танислав Стадницкий, каштелян Пршемыский, Христофор Збаражский, староста Кременецкий, Януш Скумин Тишкевич, писарь литовский, Станислав Доморацкий, подстолий Львовский, Мартын Казановский, гусарский полковник32. Каждый из них имел при себе свою роту, да кроме того придали им еще несколько войска, так что всего-навсего находилось при них до восьмисот всадников и тысяча двести восемьдесят человек пехоты с двумя пушками33.
В гласном наказе, данном послам, вменялось им в обязанность начать объяснением, что вступлению короля в Россию подали повод неоднократное вторжение русских в границы республики, несмотря на перемирное время, нарушение народного права удержанием королевских послов по повелению царя Василия, пролитие крови польской шляхты, возбуждение царем татарских орд к набегам на Червонную Русь и на Подолию, помощь деньгами, даваемая шведскому королю в поисках его на не принадлежащую ему Лифляндию, и, наконец, опасение, чтобы впоследствии польское войско, утомленное продолжительной войной, ослабленное понесенным в боях уроном, не уступило соединенным силам русских и шведов и не навело их в самые недра Литвы и Польши, от чего могла бы возгореться война, которую веками трудно было бы утушить34. Изложив сии причины королевского похода, послы должны были убеждать поляков, что король поступит с ними, как отец с детьми, если они, уважая его волю и совет, согласятся для блага Отечества постановить договор, для обеих сторон выгодный.
Но к гласному наказу приложено было тайное наставление, коим между прочим предписывалось послам: 1) внушать всем полякам, что пристойнее служить природному государю своему, чем чужеродному пришельцу, и что всякий из них обязан пещись об умножении выгод польской и великого княжества Литовского; 2) отвечать тем из них, которые выставлять бы стали понесенные ими труды, раны и убытки, что скорее получат следующее им вознаграждение, когда совокупными силами польское оружие восторжествует над целой Россией, и что тогда царская казна удовлетворит их всех по мере возможности; 3) объявить, что король без нарушения справедливости не может уделить на сие ничего из казны польской и что те, которые согласятся соединиться с королевским войском, хотя и будут получать обыкновенное жалованье, но только с тех пор, как вступят в службу Сигизмунда; 4) более всего стараться уговорить начальников и старшин, обещая им награждение не только в России, но и в Польше, и даже суля им знатные староства; наконец, 5) обнадежить русских, которые изъявят желание передаться королю, что его величество их примет милостиво, сохранит ненарушимо их веру, обычаи и законы и не только не лишит никого из них ни имения, ни чинов, но даже наградит их новыми поместьями и почестями.
Все сие относилось к прельщению сподвижников самозванца, но, кроме того, послы имели поручение войти в сношение, с одной стороны, с царем, а с другой – с московскими властями. Сигизмунд, полагая, что, может быть, Василий, убежденный в своем бессилии, не откажется для восстановления мира на важные пожертвования в пользу республики, написал ему письмо, в коем вызывал его на переговоры. Послы, по прибытии своем в Тушино, должны были отправить сие письмо в Москву и предложить царю выслать в стан уполномоченных для постановления удовлетворительных для Польши условий. Переговоры сии предполагалось вести тайно, но если бы молва о них разнеслась между поляками, то послам предписывалось не признаваться, что они действуют по приказанию короля, а говорить, что сами решились побуждать Шуйского к прекращению дальнейшего пролития христианской крови, к вознаграждению за обиды, причиненные королевству Польскому и полякам, и к дружелюбному удовлетворению войска, под Москвой стоящего.
Предполагаемые сношения с царем, по крайней мере, клонились только к отторжению некоторых областей от России, но сношениями с московскими властями король целил гораздо далее. Завладение всей Россией ему казалось делом сбыточным. В намерении направить русские умы к сей ужасной развязке он снабдил послов грамотой к патриарху, духовенству и гражданским чинам, в коей обещал избавить их от претерпеваемых ими напастей, если они с должной признательностью примут его помощь и покровительство, и обнадеживал их, что исповедываемая ими вера не потерпит никакого утеснения и сохранится неприкосновенно.
К одному самозванцу от короля не было никакой посылки. Только писали к нему сенаторы, называя его светлейшим князем и прося его радушно принять послов и позволить им оставаться в его лагере, сколько дела их того требовать будут.
Послы, получив все наставления, коими надлежало им руководствоваться в разнообразных действиях своих, выехали из-под Смоленска второго ноября35. Прежде чем опишем, в каком положении они нашли Тушинский стан, покажем, что происходило между царскими войсками, силившимися открыть себе путь к Москве, и самозванцевыми приверженцами, препятствующими им достигнуть сей цели.
Более двух месяцев князь Скопин оставался в Колязине, нетерпеливо ожидая Делагарди, который наконец соединился с ним двадцать шестого сентября36. Дабы не подать повода к новым неудовольствиям, князь поспешил послать к шведскому военачальнику мехов для раздачи войску на четырнадцать тысяч девяносто четыре рубля (примерно сорок девять тысяч девятьсот четырнадцать нынешних серебряных). Таким образом, несколько удовлетворив иноземцев и имея уже при себе восемнадцать тысяч русских и две тысячи двести иноземцев, он со всеми силами переправился за Волгу и шестого октября вступил в Переславль.
Впрочем, шведский военачальник привел с собой столь малое число воинов, что прибытие его немного усиливало князя Михайлу Васильевича. Правда, Делагарди обнадеживал, что новый и значительный вспомогательный отряд находится уже на походе из Швеции, но печальное состояние Москвы не дозволило князю ожидать оного в Переславле. Для спасения столицы, а с ней, может быть, и всего государства необходимо было ему поставить себя в возможность в случае нужды подать руку помощи царю, окруженному изменой. Для достижения сей цели он решился немедленно действовать на Александровскую слободу. Направление сие было искусно избрано, ибо занятием слободы князь сближался с Троицким монастырем, открывал сообщение свое, с одной стороны, с Москвой, а с другой – с Шереметевым, и вместе с тем снова отрезал Лисовского от Сапеги. Однако ж Скопин и в сем случае не отступил от принятого им правила не подвергаться случайностям общего боя. Сам оставаясь еще с главными силами в Переславле, он выслал перед собой только отряд под начальством Григория Валуева и Христиерна Сомме37, которые, скрытно подступив под слободу, нечаянно напали на Тромчевского, потопили до ста поляков в реке Шерне, а прочих разогнали; но сам Сомме был так тяжело ранен, что принужден был для пользования своего ехать в Выборг. Скопин, получив донесение о вытеснении неприятеля из слободы и об укреплении сего места острогом, сам двадцатого октября перешел туда со всем войском.
Став твердой ногой в слободе, князь видел уже открытой перед собой дорогу в Москву, но идти ему туда значило увеличить затруднительность положения столицы. Она более нуждалась в съестных припасах, чем в воинах, коих для обороны своей имела достаточное число; следственно, должно было избегать излишнего умножения потребителей ее запасов. Освобождение ее зависело не от усиления в стенах ее находящегося войска, а от рассеяния неприятельских полков, не допускающих к ней подвозов из окрестных городов38. Однако ж Скопин не полагал еще себя довольно сильным, чтобы открыто действовать против Сапеги и Тушинского стана, и потому решился ожидать в слободе Шереметева и обещанных подкреплений из Швеции, не теряя, впрочем, из вида доставления нужных пособий утесненных от неприятеля Москве и Троицкому монастырю. В обитель он уже послал Давыда Жеребцова, который с имеющимися при нем девятью сотнями воинов успел тайно пробраться между неприятельских застав и вступить в монастырь в ночь с одиннадцатого на двенадцатое октября. Сие значительное подкрепление, сначала весьма обрадовавшее геройских защитников монастыря, чуть было не обратилось им в пагубу. Жеребцов был высокомерен и властолюбив. Отстранив от начальства воевод и архимандрита, он стал распоряжаться, не слушая советов людей, наученных благоразумию тяжким опытом. До его прихода еще монастырские стрельцы, заметив, что вылазки, произведенные значительными отрядами, были встречаемы всегда превосходными силами и потому редко удавались, стали посылать за дровами и травой вдруг не более как от двух до пяти человек, которые, так сказать, урывом исполняли свое назначение и всегда безвредно возвращались в обитель. Несмотря на то, Жеребцов, по своенравию и заносчивости осуждавший все, что делалось до него, строго запретил частные выходы и объявил, что покажет возможность с настоящими воинами действовать не украдкой, а открытой силой. В самом деле, девятнадцатого числа он сделал вылазку на казацкий стан со всеми приведенными им людьми. Но счастье ему не благоприятствовало. Неприятель отбил его и принудил возвратиться в монастырь со значительным уроном. Он претерпел бы и большее поражение, если бы презираемые им монастырские защитники, вопреки повелениям его, удерживающим их в обители, не высыпали из-за стен на выручку его и не остановили стремления преследующего неприятеля. Чувствительный урон, по крайней мере, усмирил высокомерного вождя и побудил его не пренебрегать более распоряжениями прежних начальников, уже доказавших знание дела чрезвычайным успехом трудной и продолжительной обороны.
Между тем положение столицы со дня на день становилось опаснее. Москвичи, столь долгое время не видя приближения князя Скопина, давно им возвещаемого, уже перестали верить, что он действительно находился на пути, и, шумными толпами наводняя Кремль, грозились обратиться к Тушинскому вору, если царь не найдет средств к понижению цены хлеба, которая опять возвысилась до семи рублей за четверть