Столица ожидала прибытия Скопина с тем большим нетерпением, что одно приближение его имело уже спасительное влияние на дух при царе находившегося войска. Сие испытал на деле гетман Рожинский, который, по наущению вновь прибывшего в Тушино пана Бобовского, пятого июня двинулся к Москве; высланные царем бояре князь Дмитрий Шуйский, князь Андрей Голицын, князь Иван Куракин и князь Борис Лыков встретили его на Ходынке и вступили с ним в жаркий бой323. Победа осталась на стороне бояр, которые гнали неприятеля на расстоянии пяти верст и взяли в плен до двухсот человек. После сей неудачи Рожинский оставался в бездействии около трех недель, но, наконец, имея известие, что Скопин уже достигал Торжка, решился новым поиском предупредить его прибытие. Двадцать пятого июня он выступил со всеми силами из Тушинского стана в намерении сжечь деревянный город. Царь снова выслал ему навстречу свои полки, которые опять столкнулись с ним на Ходынке. Сражение продолжалось весь день с большим остервенением с обеих сторон. Неприятель стал было одолевать и опрокинул противостоящую ему конницу, отчего и царская пехота начала колебаться. Но скоро приспели ей на помощь с одной стороны боярин князь Куракин, а с другой бояре князь Андрей Голицын и князь Лыков, которые, стремительно ударив на врагов, успели дать другой оборот делу. Бой возобновился жестоко. По свидетельству летописца, никогда еще царские воины не оказывали такого мужества против тушинских злодеев, которые не устояли и были гонимы до таборов своих. Некоторые из них в смятении своем не попали на Тушинскую дорогу и, втоптанные в Москву-реку, там потонули. Двести поляков и сорок русских мятежников попались в плен. Неприятели потеряли также несколько орудий, знамен, набатов и литавр. Поражение сие было для них так чувствительно, что они более не отваживались открытой силой подходить к Москве.
Стеснение столицы, однако же, продолжалось по причине упорства Млоцкого держать в строгом обложении Коломну. Напрасно город сей ожидал освобождения своего от Прокопия Ляпунова, который действительно выступил из Переславля-Рязанского с преданными ему рязанцами в намерении подать руку помощи осажденным324. Первые его действия были удачны. Он очистил от неприятеля города Пронск, Михайлов и Зарайск; но когда приблизился к Коломне, то был разбит Млоцким и был вынужден отказаться от своего предприятия. Впрочем, сам Млоцкий, наконец, встревожился. С одной стороны, до него доходили слухи о вступлении Скопина в Тверь, а с другой – он имел донесение о приближении крымских татар, шедших прямо на Коломну. В сих обстоятельствах он не дерзнул оставаться под Коломной и семнадцатого июля отступил к Серпухову325. Неделю спустя калга-султан прибыл к Оке, близ Коломны, с сорока тысячами татар и, остановившись за рекой, прислал в Москву просить наставления для дальнейшего направления. Царь приказал ему идти к столице. Но о татарах в сем году более нет никаких современных сведений, и потому должно полагать, что калга-султан, искавший более беспрепятственного грабежа, чем случая к настоящему бою, не дерзнул перейти за Оку и воротился в Крым, не предприняв ничего важного в пользу призвавшего его царя.
Однако в Тушине вор немало беспокоился о приближении князя Михайлы Васильевича. Не смея сам ослабить себя под Москвой, он поручил Сапеге принять надлежащие меры к подкреплению Зборовского и писал ему о том еще при первом известии об отступлении Зборовского от Торжка326. Когда же самозванец получил донесение о поражении Зборовского в Твери, то, усугубляя настояния свои, он повторными грамотами убежал Сапегу не тратить времени под Троицей за курятниками, которыми он овладеет без труда, если успеет разбить князя Скопина, и потому предлагал ему обратить усилия свои преимущественно на сего князя327. Сапега, полагая себе за бесчестье отступить от монастыря, не взяв оного, отговаривался, медлил, и, наконец, когда и сам убедился, что даже для успеха предпринятой им осады необходимо остановить стремление Скопина, то и тут оставил значительную часть своего войска под Троицей и двинулся на Скопина только с пятью хоругвями гусарскими, четырьмя пятигорскими и двумя казацкими328. Отряд сей выступил восемнадцатого июля и, пройдя через Дмитров, достиг двадцатого берегов Лютосьмы. Тут Сапега узнал, что Скопин переменил направление свое.
Князь Михайло Васильевич, продолжая следование свое к Москве, находился уже в Городне, в ста тридцати верстах от столицы, как вдруг получил поразительное известие, что шедшие за ним иноземцы отказываются более помогать ему329. Неудовольствие, питаемое ими за недопущение их к продолжению приступа Твери, скоро печально разразилось при подстрекании злонамеренных людей. Едва Делагарди отошел несколько верст от Твери, как мятеж вспыхнул в его войске330. Финляндцы первые взволновались и объявили, что, не получая условленной платы, они не полагают себя в обязанности углубляться в Россию и без всякого ручательства подвергаться вероломству московского народа. Сначала пристали к ним немцы и французы, и, наконец, поколебались и самые шведы. Напрасно Делагарди, душевно сокрушенный, всячески старался восстановить порядок. Ни угрозы, ни увещания его не подействовали, и он вынужден был сам отвести войско свое обратно в Тверь, дабы сохранить в нем некоторое устройство и не утратить безвозвратно возможности на будущее время еще полезно содействовать князю Скопину, умевшему внушить ему искреннюю к себе преданность. Иноземцы засели в Твери, где уже не нашли поляков, поспешивших очистить город, как предугадывал
Скопин, лишь только открылся для них свободный путь на Тушино331. Делагарди, сколь возможно скрывая неповиновение войска, притворился, будто пошел назад по собственному побуждению, и написал Скопину, что приведен был к сей решимости неисполнением договора со стороны русских, которые вместо заслуженной иноземцами платы за четыре месяца удовольствовали их только за два месяца и также не очистили еще Корелы, хотя по договору город сей должно было сдать шведам одиннадцать недель спустя после вступления их в Россию, то есть двадцать восьмого мая.
Князь Михайло Васильевич, столь неожиданно оставленный союзниками своими, подвергся бы неминуемой гибели, если бы отважился с одним находящимся при нем малочисленным русским войском продолжать движение свое к столице. Ему не оставалось более другой надежды действовать успешно, как соединившись предварительно с силами, находящимися при Вышеславцеве, в Ярославле, и с Жеребцовым, в Костроме. Дабы успеть в оном, он переправился в Городне через Волгу и, прикрываясь сей рекой, направился вниз по левому ее берегу на Калязин332. Впрочем, он не совсем еще отчаялся уговорить Делагарди снова помогать ему и для того послал к нему с увещаниями Иваниса Ададурова.
Сапега, видя, что со стороны Твери опасность миновала, решил возвратиться к осаде Троицкого монастыря, влияние коего не переставало быть главным предметом его помышлений. Двадцать первого июля он соединился со Зборовским в Николаевском монастыре, а двадцать четвертого вместе с ним прибыл под Троицу333.
Зборовский, осмотрев монастырь, немало удивился долговременному сопротивлению защитников столь малого места и, насмехаясь над Сапегой, укорял его, что не умел лукошка взять и сидевших в нем ворон передавить334. Оскорбленный Сапега собрал двадцать шестого числа генеральное коло, на котором все единогласно опять требовали штурма. Сапега согласился удовлетворить общему желанию.
На другой день занялись нужными приготовлениями. Сам Сапега объезжал монастырь кругом со всеми полковниками и ротмистрами. Для предупреждения беспорядка указано было, кому и в каком порядке приступать к какой стене или башне и также сколько человек отряжать для приставления лестниц.
Готовясь к решительному действию, неприятель хотел еще испытать силу увещаний, подкрепляемых ложными известиями. Подосланные им боярин Михайло Салтыков, дьяк Иван Грамотин и несколько простолюдинов русских подъехали к ограде и уверяли монастырских людей, что Сапега возвратился с победой, что князь Скопин и шведы были им совершенно разбиты, что Скопин сам поддался царю Димитрию и что, наконец, даже и Москва покорилась и выдала царя Василия и окружающих его бояр. Осажденные догадались, что такое скопление печальных известий было только грубым обманом. Они отвечали, что изменники очевидно баснословят и что поверят им только, если они признаются, что князь Михайло Васильевич трупами их запрудил Волгу.
Приступ начался двадцать восьмого335, за три часа до рассвета. Сапега сам расставил полки и отдал приказание, чтобы все двинулись в одно время, по первому вестовому выстрелу, примечая, откроют ли осажденные огонь, или нет? В первом случае предписывалось явно подступать, а во втором подходить к стенам как можно скрытнее. То же вменялось в обязанность наблюдать и при втором вестовом выстреле, но при третьем все вдруг должны были кинуться на стены. Сколь ни благоразумны были сии распоряжения, непослушные поляки не хотели следовать им. Всякий действовал только по собственному своему усмотрению, отчего неминуемо произошло замешательство, несовместное с успехом предприятия. Хотя после претерпенных в обители бедствий в ней не оставалось более двухсот человек, способных к бою, однако же и сия горсть воинов отразила без больших усилий врагов, приступавших недружно и беспорядочно. Вся потеря со стороны осажденных состояла в одной женщине, убитой на стене. Кроме нее, не было никого не только убитого, но даже и раненого. Неприятель же понес значительный урон. В особенности много потерпели воины Зборовского, упорствовавшего более прочих перед лукошком, коего неприступность суждено было ему испытать на опыте, за что сам он в свою очередь подвергся нареканиям и насмешкам Сапеги и Лисовского.
Худой успех сего третьего общего приступа336 привел в такое уныние польских вождей, что они готовы были снять осаду, но, не смея взять на себя ответственности за отступление, они тридцатого числа опять созвали коло. Тут польская надменность вновь восторжествовала. Положили не отходить от монастыря, но принять нужные меры для отражения князя Скопина, если бы он вознамерился учинить нападение на стан осаждающих.