ланг стоящим там монастырским людям, которых смял и согнал под гору к Пивному двору, где они, остановившись за надолбами, защищались упорно. Летописец при сем случае особенно выхваляет необычайную храбрость крестьянина села Молокова, по прозванию Суета, который на обе стороны бердышом своим бесщадно сек врагов. Лисовский, не видя возможности выбить осажденных из-за надолб, обратился по Красной горе на отряд, укрывавшийся в Глиняном овраге. Начальствующий сим отрядом слуга Пимен Тененев смело выстроился на пригорке у оврага и мужественно отразил нападение Лисовского, который, не думая, чтобы Тененев отваживался противостоять ему, если бы не надеялся быть поддержанным, не решился напирать слишком сильно, опасаясь засады. Тененев же, пользуясь нерешительностью Лисовского, стал мало-помалу отступать и, наконец, скрылся в Косом овраге. Тогда Лисовский бросился за ним в погоню и старался полонить самого его; но Тененев ранил его стрелой в левый висок. Лисовский упал с коня, и смущенные воины его, помышляя уже единственно о его спасении, спешили удалиться с ним в стан Сапеги. Все Клементьевское поле покрылось отступающими врагами; но польские вожди, князь Юрий Горский, Иван Тишкевич и ротмистр Сума, уговорили многих возвратиться к бою на отмщение за рану славного наездника. Жестокая битва снова возгорелась на Красной горе. С обеих сторон сражались с таким остервенением, что, поломав оружие, резались ножами и боролись в обхватку. Несмотря на лучшее вооружение поляков и на превосходство их многочисленной конницы, они не могли одолеть безпанцирных монастырских воинов. Князь Горский был убит, и враги со стыдом и уроном отошли в свои таборы.
Успех утешал осажденных, но не облегчал их гибельного положения. Среди прочих нужд в особенности чувствителен для них был ощущаемый недостаток в дровах. Все кровли, чуланы и задние сени были уже сожжены281. Обратились к житницам, но и их истребление не доставляло достаточного средства на потребности продолжительного сурового времени года. Необходимость требовала допускать почти ежедневные малые вылазки для добывания дров в ближних рощах. Неприятель часто устраивал близ рощ засады, которые причиняли вылазкам немалый вред.
К усугублению опасностей, угрожавших осажденным, единодушие в них очевидно ослабевало. Не все в одинаковой степени одарены крепостью духа, чтобы бестрепетно взирать на возрастающие бедствия. Многие, отягченные нравственной усталостью, устремляли все желания свои к скорейшему избавлению от тяжких своих страданий. Другие, более виновные, старались уже об извлечении личных выгод из замышляемого ими предательства. Раздор и измена вкрадывались в обитель, где до тех пор господствовала вера и воспламененное ею усердие282. По несчастью, не было согласия даже и между главными вождями, князь Долгорукий и Голохвастов явно враждовали друг против друга. За Долгорукова стояли воины, священники и простые монахи, а Голохвастов имел на своей стороне слуг и поселян. Среди сих смут Долгорукому донес дьякон Гурий Шишкин, что монастырский казначей Осип Девочкин давно ссылается с неприятелем, что первый изменник, Осип Селевин, перебежал к Сапеге по его же наущению и, наконец, что ему даже удалось уговорить к предательству самого Голохвастова, который обещал при первой большой вылазке запереть ворота за высланными людьми, дабы воспрепятствовать их возвращению, а между тем через другой вход впустить в обитель польских воинов. Донос коснулся и живущей в монастыре царицы-инокини Марфы Владимировны283. Ее обвиняли в тесных связях с Девочкиным, в переписке с неприятелем и в торжественном признании самозванца за истинного государя и внучатого брата своего. Долгорукий, пораженный важностью доноса, приказал схватить Девочкина и допрашивать в съезжей избе. Напротив того, Голохвастов созвал всех преданных ему поселян у съезжей избы для избавления Девочкина. Долгорукий не без труда успел усмирить мятеж и согласить поселян не останавливать розыска над Девочкиным, за которого, впрочем, явились новые важные заступники. Архимандрит и соборные старцы ходатайствовали за него, от того ли, что действительно не было ясных доказательств в его измене, или, может быть, благоразумные иноки опасались строгостью, даже справедливой, но неуместной, довести до отчаяния Голохвастова и побудить его к явному междоусобию при помощи многочисленных его приверженцев. Как бы то ни было, Девочкин не был казнен, а оставлен в темнице, где долгое время спустя он умер от лютой болезни.
Частные измены продолжались. Двое переяславских детей боярских, Петр Отушков и Степан Лешуков, перебежали к неприятелю и объявили, что обитель снабжается водой посредством подземных труб, проведенных из Нагорного пруда. По сему известию Лисовский приказал нарядить работников для разрытия плотины Нагорного пруда и спуска воды через Служень овраг в речку Контуру. Опасаясь, чтобы осажденные не известились о сей работе через перехваченного языка, он строго предписал своим воинам уклоняться от боя с выходящими из монастыря людьми. Но самая хитрость Лисовского возбудила осторожность в монастырских воеводах. Подозревая, что под оной кроется какой-либо тайный умысел, они ночью выслали охотников, которые тихо приползли к польскому часовому, схватили его и привели в обитель, где на допросе он объявил о раскопке плотины. В ту же ночь осажденные дружно принялись за дело. Все трубы вдруг были отворены; провертели даже и такие, которые от долгого неупотребления засорились. Вода хлынула стремительно и через края наполнила все запасные пруды, во внутренности обители находящиеся; в то же время высланный отряд перебил неприятельских работников, перекапывавших плотину Нагорного пруда.
Архимандрит неоднократно писал в Москву к келарю Авраамию Палицыну, чтобы он приложил все старания о присылке в монастырь помощных людей. Келарь действовал неусыпно, но не весьма успешно. Он беспрестанно умолял царя и требовал ходатайства братьев его, патриарха и Думы боярской, чтобы не оставлять славной обители на осквернение лютому врагу. Его утешали пустыми обещаниями, которых исполнить не намеревались по причине стеснительного положения самой столицы. Авраамий вынужден был объявить, что Троица не в состоянии держаться более месяца, если не примут меры для ее спасения. Тогда встревоженный патриарх представил Василию, что с падением Лавры утратится всякое сообщение Москвы с заволжскими областями, откуда сама столица могла единственно ожидать своего избавления. Царь убедился наконец в необходимости усилить монастырских защитников, но и тут посылаемое подкрепление было почти вовсе ничтожно. Оно состояло только из шестидесяти казаков, под начальством атамана Сухана Останкова, с коими отпустили также двадцать пудов пороха. Келарь, со своей стороны, отправил еще с Останковым Никифора Есипова с двадцатью троицкими слугами.
Останков и Есипов удачно пробрались сквозь неприятельские полки, окружающие монастырь, и вступили в оный пятнадцатого февраля с потерей только четырех казаков, которых неприятель успел захватить и которых Лисовский, в досаде своей за пропущение прочих, приказал казнить в виду обители284. Нельзя было оставить без наказания варварства, столь противного военным обычаям и могущего поколебать твердость осажденных. Долгорукий и Голохвастов совершили месть, и совершили ее жестоко. По повелению их сорок два пленных поляка выведены были на гору старой токарни и казнены под Глиняным оврагом, а девятнадцать казаков претерпели ту же участь у Нагорного пруда на взгорке напротив таборов Лисовского. Это зрелище привело неприятелей в такое отчаяние, что они хотели убить первого виновника оного – Лисовского. Сапеге стоило немало труда, чтоб избавить его от смерти. Впрочем, прибытие вспомогательного отряда ненадолго облегчило осажденных. В непродолжительном времени большая часть людей Останкова и Есипова сделались жертвой свирепствующей заразы, которая еще долго не переставала опустошать обитель.
Наконец, благорастворенность весеннего воздуха распространила целебное влияние на здоровье страждущих. С первых чисел мая месяца болезнь начала ослабевать и скоро совершенно прекратилась. В смертоносном течении своем она поглотила до двух тысяч человек.
Сапега, зная хорошо бедственное положение осажденных, не предпринимал ничего важного против них в течение зимы, а оставался в наблюдении. С одной стороны, он должен был опасаться сообщения заразы, а с другой – он не полагал нужды в каких-либо усилиях против ежедневно изнемогающего неприятеля и считал падение лавры необходимым последствием погибели ее защитников. Но когда зараза миновала, а осажденные не переставали обороняться, то польский вождь решился безотлагательно воспользоваться их ослаблением для нанесения сильного удара всеми полками своими. С полудня двадцать седьмого мая примечено было в его войсках необыкновенное движение. Всадники подъезжали к стенам для обозрения. Другие скакали по Клементьевскому полю и, казалось, избирали места для орудий. Осажденные изготовились к отпору, хотя число из них способных к бою едва доходило до тысячи человек285. Но в минуту опасности пламенное усердие одушевляло и слабейших. Самые женщины толпились на стенах и запасались каменьями, варом и известью. Также не оставили очистить подошвенные бойницы286.
Когда смерклось, неприятели скрытно и тихо подползли к стенам, везя за собой лестницы, тарасы и рубленые щиты. Залп из орудий, поставленных на Красной горе, подал знак к приступу. Загремела музыка; поляки и русские изменники устремились с воплем к ограде; но намерение их напасть врасплох не могло исполниться. Их уже ожидали и приняли мужественно. Из подошвенных бойниц истребляли их пушечным и ружейным огнем, а со стен поражали каменьями, обливали варом и ослепляли известью. Не давали им ни прислонить лестниц, ни придвинуть щитов и тарасы. Бой продолжался всю ночь без малейшего успеха со стороны врагов, которые с рассветом отступили. Осажденные сделали вылазку и, преследуя бегущих, побили многих из них, тридцать человек взяли в плен и овладели всеми приступными снарядами.