Калугу несколько тысяч казаков, с коими стоял в Царево-Займище71. Самозванец, не довольствуясь тем, не отчаивался даже опять переманить к себе некоторую часть тушинцев, несмотря на сделанные им провозглашения против поляков. Подосланный от него шляхтич Казимирский привез в Тушино письма к Марине и к другим лицам, в коих он уверял, что отъехал только для охоты и готов возвратиться в стан, если поляки обяжутся новой присягой служить ему и если будут казнены отложившиеся от него русские72. Уже Казимирский успел тайно раздать некоторые из сих писем, когда узнали о его кознях и призвали на коло. Тут все привезенные им письма, отобранные как от него, так и от тех, которым он вручил их, были сожжены, а Казимирский получил запрещение под смертной казнью происками своими возмущать войско. Однако ж сей пронырливый шляхтич скоро успел подбиться к Рожинскому и был отправлен от него в Калугу с важным поручением. Дело шло о том, чтобы уговорить Скотницкого схватить самозванца при помощи находящихся в Калуге поляков и отправить его в Тушино73. Но Казимирский был двуязычный изменник. Прибыв в Калугу, он вручил самозванцу письмо Рожинского к Скотницкому. Лжедимитрий, воспламенясь гневом, немедленно приказал утопить в Оке Скотницкого. Такую же казнь претерпел от него и слабодушный окольничий Иван Иванович Годунов74. Безбожный обманщик хотел ужасом поддерживать владычество свое.
Упорнейшими приверженцами Самозванца были донские казаки, которые под злодейской хоругвью его надеялись свободнее бесчинствовать, чем в рядах некоторой подчиненностью связанного королевского войска. Один из их отрядов, находившийся с Млоцким в Серпухове, выступил оттуда к Калуге. Увещания Млоцкого удержать их при себе на службе королю были тщетны; они отозвались, что присягнули уже Димитрию и не хотят быть клятвопреступниками75. Млоцкий, оставив в Серпухове свой обоз под прикрытием нескольких челядинцев, пустился за казаками и нагнал их. Но в то самое время, как он сражался с ними, серпуховские жители вырезали его челядинцев и ограбили обоз. Лишенный своего имущества и способов к продовольствию, он удалился в Боровск, оставив казаков свободно продолжать путь свой в Калугу. Но желание отомстить серпуховлянам не угасало в сердце его. Неколько дней спустя он внезапно с восходом солнца явился под Серпуховым. Спешившиеся люди его без труда взяли приступом город и все предали огню, причем погибло множество жителей; уцелели только укрывшиеся в замке. На пепелище Серпухова Млоцкий известился, что обнаженный им Боровск готовится покориться царю Василию и принять посланных из Москвы воинов. Нимало не медля, он направился обратно туда, шел и днем, и ночью и едва успел отстоять Боровск. Его воины и царские вступали в одно время в город с противоположных сторон, но царские люди, узнав о его приходе, уклонились от боя на улицах и искали убежища в прилегающем к городу крепком Пафнутьевском монастыре, куда иноки уже успели впустить шестьсот московских стрельцов.
Среди сих козней и переворотов пылкая Марина не оставалась в бездействии. Когда узнала она, что самозванец утверждается в Калуге, то вознамерилась попытаться снова привлечь тушинцев на его сторону. Отстранив женскую пристойность, она, рыдающая, бледная, с распущенными волосами, бегала из ставки в ставку, никого не упрекала, старалась всех ласкать и разжалобить и представляла, что для собственной пользы своей им не должно было оставлять супруга ее, от коего одного могут ожидать богатых наград76. Слезы и увещания прелестной женщины произвели сильное впечатление на воинов. Ее слушали с умилением и даже многие изъявляли неудовольствие против вождей, отлучивших их от самозванца. Однако ж польские начальники успели удержать шляхту в повиновении, но казаки, движимые корыстным пристрастием к обманщику, не послушались передавшегося полякам главного вождя своего Заруцкого и отправились в числе трех тысяч из Тушина в Калугу под предводительством верных клевретов самозванца князей Трубецкого и Засекина77. Заруцкий вооруженной рукой хотел остановить их, но они, сильно оброняясь, стали уже одолевать своего атамана. Тогда Рожинский подоспел на помощь Заруцому и так стремительно ударил на казаков, что большая часть их осталась на месте. Только нескольким сотням удалось уйти, но и те, встреченные на дороге паном Млоцким, потерпели от него новое поражение.
Млоцкий недолго оставался в Боровске. Царь выслал против него еще две тысячи человек, с которыми он вступил в неудачный для себя бой. Отбитый, он удалился и расположил отряд свой в окрестностях Можайска. Сам же отправился под Смоленск и был милостиво принят королем, который пожаловал ему коня и тысячу злотых (столько же нынешних серебряных рублей).
Между тем осадные работы под Смоленском хотя и приняли другой вид, но не сближали осаждающих с желанной целью. Безуспешность пушечной стрельбы побудила их прибегнуть к подкопам, но и тут или по неискусству подкопщиков, или по причине бдительности осажденных в устроении нужных противоподкопов было только напрасное потребление пороха. Хотя подземные работы продолжались несколько недель, но городская стена и башни остались невредимы. Наконец, приближение весны остановило на время все действия, и король приказал даже свезти орудия с шанцев, опасаясь, чтобы их не снесло разлитием воды.
Впрочем, в то время завоевание Смоленска не составляло исключительного предмета забот Сигизмунда. Не менее открытых военных действий занимали его переговоры и тайные происки, клонящиеся к убеждению россиян принять на царство сына его Владислава. Сношениями польских послов с тушинскими изменниками хотя уже проложен был путь к сей цели, но коварные замыслы еще скрывались под общими выражениями о принятии предлагаемого королем покровительства, и ни один из русских злодеев не отваживался первый поднять явно руку на присягу государю инородному и иноверному, опирающемуся на силы народа, искони враждебного России. Но поляки отыскали еще бесстыднейших предателей в ничтожном городе. Воеводы, поставленные самозванцем во Ржеве – Владимирове, князь Лев Шаховской и Гаврило Хрипунов, не отказались подать низкий пример. Они, уговорив бывших при них шестнадцать детей боярских, принудили ржевских жителей целовать крест королевичу Владиславу как будущему государю российскому. Вслед за сим Владислав был также провозглашен и в близлежащем городе Зубцове тамошним самозванцевым воеводой князем Черкасским.
Покорство сих двух городов, хотя и малозначащих, было, однако ж, важным событием. Предатели России переступали за Рубикон. Королю не нужно уже было лицемерить, и сношения его с прибывшими под Смоленск посланцами русских и польских тушинцев приняли вид более положительный. Призвание Владислава самими русскими давало прочную основу его требованиям.
Посольство русских тушинцев состояло из сорока двух особ, кроме двухсот двенадцати человек прислуги. В оном имели место почти все преступные знаменитости изменнического стана. Главное лицо представлял столь бесстыдно во всех случаях посрамлявший боярский сан Михайло Глебович Салтыков. Достойными спутниками его являлись расстригин боярин, низкий палач царя Федора Борисовича князь Василий Михайлович Мосальский-Рубец; такой же цареубийца, некоторое время мечтавший выдавать себя за Димитрия, Михайло Молчанов; неудачный московский бунтовщик Тимофей Грязной; бывший торгаш московской гостиной сотни, условившийся уже с поляками губить свое отечество, Федор Андронов; употребленный расстригой в важнейших государственных делах и, несмотря на то, передавшийся вовсе не похожему на Отрепьева Тушинскому вору думный дьяк Иван Грамотин, и, наконец, долго пользовавшиеся доверенностью второго самозванца опытные военачальники: сын Михайла Салтыкова Иван, князь Юрий Хворостинин, Лев Плещеев и Никита Вельяминов, и безнравственные, но умные дьяки: Иван Чичерин, Степан Соловецкий, Евдоким Витовтов, Федор Апраксин и Василий Юрьев78.
Послы сии, встреченные в польском стане с великой почестью, были торжественно приняты королем двадцать первого января 1610 года. Старый Салтыков в пространной речи благодарил Сигизмунда от лица русского народа за предлагаемое им покровительство79. За ним сын его свидетельствовал о готовности патриарха Филарета и всего духовенства принять с должной признательностью христианское попечение короля о восстановлении спокойствия в Московском государстве. Наконец, думный дьяк Грамотин от имени бояр, окольничих, дворян, думных дьяков, стольников, чашников и всякого звания людей объявил, что единогласно желают иметь царем на Москве королевича Владислава, с тем, чтобы король обещал не касаться греческой веры и не только не нарушал древних прав русского народа, но даже даровал новые, дотоле в Московском государстве небывалые вольности. То же повторил старый Салтыков, слезно умоляя короля сохранить ненарушимо все обряды греко-российской церкви. В заключение послы просили немедленно назначить сенаторов для переговоров с ними и уверяли, что имеют полномочие не только от тушинских, но даже и от столичных государственных чинов.
Канцлер литовский Лев Сапега отвечал им в коротких словах, что король милостиво принимает изъявление их преданности и что он охотно обещает не тревожить русских в исправлении их веры, предоставляя, впрочем, обо все подробно условиться на общем совещании с сенаторами.
В тот же день Сигизмунд принял и посланцев от польского войска, служившего самозванцу. Хруслинский от имени тушинцев и Страбовский от имени Сапегина шляхетства приветствовали короля, уверяли его в верноподданнической преданности рыцарства и просили, чтобы он милостиво наградил их сослуживцев по мере их трудов и заслуг. Кроме сих двух панов, в числе посланцев находились Яйковский, Войтковский, Дворжицкий, Павловский и Пепловский. Они поднесли Сигизмунду письменно изложенные требования войска столь непомерные, что трудно было их согласовать с покорными речами посланцев. Коронный подканцлер Крыский в данном им ответе сказал, что король с удовлетворением принимает их подданническое приветствие, а что в рассуждении требований их его величество предоставляет себе дать справедливое решение с совета бывших при нем сенаторов