Пылкий Прокофий Ляпунов не переставал властвовать над рязанцами, очарованными его умом и его отважностью, Под руководством его они еще не изменяли царю. Но верность Ляпунова не имела прочного основания. Он передался Василию под Москвой единственно, чтобы избежать постыдного владычества Болотникова, а Тушинскому вору не покорялся, потому что презирал его. Впрочем, он душевно ненавидел царя и твердо уверен был, что Россия никогда не успокоится под его злополучной державой. В сем убеждении он полагал необходимым для спасения Отечества приступить к назначению нового государя, коему по неоспоримой знаменитости его россияне повиновались бы охотно и единодушно. Таковой знаменитостью отличался один князь Скопин. Ляпунов отправил к нему в слободу посланцев с грамотой, в коей предлагал ему от имени прославляющей его России вступить на престол вместо
Василия, оглашаемого недостойным50. Князь Михайло Васильевич, с прискорбным изумлением прочитав грамоту, гневно разорвал ее и приказал заключить в тюрьму посланцев. Несчастные, видя перед собой неизбежную казнь, слезно просили помилования, представляя, что они были только невинными орудиями дерзкого Ляпунова, которого в Рязани ослушаться было невозможно. Добрый князь, тронутый их воплем, отпустил их безвредно. Великодушное, но неосторожное снисхождение его имело пагубные последствия. Завистники воспользовались сим случаем, чтобы оклеветать его. Злейшими из них были царские братья, и в особенности князь Дмитрий Иванович; они представили Василию, что если бы предложение Ляпунова не нравилось Скопину, то он, вероятно, строго наказал бы вызывавших его на измену, и что, во всяком случае, простив столь важных преступников, он присвоил себе власть, принадлежащую одному самодержцу. Коварные внушения сии подействовали, и искра злобы заронилась в сердце царя против надежнейшего защитника его престола.
Крамолы сии оказывались вредными в особенности потому, что неминуемо ослабляли нравственную силу Скопина в такое время, когда положение его, несмотря на приобретенные им успехи, было не совсем надежно. Мятеж не только бушевал перед ним, но даже не утихал и в тыле его. Буйные псковитяне не покорялись царю. Напрасно князь Мещерский, по повелению Скопина, выступил из Новгорода с отрядом, составленным из новгородцев и шведов, и первого октября опять явился перед Псковом51. Покушение сие осталось столь же безуспешным, как и предпринятое тем же воеводой за четыре месяца перед тем. Псковичи не дрогнули, и Мещерский возвратился без успеха в Новгород.
На другом краю государства области мордовская и черемисская также упорствовали в бунте. Тамошние мятежники, ободренные отбытием Шереметева за Оку, покусились даже на овладение врасплох Нижним Новгородом. Они скрытно подступили под сей город восемнадцатого октября, но нижегородцы остерегались, и неприятельское предприятие осталось безуспешным52. С другой стороны, собравшиеся в Яранке бунтовские шайки, состоящие из волжских казаков, козьмодемьянских, санчурских и яранских стрельцов и луговых черемис, вторглись в Вятскую землю и в числе тысячи четырехсот человек заняли восемнадцатого ноября Котельнич, откуда разослали возмутительные письма по всей Вятской земле53. Воевода, начальствующий на Вятке, князь Михайло Федорович Ухтомский, поспешил собрать до двенадцати тысяч человек в Орлове с намерением идти на освобождение Котельнича54. Неприятель, сведав о его приближении, очистил Котельнич и возвратился в Яранск. Князь Ухтомский, несмотря на значительность бывших при нем сил, не преследовал врагов. Довольствуясь оставлением тысячи человек в Котельниче для охранения сего городка, он всех прочих людей своих распустил по домам.
В Тушине Рожинский, неудачно окончивший переговоры свои с Сапегой, не более успеха имел и с запорожцами, служившими самозванцу. Напрасно старался он также и их привлечь к конфедерации! Они, узнав, что король подступил под Смоленск, разочли, что выгоднее им будет воевать под знаменами природного своего государя, и потому отказались от предлагаемого им союза с тушинскими поляками. Из них три тысячи стояли тогда под Вязьмой, но все прочие по повелению Рожинского отправлены были под Белую55. Подойдя к сему городу, они овладели посадом после жаркого дела, на коем, если верить польским донесениям, пало до трех тысяч белян. Несмотря на столь значительный урон, осажденные крепко засели в городе и не сдавались. Так как городская ограда была деревянная, то нетрудно было бы запорожцам сжечь ее, но они не хотели употребить сего средства, дабы не лишиться ожидаемой ими добычи, и положили идти на приступ при первом удобном случае. Вместе с тем они послали к королю с покорностью и с просьбой поддержать их. Сигизмунд предписал Гонсевскому, старосте Велижскому, идти под Белую им на помощь с находящимися при нем в Велиже пятью сотнями человек конницы56. Скоро после того и остававшиеся в Вязьме запорожцы вошли в сношение с королем, изъявляя готовность исполнять его повеления57.
Тушинские поляки, лишенные содействия своих товарищей, не менее того упорствовали в своем намерении не подчиняться безусловно королю и в ознаменование своей непреклонности приговорили отправить посланцев к Сигизмунду для принесения ему жалоб от всего войска. Избранные на сие поручение паны Дудзинский, Мархоцкий, Сладковский, Рожнятовский и Уржецкий прибыли под Смоленск тринадцатого ноября и, на другой день принятые королем, выражались весьма непристойно. Мархоцкий, забыв должное уважение к высокой особе своего государя, осмелился даже сказать: «Вступление вашего королевского величества в Россию не согласуется с отзывом, который ваше королевское величество изволили дать на варшавском сейме депутатам Димитриева войска. Не менее того, если бы кто бы то ни было отважился лишить нас кровью заслуженного жалованья и следующих нам наград (которые мы выработали потом лица, кровью и мечом), то мы в таком случае не будем признавать ни государя за государя, ни брата за брата, ни отечество за отечество»58. Тут дерзкую речь его прервал коронный подканцлер Кржицкий, сказав: «Что за выражения бесчинные и наглые! С таким ли непочтительным высокомерием товарищи ваши поручили вам изъясняться? Такое ли грубое дали вам наставление?» Мархоцкий, нимало не смущаясь, отвечал: «Ни на волос не отступил я от данного мне товарищами наставления». Не продолжая более разговора с посланцами, приняли от них привезенные ими письма от Рожинского и от Зборовского. В письмах сих, писанных совершенно в духе речей Мархоцкого, начальники всего войска упрекали короля в намерении овладеть Северской землей, назначенной им в обеспечение недоимочного жалованья, просили его, не вмешиваясь в дела московские, позволить им одним окончить оные, напоминали, что русская земля, упоенная их кровью и даже за Волгой усеянная их костями, без явной несправедливости не может похищена быть из рук их, и, наконец, грозились для поддержания Димитрия, от коего ожидали заслуженного награждения, не щадить ни живота, ни последнего достояния своего и с врагом Димитрия, кто бы он ни был, поступить как с собственным врагом своим.
Пятнадцатого числа посланцы были призваны к гетману Жолкевскому, которого нашли окруженного сенаторами и старшинами рыцарства. Не отступая от своих требований, они говорили ему: «Всегдашним обычаем было знаменитых поляков, людей, возлелеянных на лоне златой вольности, искать мечом своим в чужих землях нажиться и славы. При побуждении той же вольности мы и товарищи наши возделывали мечом нашим, истинным Марсовым ралом, московские поля и пожинали на них с обилием, клонящимся к чести и пользе как собственно нашей, так и самой республики. Сколь же прискорбно нам теперь видеть, что в таком славном предприятии мы встречаем помешательство не от иностранцев, а от единокровных наших. Обиженные сею неправдою, мы простираем руки к тебе, гетман польских войск, под начальством твоим мы научились побеждать! Представь сенату, что ему, как оберегателю прав и вольностей, предстоит убедить короля оставить нас окончить наше дело и не лишать нас выгод, заслуженных нашей кровью». Слова сии возбудили сильное негодование в старшинах рыцарства. Они не дозволили посланцам продолжать речь и выслали с укоризнами и насмешками. Некоторые из сенаторов предлагали даже жестоко наказать их за непочтение к королю. Но прочие на сие не согласились, дабы не раздражить тушинцев, коих все еще надеялись привлечь в королевскую службу. Положили только сделать строгое замечание посланцам перед их отпуском.
Шестнадцатого числа их снова призвали к королю для выслушания следующей речи подканцлера: «Приятно было бы для его королевского величества, милостивого государя нашего, засвидетельствование верности и подданства войск ваших, если бы засвидетельствование сие согласовалось с речами вашими, но ни его королевское величество, ни все слушавшие посольство ваше не могут скрыть, сколь для них тяжко и удивительно видеть, как люди, называющиеся верными подданными, отваживаются дерзновенными выражениями оскорблять королевское величество. Сие выходит из пределов вольности. Кто не уважает государя своего, представителя отечества, кто беззаконно пренебрегает верховным саном, кто восстает против отечества и законов, тот переступает за границы вольности и напрасно прикрывает доброй личиной преступные действия свои. Его королевское величество слушал ваше посольство с отвращением и даже с гневом, но сии чувства уступили врожденному в нем милосердию, и послы его имеют поручение сообщить вам, что в теперешних обстоятельствах он для блага республики рассудил предпринять. Вы же письменно получите ответ, какой заслуживает ваше посольство. Знайте сами и научите братьев ваших, что король, его милость, ведает и чувствует, что он есть государь и король людей, Богом подчиненных его державе».
Засим Ян Кучборский, коронный писарь, прочитал ответ, отправляемый с посланцами, следующего содержания: «Наш государь желал бы, чтобы ваше войско не отправляло вас до прибытия королевских послов; тогда узнали бы вы, что побудило его королевское величество вступить в Россию и какую пользу от того должна получить республика. Когда же вы имели наклонность увлекаться беспутной буйностью и говорить дерзкие слова, то, по крайней мере, должны бы вспомнить, что если отечественные законы возбраняют королю оскорблять и обижать рыцарство, то еще менее дозволяют рыцарству бесчестить отечество и королевское достоинство. Ссылаетесь на вольность и на примеры, что народ польский мечом своим в чужих землях добывал себе добра и славы! Правда, королевство Польское пользуется знатными вольностями и льготами, еще предками приобретенными, однако вольности сии так законами определены, что дела исправляются не своеволием, сокрушающим державы, и не дерзновением, нарушающим общее спокойствие, а сообразно с государственными учреждениями и постановлениями. Вольности нашего народа дают ему большое преимущество над прочими народами, но справедливость требует от нас, чтобы мы более превосходили других скромностью и, в особенности, страшились бы обращать преимущества сии во вред и стыд отечества. Предки наши покорили богатые и обширные области, но они действовали с соизволения сейма и с одобрения правительства. Ныне же ваше войско пренебрегает соизволением сейма и королевским достоинством. О горе! О стыд! Законы коронные и литовские возбраняют даже самому королю объявлять войну без одобрения