарин, Григорий Сунбулов и Тимофей Грязной, сами люди незнатные, явились семнадцатого февраля с тремястами своих сообщников в Кремль и требовали от собранных там бояр свержения с престола царя Василия277. Дерзость крамольников не поколебала, но ужаснула бояр; они успели тайно разъехаться по домам. Тогда заговорщики бросились в Успенский собор и, схватив там патриарха, принудили его следовать за собой на лобное место. Бесстрашный святитель, окруженный злодеями, к досаде и смущению их, не поколебался. Он взошел на лобное место только чтобы заклинать народ не прельщаться изменой, а оставаться верным данной присяге. Сказав сие, святитель сошел с народного амвона и величаво отправился к себе на двор; заговорщики не смели насильно удерживать его в глазах стекающейся черни. Необдуманное предприятие их очевидно оказывалось несвоевременным. Москва еще была наполнена войском, коего почти все начальники, искренно преданные царю, спешили к нему на помощь. Только один князь Василий Васильевич Голицын приехал по зову бунтовщиков на лобное место в надежде, что успех останется на их стороне и что они из благодарности за его участие возведут его на престол, на место низверженного ими царя; все прочие бояре отказались пристать к ним. Народ также не показывал ни малейшей наклонности содействовать людям малоизвестным и коих замыслы не имели одобрения патриарха и вельмож. Напрасно заговорщики, прибегая к клевете, кричали, что Василий Шуйский посажен на престол одними потаковщиками своими без общего согласия и что за него без пользы много проливается христианской крови, хотя он по своему неразумению, нетрезвости и развратному поведению оказывается вовсе недостойным царского венца. Им отвечали, что Василий сел на царство не насильственно, а по избранию бояр, дворян и всех служивых людей; что за ним ни пьянства, ни другого порока не знают и что во всяком случае нельзя приступить к важному делу низвержения царя без общего совета бояр и всех чинов людей. Заговорщики, не видя ни в чем удачи, решились на действие отчаянное. Они шумной толпой бросились снова в Кремль в надежде устрашить самого царя и вынудить от него отречение от престола. Но никогда боязливость не была свойственна Василию. С той же твердостью, с коей он клал голову свою на плаху при Отрепьеве, он сам вышел к мятежникам и сказал им, что если хотят убить его, то он готов на смерть, но что свержение его с престола не зависит от их воли и что он покорится только приговору Земской думы278, действующей от лица всей земли. Злодеи, устрашенные мужеством царя, удержались от дальнейшего насилия, которое их самих могло бы подвергнуть мести народной. Попечение о собственной безопасности взяло место буйства, и заговорщики, избегая заслуженного наказания, спешили удалиться из Москвы в Тушинский стан. Но приставший к ним князь Голицын спокойно остался в столице, и царь, столь же твердый в час личной опасности, сколь слабый в делах внутреннего управления, в особенности в отношении к родовитым вельможам, не посмел обратить праведный гнев свой на закоснелого крамольника, в коем знатность рода едва ли уступала безнравственности сердца.
Верные слуги царя видели с прискорбием пагубную его снисходительность к важным преступникам и, наконец, убедили его в необходимости строгого примера. Случай не замедлил представиться. Боярин Крюк-Колычев стал ссылаться с Тушинским вором и обещал ему убить царя в Вербное воскресенье при помощи уговоренных им людей279. Василий Иванович Бутурлин донес царю о злодейском умысле. Колычева схватили и, несмотря на боярство, предали пытке и казни. На пытке Колычев остался верным своим сообщникам. Твердость его спасла их жизнь, но подозрения были столь велики, что нельзя было им избавиться от заключения.
Смуты в столице в особенности возобновлялись по причине дороговизны хлеба. Когда, по случаю осады Коломны, подводы из сего города прекратились, то московские житопродавцы, закупив весь хлеб, стали возвышать цену так, что четверть ржи продавалась уже по семь рублей (двадцать три и треть нынешних серебряных). Бедные люди, лишенные всякого средства к пропитанию, бегали в Тушино; другие буйными толпами приступали к царю и кричали ему, что нет сил долее терпеть нужд продолжительного облежания. Царь, опасаясь, чтобы граждане, доведенные до отчаяния, не впустили к себе самозванца, обратил все старания на изыскание средств к облегчению их тягостного положения. По повелению его житопродавцы были созваны в Успенский собор, где патриарх увещевал их сжалиться над общей бедой и продавать хлеб не выше устанавливаемой правительством цены, по два рубля (семь и две трети нынешних серебряных) четверть280. Но корыстолюбие превозмогло всякое чувство сострадания. Те, кои имели значительнейшие запасы, отозвались неимением оных, и рынки опустели к конечной погибели нуждающихся. В сей крайности царь обратился к другим мерам. Троицко-Сергиев монастырь имел в Москве богатые житницы, вверенные надзору келаря сей обители Авраамия Палицына. Царь убедил его вывезти на торг за установленную цену двести четвертей ржи. Скупщики хлеба испугались. Им известна была значительность монастырских складов, которых одних достаточно было для продовольствия Москвы в течение нескольких недель, а между тем путь подвозам мог снова открыться отбитием или неприятеля от Коломны, или подступлением кого-нибудь из ожидаемых в столице вождей, князя Скопина или боярина Шереметева. Таким образом, восстановленное в Москве изобилие лишило бы их даже и того весьма богатого барыша, еще предоставляемого им двухрублевой ценой. Вследствие сего они решились сами продавать по объявленной цене, что продолжалось довольно долгое время. Но, наконец, так как новых подвозов все еще не было, они стали опять возвышать цены и не довольствовались уже и прежними семью рублями. Царь снова прибегнул к Троицкому келарю. Авраамий несколько колебался и представлял, что если утеснение столицы еще продолжится, то ему самому нечем будет продовольствовать живущих в Москве на Богоявленском подворье монастырских людей. Царь, в успокоение его, дал ему слово принять на свой счет пропитание монастырских людей в случае продолжения бедствия, хотя бы тогда цена ржи возросла и до неимоверной цены семьдесят рублей за четверть, и келарь новой высылкой на продажу монастырского хлеба успел еще раз восстановить двухрублевую цену.
Когда таким образом достояние Троицкого монастыря спасало Москву, самая обитель продолжала геройское сопротивление свое, несмотря на разнородные бедствия, коим подвергались храбрые ее защитники. Правда, зимнее время удерживало Сапегу от продолжения осадных работ, но не менее того осажденные не имели отдохновения, а трудность и опасность их положения день ото дня увеличивались. Пока теплая погода продолжалась, теснота помещения не была чувствительна в обители, ибо многие располагались на открытом воздухе или под навесами. Но когда стужа вынудила всех искать убежища в кельях и избах, то вскоре спершийся воздух, употребление худой воды и недостаток в хлебном вине и в других пряных зельях породили заразительную болезнь цингу. Больные пухли, смердели, гнили и, наконец, умирали в несносных мучениях. Когда язва, начавшаяся с семнадцатого ноября 1608 года, достигла до высшей степени лютости, то умирало до ста человек в день. Некому было хоронить усопших. За могилу платили по пять рублей (шестнадцать и две трети нынешних серебряных). Бедных же бросали даже по сорока трупов в одну яму. Вопль и стенания раздавались по всей лавре.
Несмотря на бедственное положение, угрожавшее конечной гибелью всем защитникам монастыря, вылазки не переставали ни на один почти день. Некоторые из них были даже довольно значительны. Замечательнейшую осажденные учинили, пользуясь густой мглой одного из зимних дней, на заставы, неприятелем содержимые на северной и восточной сторонах обители. Часть монастырского войска направилась к Нагорному пруду на заставы русских изменников, близ Служней слободы. Другой отряд, состоящий из конницы, спустился в Мишутин овраг, побил находящуюся там заставу и потом обратился на заставу, устроенную близ Благовещенской рощи, которую смял и погнал по Красной горе до Клементьевского пруда. Неприятель, получив подкрепление из Сапегина стана, оттеснил было нападающих, которые, однако же, при помощи вновь вышедших из монастыря конных и пеших людей оправились и решительно отбросили поляков к Клементьевскому пруду. На другой стороне обители действия осажденных были не столь успешны. В то время, как русские изменники не без труда отражали против Красных ворот нападения первого отряда, Лисовский от Терентьевской рощи приспел к ним на помощь со своими казаками и вынудил монастырских воинов укрыться в подстенном рву. Царские воеводы, не желая оставлять ни малейшей поверхности на стороне неприятеля, выслали навстречу Лисовскому свежий конный отряд под предводительством монахов Ферапонта Стогова, Малафея Ржевишина и двадцати других старцев. Между тем с отступлением неприятеля сражение на Красной горе казалось прекращенным; часть там действующих воинов также направилась на Лисовского, а прочие засели на Красной горе и в Глиняном овраге. Иноки стремительно понеслись на Лисовского, который, не выждав их нападения, поспешил отступить за мельницу и за Терентьевскую рощу и остановился в раздолье за горой Волкушей; но отступление его совершено было не без урона, и некоторые из его лучших витязей попались в плен. В сие время Сапега сам поднялся со всеми полками своими и двинулся Клементьевским полем на Красную гору. Лисовский, увидев его движение, спешил спуститься с горы Волкуши и помчался на Красную гору во ф