созванных государственных чинов, а частные люди, по одному побуждению своих страстей, без соизволения сейма, без согласия короля, собирают знатное войско и нападением своим ожесточают одного из сильнейших врагов республики! Ежели бы (по непостоянству военного счастья) полки ваши были разбиты и уничтожены, то в какую ужасную опасность ввергли бы вы целое королевство! И в какое еще время? Когда швед наступал и когда возгоралась междоусобная война! Да и так Польша и Литва немало претерпели от дерзновенной вашей пылкости. Раздраженный вами Шуйский направил татар на Подолию, казаками оставленную без защиты. Его же деньгами снабженный Сюдермаландский с моря и с суши напал на Лифляндию, и если бы не мужество Карла Ходкевича и его войска, то большой буре подверглись бы мы с той стороны. Если свесите славу, которой вы хвастаетесь, с вредом, причиненным вами республике, то сами рассудить можете, хорошо ли услужили отечеству? На варшавском сейме вы обнадеживали в верности и покорности вашей, почему и дан был вам ответ сообразно с заверениями вашими; но теперь, когда вместо действительного покорства государю, вместо изъявления любви к отечеству слышим от вас только самохвальство, угрозы и сопротивление власти, грешно было бы нам не остановить вас. Легко возбудить опасность, нелегко выйти из оной; часто случается, что, когда мним иметь уже в руках наших фортуну, она беглым полетом удаляется от нас. Не думайте, чтобы неприятель был уже совершенно побежден: силы как собственно его, так и союзников его еще значительны. Пристойно ли торжествовать прежде окончательной победы? На чем основаны ваши самохвальство и ваша кичливость? Известны нам взводимые на королевский совет клеветы и охуления! Но если бы и действительно король, как вы говорите, вступил в Россию с намерением лишить вас плодов ваших трудов и усилий, то вы того заслуживали бы за ваши дерзкие речи. Скоро вы увидите в вашем стане королевских послов, которые уведомят вас о намерениях его величества. Не забывайте сами и товарищам своим напомните, что искать славы, попирая законы, и гоняться за корыстью и добычей, не уважая верховной власти, не есть дело вольного поляка, а только действие бесчинных людей».
Хотя для сохранения достоинства правительства казалось необходимым отвечать так сурово посланцам, однако ж, дабы не поселить в них непримиримой вражды, лично с ними обошлись довольно приветливо. При отпуске их обратно в Тушино они были угощаемы как самим гетманом Жолкевским, так и королевским любимцем Потоцким, воеводой Брацлавским.
Сапегины полки также выслали от себя к королю Виламовского и Сладковского. Но сии посланцы исполнили свое поручение гораздо скромнее тушинских. Они говорили пристойно и вручили Сигизмунду тайное письмо от Сапеги, в коем вождь сей, опираясь на опытность свою в делах русского края, давал советы, клонящиеся к обеспечению успеха войны и к охранению королевской особы.
Во время сих переговоров осада Смоленска не подвигалась вперед. Напрасно Жолкевский устроил еще новую батарею на горе, с которой можно было громить ту часть города, куда перебрались было воеводы, дабы укрыться от действия орудий Дорогостайского59. Осажденные с твердостью переносили разорение и отвергали часто повторяемые им предложения о сдаче. Поляки, видя непреклонность начальников города, пытались даже взволновать против них чернь. В сем намерении они подослали к стене пана Харлинского, умевшего говорить по-русски, дабы убедить простолюдинов и стрельцов не подвергаться неминуемой гибели и, напротив того, схватить упорствующих воевод и отворить ворота королю, который наградит их боярством и раздаст им дворянские имения. Но сие воззвание к гнусной измене также осталось безуспешным. Народ слушал Харлинского с любопытством, но без увлечения.
Главная забота осажденных состояла в добывании дров и воды. Делаемые ими частые вылазки почти всегда направлялись к Днепру. Наконец, они решились для упрочения сообщения с рекой выкопать ров от Пятницких водяных ворот до берега, что и исполнили, несмотря на усилия поляков воспрепятствовать сей работе.
Под Белой королевское войско не более имело удачи; по повелению Гонсевского запорожцы и поляки ходили на приступ, но были отбиты. Король послал из-под Смоленска в помощь Гонсевскому четыре пятигорские роты и часть татар.
Между тем королевские послы продолжали путь свой к Тушину, куда прибыли четвертого декабря с тремя сотнями восемьюдесятью человек пехоты и четырьмя сотнями копейщиков60; прочее же с ними отпущенное войско было оставлено ими в Можайске, дабы не оголодить Тушинского стана, где по причине утеснения кормовщиков воинами Скопина начинали терпеть недостаток в продовольствии. Прием послам был сделан пышный: сперва встретил их пан Зборовский с двумя сотнями гусар, а потом и Рожинский, хотя и одержимый болезнью, выехал к ним в санях в сопровождении Станислава Мнишека, старосты Саноцкого. У самого же лагеря приветствовали их от имени Димитрия Иван Плещеев и Федор Уников. Самозванец и Марина не устыдились сами смотреть из окошка на въезд послов, не имевших к ним никакого поручения. Правда, Рожинский много увещевал послов идти сперва на поклон к тому, кто в Тушине признавался за государя, но они отозвались, что до него никакого дела не имеют.
Тушинские начальники, не видя успеха в настоянии своем по сему предмету, решились наконец назначить восьмого числа коло для выслушания послов. Все рыцарство собралось на прилегающей к стану равнине, где приготовили кресла для послов. Старший из них, Стадницкий, объяснил предмет посольства. Витовский, старый и благоразумный полковник, отвечая ему от имени войска, удостоверял, что оно пребудет верным королю, но просил, чтобы послы письменно сообщили данное им наставление. Послы отказались показать королевский наказ; однако ж обещали предложить на бумаге статьи, о коих поручено им было уговориться.
На другой день все в лагере было в разномыслии и смуте. Пан Яниковский и другие приверженцы самозванца подбивали жолнеров требовать такой непомерной платы, какой каждый из них по побуждению самохвальства и алчности полагал себя достойным. Яниковский даже настаивал, чтобы немедленно отпустить послов со словесным ответом. Но большая часть тушинских поляков уже не оказывала прежней дерзости.
Встревоженные действиями Скопина, они страшились еще, с другой стороны, нападения королевского войска, и опасения их подкреплялись разнесшимся слухом, что с послами отпущено до семи тысяч человек, хотя действительно из-под Смоленска прибывшие люди в Тушино и в Можайск не составляли и третьей части сего числа. Как бы то ни было, они, страшась, чтобы требованием лишнего не потерять всего, оказали неожиданную податливость и хотели даже убить Яниковского, упрекая его в самовольном изложении наказа для посланцев из-под Смоленска, которые, руководствуясь оным, бесполезно разгневали короля. Наконец, после продолжительных ссор и смятений, положено было выслать к семнадцатому числу по два товарища с каждой роты для переговоров с послами.
Переговоры сии немало смущали самозванца. Служившие ему поляки признавали его государем только по имени, а на деле вовсе не уважали его. В недавнее еще время Рожинский не усомнился в его присутствии ударить по щеке и бить палкой любимца его Вишневецкого, а самого его ругал в глаза и называл лгуном и мошенником. Он все переносил и сделался предметом общего презрения. В сем уничижении нельзя было ему надеяться, что поляки твердо будут стоять за него, а ближе следовало опасаться, что они для выговорения себе лучших условий выдадут его королю. Во избежание сего он принял намерение уехать из лагеря под предлогом прогулки под Москвой. Но поляки, не желая упустить его из рук своих, воспротивились его выезду, и Вишневецкий даже приказал запереть всех его верховых лошадей; несмотря на то, русские его приверженцы нашли средство вывести его из лагеря в сопровождении четырехсот донских казаков и такого же числа русских всадников, однако ж Рожинский погнался за ним и привел его обратно в лагерь, где учредили над ним строгий присмотр, к великому огорчению русских его клевретов.
Внутренние несогласия между последователями самозванца открывались не в одном лагере, но и вне оного. Паны Вержбицкий и Велегловский, занимавшие первый Дорогобуж, а другой Вязьму с отрядами служивших Лжедимитрию поляков, враждовали с находившимися в Вязьме запорожцами, которые, по примеру братьев своих, стоявших тогда под Белой, хотели совершенно покориться королю. Оба польских начальника не почли себя в состоянии противиться казакам и, очистив вверенные им города, возвратились с отрядами своими в Тушино. Король немедленно приказал занять Дорогобуж.
Казалось, что при столь неблагоприятных для тушинцев событиях начавшиеся в условленный день семнадцатого декабря переговоры с избранными товарищами должны бы иметь скорое и для короля выгодное окончание. Но высокомерие легкомысленных шляхтичей не вполне еще было укрощено. Представители их объявили самые нелепые требования: они хотели, чтобы король заплатил им мнимо заслуженные двадцать миллионов злотых (столько же нынешних серебряных рублей) и споспешествовал к возведению на престол Лжедимитрия, который уступит Польше Смоленск и Северскую землю. Когда же послы им возразили, что в целом полушарии едва ли можно собрать запрашиваемую ими огромную сумму и что в рассуждении Лжедимитрия непристойно королю стоять за известного обманщика, то они, умерив свои требования, ограничились просьбой, чтобы король выдал им немедленно за одну четверть жалованья вперед да за две прошедшие четверти, и соглашались отложить удовлетворение прочих заслуженных ими четвертей до совершенного покорения России, с тем, чтобы долг сей, ими на московской казне числимый, был обеспечен на Северской земле. Послы на сие отвечали, что нет ни малейшей причины королю ни выдавать им ничего вперед, ни платить за такое время, в которое они не ему служили, и что, впрочем, Сигизмунд не оспаривает права их отыскивать себе заслуженного жалованья, но только не от него, а от России, и с тем, чтобы недоимочная плата была расчислена не по произвольно ими самими составленным спискам, но по действительному времени служения каждого и соразмерно с обыкновенной платой, получаемой рыцарством в королевской службе. Товарищи, выслушав сие, отозвались необходимостью для них нового совещания со своими верителями и потому отсрочили продолжение переговоров.