Осаждающие, ободренные сим успехом, высыпали в ночи с двадцать шестого на двадцать седьмое за два часа до рассвета из пепелища завоеванного ими предместья и приступали к Пятницким и Фроловским воротам, но и в том и другом месте были отбиты с уроном.
Двадцать седьмого прибыл под Смоленск атаман Олевченко с несколькими тысячами запорожских казаков24. Сильное подкрепление сие дало королю возможность совершенно обложить город. Казаки с отряженным к ним гусарским полком пана Вайгера расположились при монастыре Св. Духа, лежащем при левом берегу Днепра на восток от города25. От полуденной стороны сильная отводная стража, высланная из королевского стана, наблюдала за дорогами, ведущими в Рославль и Ельню, и связывала разъездами своими главное войско с казаками. Правый берег Днепра также не остался без наблюдения. Туда отрядили две тысячи коней под начальством пана Потоцкого, которого сообщение с королем обеспечивалось наведенным мостом под Троицким монастырем.
Стеснив таким образом осажденных, Сигизмунду предстояло еще изыскивать новые средства к покорению города, ибо ничтожность надежд, питаемых на действие выбивальных ступ, уже была доказана на опыте. Оставалось прибегнуть к подкопам и к громлению стен орудиями. При сем случае гетман Жолкевский еще раз представлял королю, что при войске не было пушек достаточного размера для учинения доступного пролома и что на подкопы также полагаться не должно, в особенности потому, что через переметчика известно уже было, что осажденные, для предохранения себя от взрывов, поделали вокруг стен подземные слухи26. В сих обстоятельствах стоять под Смоленском со всем войском казалось гетману напрасной тратой времени, и потому он предлагал, оставив город в обложении посредством трех отрядов, крепко окопавшихся в приличных местах, двинуться с главными силами под Москву, где можно было надеяться найти важных сообщников, ибо, по полученным сведениям, бояре, державшие сторону Лжедимитрия, весьма доброхотствовали королю. Доводы гетмана поколебали Сигизмунда. Он показывал уже наклонность принять его совет, который ему нравился в особенности потому, что, следуя оному, начатое предприятие против Смоленска не оставлялось совершенно, а только изменялось в исполнении, и, следственно, не оскорблялось самолюбие тщеславного венценосца. Но знаменитый Жолкевский имел в Потоцких и других вельможах, окружавших короля, завистников, беспрестанно силившихся противоречить ему. Их настояния превозмогли, и Сигизмунд, решительно отбросив предложение гетмана, приказал устроить батареи и вести подкопы.
В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое пан Вайгер поставил туры за речкой Чурилой, близ Днепра27, и учредил из них батарею для осадных орудий, для охранения коей отрядили шестьсот человек пехоты польской и две хоругви немецкой; впоследствии к ним еще присоединили двести человек венгерской пехоты28. В ту же ночь пан Дорогостайский, имея при себе семьсот человек пехоты и шесть орудий, устроил шанцы на правом берегу Днепра на пепелище посада.
В следующий день неприятельские орудия открыли огонь. Дорогостайский стрелял внутрь города и причинял большие опустошения, в особенности потому, что городские здания, построенные на скате к Днепру, почти все подвергались беззащитно его ударам. Вайгер же, со своей стороны, направил батарею свою на Богословскую башню, с которой скоро удалось ему сбить верхние бойницы. Но дальнейшего успеха не было. В двух осадных орудиях оказались трещины, так что из них стрелять сделалось невозможным. Между тем осажденные в предосторожность от пролома принялись засыпать землей башню и сделали новый окоп позади оной. Поляки, не надеясь более разрушить башню, почли бесполезным продолжать стрельбу с батареи Вайгера. Прекратив ее действия, они в ночь с тридцатого сентября на первое октября отвезли обратно в лагерь осадные орудия.
Зато осаждающие занялись с новым усердием работами на правом берегу Днепра. В ночь со второго на третье октября Дорогостайский приказал сжечь мост на реке против Фроловских ворот; прервав таким образом сообщение города с правым берегом, он подвел шанцы свои ближе к городу и устроил в них мортирную батарею, из которой следующей ночью метали бомбы в крепость. Полагая осажденных устрашенными действием бомб, канцлер Сапега отправил к ним четвертого числа гайдука с предложением войти в сношение с литовцем Богданом Велижаниным, имеющим к ним поручение от короля. Смоляне отвечали, что охотно выслушают Велижанина. Поляки, по врожденному самонадеянию всегда наклонные предаваться лестным мечтам, нимало не усомнились в готовности осажденных к сдаче. В сем предубеждении из королевского стана послано было повеление Дорогостайскому удержаться от неприятельских действий.
Велижанин пятого числа подъехал к городу, имел свидание со смолянами, коих убеждал к сдаче, повторяя прежние обещания короля о сохранении их веры, прав и обычаев. Смоляне, рассуждая с ним, изъявили благодарность за милостивое к ним расположение Сигизмунда и изъявляли только опасение насчет известного самовольства поляков, от насилия коих и самая власть королевская казалась им недостаточным предохранением. Впрочем, они сказали, что доложат обо всем воеводам и на другой день дадут решительный ответ.
Поляки из самых слов осажденных выводили заключение о наклонности их к покорности и потому нимало не полагали, чтобы обещанный ответ мог быть неудовлетворительным. В сем предубеждении они шестого числа опять отправили Велижанина к стенам крепости. Но ожидания их не исполнились. Смоляне, вышедшие на переговоры, обошлись с Велижаниным приветливо, потчевали его водкой, однако ж объявили, что не нарушат данной ими присяги оставаться верными царю Василию Ивановичу и что прямой долг повелевает им защищаться всеми силами.
Очевидно, что податливость смолян в продолжение переговоров была только военной хитростью, коей они обязаны были полезному для них двухдневному отдохновению. Разгневанный король приказал немедленно пану Вайгеру снова приняться за осадные работы против Богословской башни. В ночь с шестого на седьмое Вайгер подвел шанцы свои ближе к стене и устроил в них батарею в четыре осадные пушки, которые с утра открыли огонь свой по Богословской башне. В следующие дни орудия, как Вайгера, так и Дорогостайского, не умолкали, а между тем Вайгер из шанцев своих выводил к стене подступной ров, который в ночь с десятого на одиннадцатое доведен уже был на расстояние только тридцати шагов от стены.
Но твердость осажденных не ослабевала. Доблестный начальник их, Шеин, сам не избегая ни трудов, ни опасностей, почти не сходил со стен и занимался с одинаковым рвением как военными распоряжениями, так и внутренним управлением города29. В особенности он бдительно наблюдал, чтобы в оном не родилось ни малейшего помышления о сдаче. Один сотник позволил себе произнести следующие слова: «Однако ж, когда сил недостанет, должны будем сдаться, а лучше бы вовремя». По приказанию Шеина его схватили и запытали30. Сим примером устрашив слабодушных и злонамеренных, верный воевода старался укреплять всех на пути долга и чести. Одушевленные им смоляне делали частые вылазки и иногда с замечательной отважностью. Так, например, пятнадцатого числа, среди дня, шесть смолян, переплыв в лодке через Днепр, ворвались в передовые шанцы Дорогостайского, схватили развевающуюся хоругвь пана Любомирского, старосты Сандецкого, и унесли ее в город безвредно для себя, хотя при шанцах сих находились на страже семьдесят два гайдука, коим поручено было не допускать осажденных к реке31. Беспечность стражи, ознаменованная столь для поляков постыдным случаем, навлекла на виновных гнев Сигизмунда. Он приказал их подвергнуть военному суду. Поручик, начальствовавший над стражей, был приговорен к смерти, а гайдуков его положили послать без очереди в головные ряды войска при первом приступе.
Хотя осажденным настоящей помощи ожидать было неоткуда, однако ж их не совсем оставили при одних собственных оборонительных средствах. Князь Скопин, сам имея едва достаточные силы, чтобы противостоять неприятелям, заграждающим ему путь к Москве, не мог без явного безрассудства ослабить себя отряжением части войска своего на выручку смолян, но, желая по возможности облегчить трудность положения их, он послал тридцать детей боярских для возбуждения крестьян соседственных к Смоленску селений против врагов Отечества. Так как, несмотря на королевские обещания щадить мирных жителей, непослушные поляки неистовствовали в деревнях, то обыватели, оставляя дома свои, разбегались по лесам. Из них удалось одному из посланных детей боярских составить шайку в три тысячи человек, которая, из лесов нападая на польских кормщиков, истребляла их и тем затрудняла продовольствие королевского войска.
Неприятельские батареи не переставали действовать, и двадцать шестого удалось Вайгеру проломить верхнюю часть малой четвероугольной башни, соседственной к Богословской. С другой стороны города запорожцы сделали покушение ворваться в ворота врасплох. В ночь с тридцатого на тридцать первое они бросились к ним с топорами в руках. Но осажденные были настороже и, встретив их сильной стрельбой, принудили отказаться от своего предприятия.
Медленное и почти вовсе безуспешное действие осадных работ убедило наконец Сигизмунда, что не так легко ему будет овладеть Россией и что в особенности ему должно стараться об умножении собственных сил своих. Для вызова нового войска из Польши недоставало ни времени, ни денег, но в самой России находились на службе у Лжедимитрия многочисленные польские роты, кои можно было употребить в пользу. Сколь ни своенравна была составляющая их шляхта, но со всем тем казалось неимоверным, чтобы она осмелилась явно ослушаться короля, призывавшего ее под государскую хоругвь свою. Однако ж предвиделось, что дело не обойдется без трудных переговоров с буйными головами беспутной вольницы, и потому король решился послать под Москву людей именитых, пользующихся личным уважением. Огромная свита умножала наружный блеск сего важного посольства, которое составляли С