л в сей день из Орши и расположился в Дубровне, а восьмого перешел в Ивановичи, где созвал военный совет для решения вопроса, переходить ли границу с войском, налицо уже находившимся, или ожидать, чтобы все собрались8. Хотя не только Жолкевский, но даже и первейший из любимцев короля, Ян Потоцкий, воевода Брацлавский, находили неосторожным начинать войну без достаточных сил, однако ж настояние литовского канцлера Льва Сапеги превозмогло их благоразумные представления9. Так как Сапега не переставал уверять, что нужно одно присутствие короля под Смоленском, чтобы побудить город сей к сдаче, совет признал, что не было причины терять времени в ожидании остальных войск.
В нетерпении своем открыть военные действия канцлер на другой день же вступил в Россию с передовым отрядом каштеляна Пржемыского. Король только одиннадцатого числа переправился через реку Иваку, образующую границу обоих государств, и остановился в Васильеве, а тринадцатого перешел в Красное10.
Переступая за рубеж, Сигизмунд отправил в Москву Степана Струмиловского с разрывной грамотой11 и вместе с тем послал в Смоленск универсал12, в коем уверял граждан, что входит в Россию не как неприятель, а как избавитель, призванный многими россиянами. Вместе с тем он обещал смолянам богатые милости и сохранение их веры и обычаев, если покорятся добровольно, а в противном случае угрожал им конечным разорением13. Шеин принял универсал, но не хотел отвечать письменно, а отпуская привезшего оный, сказал ему: «Ты много пустого говоришь. Короля нет при войске; он остался в Вильне, идет только Лев Сапега с Жолкевским. Ежели в другой раз приедешь с такими же предложеньями, напоим тебя водою». К сему воевода присовокупил, что все смоляне дали в соборе клятвенное обещание не бить челом королю и его панам и готовиться на смерть за святую веру, за Божии церкви и за царя14.
Самый отзыв сей, несмотря на строгость выражений, придавал еще более весу советам Сапеги, который, казалось, основательно обнадеживал, что для убеждения Шеина к сдаче города стоило только королю самому показаться под Смоленском. Сигизмунд, продолжая поход свой, ночевал шестнадцатого в Соросне, семнадцатого на реке Ухине, а девятнадцатого в Лубне15. В тот же день Сапега и Пржемыский подступили под Смоленск и имели первую стычку с тамошними воинами. На другой день король перешел на речку Ясенку, а двадцать первого прибыл под Смоленск и стал лагерем от Оршинской дороги до Днепра, между каменных монастырей Троицкого, Спасского и Богородицкого16. Двадцать второго гетман Жолкевский подъезжал к крепости и обозревал местность вокруг оной для назначения выгоднейшего направления предполагаемым осадным работам.
Город Смоленск, лежащий на косогорах левого берега Днепра, был обнесен каменной стеной, имевшей в окружности пять верст, в высоту от семи до шести сажень, а в толщину две с половиной сажени. Она оборонялась тридцатью восемью круглыми и четвероугольными башнями, из коих в девяти находились ворота17. Ограда, построенная прочно, сама по себе представляла довольно значительное препятствие, но доступ к ней не был защищен никаким внешним укреплением, даже рвом. Только по приказанию Шеина устроены были наскоро перед некоторыми воротами для прикрытия их срубы наподобие изб. Под городом находились слободы, а на противоположном берегу Днепра распространялся обширный посад, состоящий из шести тысяч домов, жалея кои смоляне сначала положили было отстаивать посад. Но когда показалось главное королевское войско, то Шеин объявил гражданам, что не полагает возможным защищать вместе и посад, и город. Тогда все в благородном порыве воскликнули: «Жги, жги!» В следующую ночь весь посад сделался жертвой пламени. Часть подгородных слобод была уже сожжена при первом появлении Сапеги и Пржемыского; но осажденные сохранили Пятницкое предместье, лежащее при Днепре по Красненской дороге и прикрытое окопом, имевшим сообщение с крепостью. Шеин, угадывая, что главнейшие усилия неприятеля будут устремлены с сей стороны, по причине удобности сообщений с Польшей, желал занятием сего предместья усилить оборону угрожаемой части ограды и заменить по возможности внешние укрепления, в коих столь нуждалась вверенная ему твердыня. Город был изобильно снабжен съестными припасами и военными снарядами. В пушках также не было недостатка: их считалось около трехсот; но войска было немного. За отряжением Борятинского и Ададурова в помощь князю Скопину ратных людей в Смоленске оставалось не более четырех тысяч18. Напрасно Шеин, в намерении усилить сие число, требовал даточных из волостей Смоленского уезда. Крестьяне, прельщенные обещанной им от короля вольностью, не хотели сражаться против него и отказались от присылки даточных19. Граждане, хотя и лишенные всякого постороннего пособия, не менее того решились свято исполнить данную ими присягу обороняться до последней крайности20.
Шеин, готовясь к отчаянному отпору, принимал все благоразумием указываемые меры для водворения надлежащего устройства в оборонительных действиях. Оставив внутри города в запасе половину своего войска, он другую половину распределил на тридцать восемь отрядов и поручил каждому из них охранение особой башни с прилегающей стеной21. Таким образом, каждый заранее знал свое место, и в час опасности устранялась суетливость и с ней сопряженное вредное замешательство, а между тем начальники отрядов, подвергнутые личной ответственности, одушевлялись похвальным соревнованием один перед другим.
Обозрев крепость, Жолкевский по приказанию короля созвал военный совет. В особенности желали знать мнение немецких полковников, находящихся при польском войске22, потому что полагали их более прочих сведущими в осадном деле. Но ничего основательного предложено не было. Правда, многие с пренебрежением отзывались об укреплениях города, говорили, что это не крепость, а зверинец, и хвастливо утверждали, что можно скоро одолеть осажденных, однако ж для достижения сей цели ограничивались указанием на средства малонадежные и неудобоисполнительные. Гетман распустил совет без заключения и только для ободрения войска довольствовался неопределенным обнадежением, что дело кончится успешно без замедления. Но королю наедине он говорил иначе. Он представил ему, что привезенного огнестрельного снаряда недостаточно для разрушения крепкой городской стены, что подкопы и выбивальные ступы суть средства, которые удаются только при оплошности неприятеля, осажденные же, напротив того, с первых действий уже оказываются весьма бдительными и осторожными, что в сих обстоятельствах нет надежды на близкое покорение города и что потому ему, гетману, казалось бы выгоднее, не упорствуя в осаде, обратиться к другим предприятиям. Высокомерный Сигизмунд и слышать не хотел об оставлении намерения взять Смоленск; не уважая благоразумных советов опытного вождя, он приказал действовать при помощи выбивальных ступ.
Исполняя волю его, войско выступило из лагеря в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое сентября. Польская пехота остановилась впереди лагеря против Пятницкого предместья, а между тем пан Вайгер, староста Пуцкий, с немецкой пехотой направился к Копытецким воротам, а мальтийский кавалер Новодворский с венгерской пехотой к Аврамьевским воротам, конница поддерживала пехоту, следуя издали за ней23. За полтора часа до рассвета литовский маршал Дорогостайский, устроив батареи перед польской пехотой, открыл огонь из полевых пушек по Богословской башне и вместе с тем приказал из мортир метать бомбы во внутренность крепости. Стрельба сия имела предметом обратить внимание осажденных на ту часть ограды, где предполагалось произвести только притворное нападение и таким образом способствовать настоящим действиям отрядов Вейгера и Новодворского, которым поручалось ворваться в город с противоположных двух сторон, выбив ступами назначенные каждому из них ворота. Хотя осажденные, встревоженные действиями Дорогостайского, действительно готовились главными силами своими противостоять ему, однако ж и прочие части ограды не были оставлены без защитников. Отряды, посланные к воротам, встретили значительное сопротивление. Вейгера даже не допустили к Копытецким воротам. Новодворский сначала действовал успешнее, несмотря на встреченные им препятствия. Перед Аврамьевскими воротами находился сруб, оставляющий для прохода к воротам только тесный заулок вдоль ограды, чрез который едва можно было человеку провести лошадь. Новодворский смело вбежал в заулок с людьми, несущими ступы, и, ползая под самым жерлом орудий, поставленных в подошвенных бойницах, достиг ворот, к коим привинтил ступу. Затворы были мгновенно выбиты, но за ними нашлись другие, которые также вынуждены были выбивать другой ступой. Приставлявшие ступы бросились было в город, но, к счастью осажденных, не все участвующие в предприятии Новодворского одушевлены были его примерным мужеством. Королевские трубачи, долженствующие быть при нем, малодушно оставили его, и их нигде отыскать не могли, дабы подать условленный знак стоящему позади войску об успешном действии ступ. Таким образом, конница, находящаяся в некотором расстоянии, не слыша труб и потому предполагая, что предприятие не удалось, не только не тронулась с места, но даже отступила. Венгерская же пехота, придвинутая ближе к воротам, хотя и извещена была о выломлении их, но и она отказалась идти в город, будучи удержана от исполнения своего долга боязливым начальником капитаном Марском. Новодворский, оставленный без надлежащего подкрепления, принужден был отступить. Впрочем, сие неудачное покушение недорого стоило осаждающим. Действие происходило ночью, и за темнотой осажденные стреляли без разбора. Весь урон немецкой и венгерской пехоты состоял из 10 человек убитых и 70 раненых.
В следующую ночь немецкая пехота вознаградила эту неудачу довольно блистательным действием. Учинив нападение за четыре часа до рассвета на окопы Пятницкого предместья, она вытеснила защищавших их смолян и выжгла все предместье, за исключением только семи церквей.