80.
В следующие дни переговоры деятельно продолжались между сенаторами и изменническими послами, которые возобновили свою просьбу о Владиславе в следующих выражениях: «С тех пор, как пресеклось племя великих князей наших, от Рюрика происходящих, единственным желанием нашим было российскую державу вручить царственному дому польского короля Сигизмунда. В сем ссылаемся на свидетельство здесь предстоящего маститого старца Михайла Салтыкова, коему известны все государственные тайны. Препятствиями к исполнению благого намерения нашего были сперва жестокое тиранство Годунова, потом появление Димитрия и, наконец, злодейства, сопровождаемые пролитием крови поляков, похищение престола Шуйским и успехи Лжедимитрия, к коему мы пристали не по убеждению в правоте его дела, а только из ненависти к Шуйскому. Прибытие короля оживило надежды наши; мы, снесясь тайно с знатнейшими из соотечественников наших, в столице находящихся, которые столь же ненавидели Шуйского, сколько мы презирали обманщика Димитрия, давно бы мы повергли общие моления наши к стопам королевским, если бы тому не противились сами поляки, Димитрию служившие. Теперь же, когда королевские послы вразумили тушинское войско, когда патриарху и всем чинам известно стало королевское к нам благорасположение, мы смело и открыто приходим просить, чтобы король, его милость, позволил нам избрать на престол московский кого-либо из его царственного рода. А как король, его милость, уже царствует над обширными областями, для коих присутствие его необходимо, и как, с другой стороны, невозможно Московскому государству управляться наместником, то да соизволит его величество даровать нам сына своего королевича Владислава. Народ встретит с радостными восклицаниями желаемого монарха; крепости и города отворят ворота государю своему; патриарх и все духовенство провозгласят данного от Бога великого князя. Только да не медлит король! Да поспешит он к столице на помощь стоящему под оной войску, на которое наступает Скопин со значительными силами! Да огласит он себя главой нашего предприятия, для успокоения встревоженных россиян! Ободренные его присутствием, поддерживаемые его силами, мы сами свергнем с престола и умертвим ненавистного нам Шуйского, как жертву, обреченную на гибель. Когда же овладеем Москвой и истребим Шуйского, то, последуя примеру первопрестольного города, покорятся все прочие крепости и целое государство, не исключая и самого Смоленска, на завоевание коего уже употреблено столько усилий».
Сенаторы с живейшим удовольствием слушали речи сии и, полагая обрадовать короля, поспешили довести до сведения его о предположениях, долженствующих, по мнению их, на долгое время обеспечить спокойствие и выгоды обеих соседственных держав. К удивлению их, король принял донесение их с холодностью и отозвался двусмысленно.
Сигизмунд лукавствовал. Внушения, сделанные по приказанию его русским тушинцам о призвании на царский престол королевича, имели только целью ознакомить общее мнение в России с мыслью покориться иноплеменнику. На самом же деле он прочил Россию не сыну, а самому себе. С одной стороны, приобретение необозримых областей льстило его тщеславию, а с другой, по ревности своей к папежству, он опасался, чтобы Владислав, как отдельный государь, не сделался истинно русским и не стал противиться распространению в России иезуитского лжеверия. Впрочем, король понимал, что благоразумие требовало от него не оглашать преждевременно настоящих своих видов, и потому он решился, не отвергая совершенно предложения об избрании Владислава, не принимать, однако ж, на себя никакого положительного обязательства по сему предмету. В таком смысле он приказал дать русским переговорщикам следующий ответ: «Его королевское величество принимает от всей души уверения в благорасположении к нему и к его дому московских чинов и еще раз повторяет, что, хотя, будучи сильно обижен Шуйским, он вступил в Россию вооруженной рукой, но не из мщения и не для завоевания Московского государства, а, напротив того, для успокоения оного и дабы прекратить пролитие христианской крови. Что же касается до пылкого желания государственных чинов посадить на московский престол королевича Владислава, то, если на сие будет соизволение Всевышнего, если народ русский единодушно одобрит сей выбор и если грозные тучи, висящие над государством, рассеются и снова воссияют тихие дни, тогда король, его милость, охотно удовлетворит желанию московского народа. В рассуждении же требования поспешать на Москву его королевское величество ожидает только, чтобы рыцарство, еще совершенно не отказавшееся от службы самозванцу, пришло в должное повиновение и соединилось с королевским войском. Когда (с волей Божией) сие совершится, то первым старанием его королевского величества будет пещись о избавлении и успокоении столь долго и жестоко томившейся столицы».
Если бы послы мятежнического войска были движимы истинной любовью к Отечеству, они заключили бы из темных и неопределенных выражений Сигизмунда, что он лицемерит, и поспешили бы прервать переговоры, не обещающие ничего удовлетворительного для чести и пользы России. Но большая часть из них, уже совершенно закупленная поляками, не гнушалась быть орудиями обмана. Они увлекли за собой и прочих и согласили их, несмотря на увертливость королевского ответа, приступить немедленно к постановлению условий, на коих Владислав должен был принять московскую державу.
Прения о сем предмете продолжались около двух недель. Польские историки с удивлением замечают, что послы мало заботились о правах и вольностях государственных, а настаивали только о неприкосновенности греческой веры и ее обрядов, и о сохранении велелепия церквей и монастырей. Но послы были люди умные, хотя и коварные; они хорошо знали дух своего народа и, искренне желая упрочить над несчастной Россией польское владычество, от коего ожидали величайших для себя выгод, они старались удовлетворить по возможности действительным потребностям своего Отечества. Что касается до гражданских прав, они могли совершенно ввериться полякам, которые, по свойственной им наклонности к чрезмерной свободе, готовы были умножить вольности их даже более, чем для сохранения государственного устройства они могли желать. Но в делах, относящихся до веры, им предстояло бороться с вредным влиянием иезуитов над изуверным Сигизмундом. Так, например, долго они домогались, чтобы король позволил Владиславу принять царский венец по древнему обычаю – от руки патриарха. Убеждаясь в необходимости сего обряда для ослепления русских, они твердили, что без сего начала ни к чему невозможно приступить. Наконец Сигизмунд уступил и четвертого февраля подписал запись, в первой статье которой он соглашался, чтобы патриарх венчал на царство Владислава, но и тут иезуитское пронырство ознаменовалось условной прибавкой, по силе коей сие действие отсрочивалось до совершенного успокоения Московского государства. Прочие статьи сей записи, писанной белорусским наречием и весьма важной, ибо она служила основанием многим последующим договорам Сигизмунда с русскими, относились к охранению российской церкви, учреждению внутреннего устройства и определению отношений России к Польше.
Король обещался за себя и за сына не отводить никого от греческой веры, чтить патриарха и духовенство и оставить за церквами и монастырями принадлежащие им имения. Сигизмунд требовал только, в противность прежним обычаям, допущения иметь в Москве один римский костел для пребывающих там поляков.
Что же касается до внутреннего устройства, будущий царь обязывался оставить бояр и приказных и служивых людей при прежних окладах и почестях; ни у кого самовольно не отнимать поместий и вотчин; никого не наказывать без приговора бояр и думных людей; не отбирать в казну имений у невинных жен и детей преступников и не вводить никаких новых пошлин и поборов без согласия Боярской думы. Судебник и существующие постановления должны также были оставаться в своей силе, и право переменять или добавлять законы предоставлялось только боярам обще с Земской думой. Русским дозволялось по желанию их ездить для науки в иностранные христианские государства. Кроме того, было положено не восстанавливать право перехода для крестьян и не давать свободы холопам. Весьма замечательно, что то и другое признавалось необходимым для обуздания народного буйства и для водворения в государстве желаемого устройства и прочной тишины. Все те, в руки коих по тогдашним переворотам переходила верховная власть, были одинакового мнения по сему предмету; даже и сами тушинские послы, хотя долгое время принадлежавшие к холопьей стороне, убеждены были в сей истине и должны были сознаться перед королем, что без утверждения крепостного права господ и помещиков не было никакого средства управлять Россией.
Наконец, в рассуждении отношений России к Польше постановлялся оборонительный союз между обоими государствами против всякого неприятеля, могущего учинить нападение на одно из них. В особенности предполагалось общими силами охранять пределы обоих государств против набегов крымских татар. Купцам польским в России и русским в Польше предоставлялось свободно торговать и провозить товары свои без всякого возвышения дотоле взимаемой пошлины. Впрочем, король ручался, что никто из русских поневоле в Польшу отсылаем не будет, что все русские пленные, отправленные по случаю войны за польский рубеж, будут возвращены на родину и что никто из поляков не будет назначаем ни на воеводство, ни на какое другое правительственное место как в Москве, так и в прочих городах, кроме пограничных, где до окончания смуты могли оставаться польские начальники81.
Должно признаться, что если бы намерение Сигизмунда было добросовестно исполнить сии условия, то святая Русь могла бы сохранить свою народность и при воцарении государя иноплеменного. Но король хотел только приманить к себе русских и присвоить их себе, так сказать, украдкой. Для сего он велел объявить послам, что, удовлетворив всем требованиям русских, он взаимно ожидает от них, что они не откажутся повиноваться ему до прибытия Владислава. Король тем более настаивал на сем, что надеялся при удобных обстоятельствах обратить без труда временное владычество свое в постоянное. Изменники-послы не приняли в соображение, что не только время прибытия Владислава не было определено, но что даже Сигизмунд