После сего послы, гласно оставаясь в бездействии, не менее того не теряли времени и тайными происками ежедневно умножали число королевских приверженцев. Искусно пользуясь взаимной одного к другому завистью знатнейших из тушинских поляков, они ссорили их между собой и поодиночке привлекали на свою сторону. Так, например, передавшийся им Зборовский был за это вызван на поединок Рожинским, а скоро после того и сам Рожинский, опасаясь быть оставленным всеми, преклонил ухо к королевским предложениям. Под влиянием уже уговоренных начальников и все рыцарство стало оказывать более податливости. Отказавшись от требования выдачи четверти жалованья вперед, оно согласилось на поверку представленных списков и на удовлетворение по оным из московской казны по окончании войны, кроме одной четверти, которую просило выдать немедленно, да еще настаивало об обеспечении участи Лжедимитрия и Марины.
Самозванец с явным беспокойством следил за переговорами, к коим его вовсе не допускали. Наконец, двадцать седьмого декабря он решился спросить Рожинского, в чем состоят предложения, сделанные ему послами61. Гордый поляк был в нетрезвом виде и отвечал: «Какое тебе дело, зачем послы приехали ко мне? Черт знает, кто ты таков! Довольно мы крови за тебя пролили, а пользы не видим». Слова сии, сопровождаемые не только бранью, но даже угрозами побоев, так устрашили самозванца, что он решился во что бы то ни стало удалиться из стана. В тот же день, когда трубили вечернюю зарю, он, переодевшись в крестьянское платье, отправился в навозных санях в Калугу с шутом своим Петром Кошелевым.
На следующее утро, когда узнали о побеге его, весь стан сильно взволновался. Пахолики и мастеровые первые восстали и разграбили все самозванцево имущество62. Они даже неоднократно покушались разбить посольские повозки под предлогом, что в них укрывают задержанного царика, но на самом деле в намерении воспользоваться значительными суммами, которыми, полагали, король снабдил послов. Однако ж пришедшее с послами войско отстояло повозки. Между тем жолнеры собрались на бурное коло близ квартиры посла Збаражского. Многие шумели и ссорились. Иные обвиняли Рожинского, что он спьяну прогнал Димитрия; другие относили бегство его к проискам послов. Были даже такие, которые, не веря его удалению, подозревали, что его тайно утопили. Весь день прошел в раздорах и неустройствах63. Только под вечер Бучинский, с помощью панов Андрея Млоцкого и Яниковского, успел укротить буйных и согласить всех на распущение кола с тем, чтобы собраться снова на другой день за лагерем64.
В народных смятениях часто стоит только выиграть время. На коло двадцать девятого числа все предстали без запальчивости. Мгновенное раздражение уступало место уже благоразумным размышлениям. Спокойно слушали оправдания Рожинского. Также узнав, что послы, оскорбленные накануне оказанным к ним неуважением, собираются в обратный путь, положили просить их повременить с отъездом своим до третьего дня, в который обещали дать им благоприятный ответ. Послы тем охотнее согласились остаться, что сборы их в дорогу были только хитростью для устрашения бурливых; на самом же деле они хорошо понимали, что им нельзя было покинуть вверенного им дела в то самое время, как развязка оказывалась необходимой; они занимались тогда важными сношениями с русскими тушинцами.
Знатнейшие из сих изменников, пораженные бегством самозванца, расстроившим их собственные замыслы, убеждались в необходимости искать в новом покровительстве обеспечения своей будущей участи. Засим им оставалось или принести повинную царю, или передаться Сигизмунду. Но в Москве они нашли бы только помилование, а не богатые награды, за коими гонялись под хоругвью вора и кои льстились еще получить от короля. В низких душах их чувство своекорыстия превозмогло над естественным омерзением к иноплеменному игу. Послы обещаниями и ласкательствами старались утвердить их в постыдном намерении и в особенности успели склонить на свою сторону гнусного Михайла Глебовича Салтыкова и дьяка Ивана Тарасова Грамотина. Оба, злодеи лукавые и пронырливые, убедили товарищей своих собраться для выслушания послов. На назначенную сходку Салтыков привел думных людей и придворных чиновников, Заруцкий воинов, а царь Касимовский своих служителей. Митрополит Филарет, которого в Тушине, величая патриархом, держали, однако ж, под строгим присмотром, принужден был также явиться на сонмище с находящимся в стане духовенством. Когда все собрались, королевские послы принесли привезенную ими Сигизмундову грамоту к русским последователям самозванца. Старший из послов, Стадницкий, открыл переговоры речью, в коей уверял, что король вступил в Россию отнюдь не для порабощения россиян и не для утеснения их веры, а, напротив того, для прекращения между ними пролития христианской крови и предохранения их от дальнейшего разорения. К сему Стадницкий присовокупил, что их, сиротствующих за неимением законного государя, король готов принять под свою защиту и покровительство. Никто не смел противоречить. Все превозносили неизреченное великодушие короля, с умилением читали его грамоту и, восхищаясь, что она писана по-русски, целовали подпись Сигизмунда. Некоторые только настаивали об ограждении неприкосновенности православной веры. Послы отвечали, что в сем отношении король готов обязаться строжайшим образом65. Тогда с общего согласия положили не приставать ни к царю Шуйскому, ни к бежавшему вору, а стоять с тушинскими поляками заодно и поддерживать друг друга. Сим кончилось гласное совещание, но келейно главные подстрекатели изменников дали послам клятвенное обещание беспрекословно покориться королю.
Послы успели наконец преклонить и поляков к снисканию королевской милости. Как рыцарство, так и русские тушинцы согласились отправить посланцев к Сигизмунду для ходатайствования о своих нуждах и требованиях.
Только в отношении к царю и к московским жителям послам не удалось исполнить королевского предписания. Царь Василий не только не хотел войти ни в какое сношение с ними, но даже не отвечал на посланные ими в столицу королевские грамоты. Москвичи также не поддавались на делаемые им тайные внушения отложиться от царя и гнушались мыслей ввериться сомнительному покровительству векового врага России.
Король не давал никакого гласного поручения к Марине послам своим, но они, убедившись на месте, что мнимая царица имеет некоторое влияние на тушинское рыцарство, признали полезным войти в сношение с ней и предложили ей от имени короля землю Саноцкую и доходы с экономии Самборской, с тем, чтобы она отказалась от всякого притязания на московский престол66. Стадницкий, сродник Марины, взялся передать ей сии условия. Он написал ей письмо, в выражениях весьма приветливых, но не давал ей царского титула, а называл ее только ясновельможной. Высокомерная Марина нашла в самом домогательстве от нее отречения новое сознание мнимых прав ее на Россию. Она отвечала Стадницкому, что приятно ей было получить от близкого родственника уверение в его благорасположении, но вместе с тем выговаривала ему, что он не отдает ей должной почести, и своеручно сделала следующую приписку: «Памятуй, ясновельможный, что кого раз Бог освятил блеском венценосцев, тот сего блеска никогда не утрачивает. Солнце, заслоненное темным облаком, не престает быть лучезарным, так и я, лишенная престола клятвопреступными изменниками, не перестаю быть царицею».
Столь же горделиво Марина отвергла предлагаемые ей вознаграждения и насмешливо отозвалась, что она, со своей стороны, готова уступить королю Варшаву, с тем, чтобы он ей уступил Краков. В исступлении безрассудного властолюбия она казалась убежденной в законности прав своих на царский престол; решившись писать к самому Сигизмунду, она не уничижалась перед ним, а как настоящая царица требовала от него, чтобы он не мешал ей отыскивать своего достояния67.
Послам нечего было долее оставаться в Тушине. Они возвратились под Смоленск и донесли королю, что вслед за ними едут полномочные от русских изменников и от польского рыцарства68. Отряд, отправленный из-под Смоленска для провожания послов, не возвратился с ними, а был оставлен в Вязьме под начальством пана Казановского.
Между тем самозванец не оставался в бездействии. Убедившись, что ему нельзя уже ожидать никакой помощи от поляков, он здраво рассудил, что единственным еще средством удержать ему некоторую власть в России было передаться совершенно в руки холопьей стороны, слепо угождая ее добрым и злым страстям. В сем намерении прибыв под Калугу, он остановился в подгородном монастыре и послал иноков в город с известием, что он удалился из Тушина, дабы избавиться от погибели, уготовляемой ему поганым королем, злобствующим на него за то, что он отказался уступить Польше Северскую землю с Смоленском; что, если калужане согласятся не нарушать данную ему присягу, он с помощью их и прочих городов, пребывающих ему верными, надеется отомстить и Шуйскому, и коварным ляхам, и что, наконец, твердое его намерение есть в случае нужды положить голову свою за православие и Отечество69. Сие хитропридуманное воззвание оканчивалось словами, для русского сердца увлекательными: «Не дадим торжествовать ереси; не уступим королю ни кола ни двора».
Калужане всегда выказывали преданность самозванцу, но в сем случае они одушевились новым усердием к тому, кого почитали страдальцем за святую Русь. Они спешили в монастырь с хлебом и солью, проводили с торжеством беглеца в город, ввели его в дом, занимаемый главным воеводой Скотницким, и, желая, чтобы признаваемый ими за государя не оставался в нужде, снабдили его пристойной одеждой, добрыми конями и необходимыми для роскошного стола припасами. Вор, снова облеченный в наружный блеск верховного сана, немедленно занялся набором достаточного ополчения для подержания ложных прав своих. Уже холопы, увлекаемые надеждой безнаказанно свирепствовать под его хоругвью, стекались к нему70. Также он получил важное подкрепление от главного виновника бедствий Отечества, князя Шаховского, который, оставаясь верным связям, на обоюдном злодействе основанным, привел в