о месячного жалованья. Князь обещал заплатить сполна недоимку, когда открыто будет сообщение со столицей.
Устроив сие важное дело, князь Михайло Васильевич занялся военными распоряжениями. Рассчитывая со свойственной ему осторожностью, что небезопасно было бы впустить в Новгород столь значительное число иноземцев, он дозволил Делагарди направить на Новгород только три тысячи шестьсот конных французов и шотландцев, предводительствуемых Эраном Бойе и Отто Мернером297. Прочее же войско Делагарди, состоящее еще из четырех тысяч человек, получило приказание идти под начальством самого Делагарди прямо из Тесова в Старую Руссу на стоявшего там Кернозицкого298, и Скопин выслал туда же из Новгорода Семена Васильевича Головина и Федора Чулкова с отрядом, составленным из дворян, детей боярских, казаков, стрельцов и охочих людей. Головин на пути своем получил донесение от князя Ивана Мещерского, занимавшего Порхов с дворянами и детьми боярскими Шелонской пятины, что под сей город подступили тысяча поляков и русских изменников, посланных Кернозицким. Мещерский просил помощи. Головин немедленно отрядил к Порхову часть дворян, детей боярских и казаков под предводительством голов Лазаря Осинина и Тимофея Шарова, которые, предварительно сославшись с Мещерским, восьмого мая напали врасплох на неприятелей, осаждающих Порхов, разбили их совершенно, отобрали все их набаты, знамена и коши и взяли в плен сто восемьдесят человек. С другой стороны,
Головин продолжал следование свое к Старой Руссе, куда Горн вступил беспрепятственно с передовым войском, состоящим из двухсот сорока шведов. Кернозицкий, не дождавшись его прихода, зажег город и отступил за Ловать, но, желая иметь точное сведение о силе наступающего отряда, он снова выслал за реку разъезд из трехсот человек конницы, который одиннадцатого мая подошел под Старую Руссу299. Горн, извещенный о приближении неприятеля, встретил его и принудил искать спасения своего в бегстве, оставив тридцать пленных в руках шведов. На другой день Головин и Делагарди прибыли в Старую Руссу и тотчас же отправили Чулкова и Горна, усиленного шестью сотнями семьюдесятью шведами, для преследования Кернозицкого300. Передовая дружина их из иноземцев и двухсот русских, предводительствуемая самим Горном, настигла Кернозицкого пятнадцатого вечером при селе Каменке. Шведский начальник, несмотря на малочисленность бывших при нем людей, не усомнился переправиться через реку, отделяющую его от неприятеля. Кернозицкого воины, устрашенные его смелостью, смялись и побежали по направлению к Торопцу, побросав девять пушек, все знамена и часть обоза. Кроме того они потеряли до тысячи четырехсот человек. Одна только наступившая ночь спасла все войско от конечной гибели. В оцепенении непостижимого ужаса неприятель сопротивлялся так слабо, что шведский урон состоял только из шести человек. Засим Горн и Чулков заняли Торопец.
Последствием первого успеха шведского войска было отложение от самозванца городов: Старицы, Осташкова, Холма, Великих Лук, Невеля и Ржевы Пустой301. Самый Псков поколебался. Тамошние именитые люди, духовенство и дети боярские, полагая, что приспело удобное время взять верх над буйной чернью, тайно послали от себя к князю Михайле Васильевичу посадского человека Семена Савельева с обещанием сдать город, если явится перед оным царское войско. Скопин, постигая, сколь полезно было бы для него не оставлять за собой воровского гнезда в важном городе, немедленно приказал идти из Порхова под Псков князю Мещерскому, Осинину и Шарову, подкрепленным несколькими шведами.
Неожиданный случай, казалось, представлял несомненным покорение Пскова302. Город сей загорелся двадцать пятого мая по неосторожности людей, варивших кисель на Полонищи. Пожар сделался ужасным. Весь средний город и Кремль сделались добычей пламени. Не успели даже предохранить от огня складов пороха, от взрыва коего опрокинулись две набережные стены по Великой и по Пскове. Сгорело также множество оружия. Тогда некоторые из псковских детей боярских, не полагая возможным, чтобы жители вздумали еще защищаться, несмотря ни на малое количество уцелевшего пороха, ни на недостаток оружия, ни даже на большие проломы, обнажавшие крепость, отъехали к новгородцам, вероятно, дабы опередить товарищей своих в изъявлении усердия своего к царю.
Пока сие происходило, князь Мещерский приближался к Пскову, и двадцать восьмого мая он напал в десяти верстах от города на атамана Ефима Корсякова, сторожившего Порховскую дорогу с отрядом псковских казаков. Казаки были сбиты, и царские воины на плечах их устремились к городу, который нашли едва ли не вовсе без обороны. Хотя Корсяков еще накануне доносил о подступлении Мещерского, большие люди, желающие всемерно облегчить для царского войска покорение Пскова, утаили сие известие и самого присланного вестника посадили в тюрьму, дабы он не разглашал своего поручения. Они рассчитывали, что двадцать восьмое мая падало в тот год на воскресенье недели св. отцов, в которое обыкновенно псковитяне выходят из города за Великую реку, на стретение иконы св. Богородицы, приносимой из Печерского монастыря. Удаление черни в совершенно противоположную сторону от Порховской дороги подавало им надежду, что Мещерский овладеет городом беспрепятственно. В самом деле, обыватели, ничего не подозревая, высыпали за Великую на Трубину гору в ожидании прибытия иконы, как вдруг пушечные выстрелы с Великих ворот возвестили об угрожающей опасности. Все опрометью кинулись обратно в город и едва успели вовремя засесть на стенах. Начальники царского войска, видя псковитян, готовящихся к обороне, воздержались от нападения на самый город. Посланные не на бой, а только для споспешествования действиям именитых людей, долженствующих по заверению Савельева сдать им город, они признали полезным стараться прежде всего обессилить преданную самозванцу чернь, которая в особенности опиралась на содействие стрельцов. В сих обстоятельствах овладение Стрелецкой слободой, лежащей за Великой, на правом берегу речки Мирожи, было бы весьма важно, потому что пленение там живущих жен и детей стрельцов могло смирить буйство сих необузданных ратников. В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое царские воины переправились за Великую и приступили к Стрелецкой слободе; но стрельцы мужественно отбили их, и они вынуждены были довольствоваться сожжением предместья Завеличье и отогнанием вблизи оного пасущихся коров. После сего малоуспешного поиска они стали на Любатове, откуда посылаемыми разъездами опустошали окрестности.
Между тем в городе все было в страшном волнении. Отысканный и выпущенный из тюрьмы вестник атамана Корсякова служил живым свидетельством о тайных сношениях именитых людей с теми, коих народ почитал за врагов. Раздраженная чернь, отложив всякое повиновение к подозреваемым ею властям, сама стала распоряжаться по внушению свирепых своих страстей. У всех дворян и детей боярских, находящихся еще в Пскове, отняли боевых коней и отдали стрельцам для вылазок, а у тех, которые после пожара отъехали к новгородцам, описали даже все имение, а жен их посадили под стражу. Трудно было бы винить чернь, если б она ограничилась сими предостерегательными мерами, вполне оправданными справедливым недоверием. Но скоро она вышла из пределов умеренности, для нее вовсе не естественной. Должно признаться также, что приверженцы царя поступками своими раздували пламень народной ярости. Именитые люди и духовенство не переставали сноситься с новгородцами. В один день священник и дьякон церкви Николая Чудотворца перелезли через городскую стену в намерении передаться новгородцам. За ними погнались. Дьякон успел безвредно уйти в Любатово, но попа поймали и пытали. Он оговорил многих, которых также схватили и пытали у Смердьих ворот. Хотя у пытки находились самозванцевы воеводы, Александр Жировой-Засекин и дьяк Иван Луговский, и также старосты псковские и посадские, но слушались не их, а простого стрельца Тимофея, по прозвищу Кудекуша Трепец, который при помощи суровой настойчивости своей сделался настоящим властителем города. По мановению его ударили в набат, и чернь стала пресыщаться лютейшими неистовствами. Бывшего царского воеводу боярина Петра Шереметева удавили в тюрьме, а многих детей боярских мучили, жгли и ломали им ребра. Трепец основывал владычество свое на ужасах губительства.
Царское войско недолго стояло в Любатове. Так как малочисленность его отнимала надежду силой покорить Псков, то во избежание напрасных трудов и бесполезной траты времени князь Скопин отозвал в Новгород князя Мещерского с товарищами303. Таким образом, псковичи остались при своей воле или, лучше сказать, при своем своевольстве.
Князь Михайло Васильевич оставался в Новгороде только для того, чтобы дать время Делагарди обогнуть озеро Ильмень и поравняться с ним. Когда же известился, что шведский вождь переступил за Шелонь, то Корнилий Чеглоков получил от него повеление двинуться по Московской дороге с иноземцами, приведенными Эраном Бойе и Мернером304. Вслед за сими передовыми и сам Скопин выступил из Новгорода десятого мая с главным русским войском, которое, за отряжением Головина и Чеглокова, едва ли состояло из трех тысяч человек305. Подвизаясь на действия решительные, князь чувствовал необходимость держать в совокупности средства свои и всемерно избегал опасного раздробления сил. Вследствие сего он послал повеление Головину, Делагарди и Горну следовать к Московской дороге на соединение с ним306. Одному Чулкову предписано было оставаться в Торопце для удержания в повиновении вновь покорившиеся города.
Горн, на возвратном пути своем из Торопца, известился, что неприятельский отряд засел в лежащем поблизости Холма Хлавицком монастыре.307 Горн немедленно обратился туда, взял приступом монастырь и истребил находящихся там неприятелей. По совершении сего подвига он двадцать третьего мая возвратился к Делагарди, который направил его в Торжок с восемью сотнями человек конницы и двумя сотнями пехоты