Если господство самозванца утверждалось таким образом в Пскове, напротив того, в окрестностях Москвы царская сторона брала решительный перевес; сами поляки уже были в том убеждены. В Можайске начальствовал от имени тушинцев поляк Вильчек. Самозванец, желая овладеть сим городом, заслоняющим столицу со стороны Смоленска, поручил исполнить сие Плещееву, которого отрядил из Калуги с двумя тысячами донских казаков и таким же числом русских110. Плещеев с русскими остановился в Борисове городке для поддержки в случае нужды казаков, которых можайские жители тайно впустили в посад и укрыли в своих домах в ожидании ночного времени, удобного для поиска на самый город. Однако ж Вильчек был извещен о угрожающей ему опасности и поспешил принять свои меры. Отступивший от Боровска полк Млоцкого находился еще в окрестностях Можайска; за отсутствием Млоцкого им начальствовал пан Бобовский, который по приглашению Вильчека прискакал в посад ночью и ударил на казаков, готовящихся приступить к городу. Не ожидавшие сего нападения казаки побежали из посада, но Вильчек, выступив из города, успел перерезать им дорогу и многих из них побил и попленил. Плещеев, двинувшийся из Борисова на выручку казаков, также потерпел сильное поражение. По показанию поляков, до двух тысяч казаков и русских изменников остались на месте. Казалось, что после такого подвига тушинцам можно было полагаться на Вильчека. Но поляк сей хотел удержать за собой город, только чтобы с пользой для себя торговать им. Не видя никакой самостоятельности в отделившихся от самозванца тушинцах, он искал надежного покровителя и мог найти его только в короле или в царе Василии. Но Сигизмунд принял бы его покорство как долг подданного своему государю и не считал бы себя обязанным к большой благодарности. Напротив того, оказав важную услугу царю, он вправе был ожидать от него награждения и в сем убеждении предложил ему выслать из Москвы войско для принятия от него Можайска. Царь отрядил немедленно Ивана Измайлова со значительными силами. Вильчек, еще лукавствуя, известил о приближении царского войска не только Бобовского, но даже Казановского, стоявшего в Вязьме111. Казановский поспешил соединиться с Бобовским и вместе с ним пошел на Можайск. Но труд его был напрасен. Он не мог предупредить в Можайске Измайлова, которому Вильчек немедленно сдал город и отправился в Москву, где царь наградил его сотней рублей (триста тридцать три с половиной нынешних серебряных). Казановский возвратился в Вязьму.
Уже все предвещало, что и грозный для Москвы Тушинский стан недолго удержится. Со дня на день умножались там раздоры и бесчинство. Бегство Марины в особенности подало повод к ужасному мятежу. Мнимая царица, уезжая, оставила в своих комнатах собственноручное письмо, в коем, жалуясь на окружающую ее измену, объясняла, что удаляется, дабы избавиться стыда быть выданной королю, и увещевала шляхетское рыцарство не нарушать присяги своей и не забывать, что от нее только могут ожидать наград112. Приверженцы ее разносили письмо сие по стану и успели взволновать жолнеров. Бурливые своевольцы с обнаженными саблями обступили гетмана и вопили: «Злодей Рожинский! Мало того что нестерпимым высокомерием своим изгнал Димитрия, теперь и жену его принудил к бегству! Где же глава нашего предприятия? Кто будет распоряжать нашими действиями? Что значит наша присяга? Зачем отказываться нам от заслуженного жалованья и обещанных наград? Не признаем тебя за гетмана нашего, а за недостойного перебежчика и за изменника, закупленного королем! Возврати нам царя нашего, и если хотел предать его в жертву неприятельскому мечу, то наши сабли разведаются с тобой самим!» Тщетно Рожинский пытался твердостью удержать бунтующих. Его усилия восстановить порядок гетманской властью своей воспламенили неистовых новой яростью. Пистолетные пули засвистали мимо ушей его; гордый и отважный вождь принужден был скрыться для спасения своей жизни. Необузданная шляхта хотела вместо него избрать гетманом Тишкевича и немедленно идти к самозванцу в Калугу113. Но другие начальники успели наконец усмирить мятежников заманчивым для их корыстолюбия уверением, что в непродолжительном времени король вышлет обещанные им деньги. В ожидании сего пособия жолнеры снова согласились подчиниться Рожинскому114.
Избегнув угрожаемой ему опасности, гетман поспешил написать королю, что для удержания в повиновении войска необходимо в самоскорейшем времени удовлетворить оное денежной раздачей. Вместе с тем он уверял Сигизмунда, что обстоятельства благоприятствуют, и, основываясь на показаниях переметчиков и лазутчиков, доносил, что есть надежда привлечь на его сторону и самого героя Скопина и что московские жители ожидают только прибытия короля под столицу, дабы добровольно ему покориться115.
Но король, основательно не доверявший известиям, получаемым от переметчиков и лазутчиков, не тронулся из-под Смоленска. По крайней мере, тушинцы вправе были надеяться, что по обещанию его скоро отправлен будет к ним Ян Потоцкий, воевода Брацлавский, с войском и деньгами. Однако ж и сие ожидание их не сбылось. Потоцкий, любимец короля, распоряжаясь всем под Смоленском, не хотел удаляться от Сигизмунда, чтобы не подать случая кому другому вкрасться в исключительную доверенность государя и чтобы не потерять наград, ожидающих его при падении Смоленска, которое, по мнению его, не могло замедлиться116. Движимый сими личными побуждениями, он под разными предлогами откладывал свое выступление к Тушину и, наконец, решился на действие коварное: по его наущению отряжаемое с ним товарищество возмутилось и отказалось выступить в поход117.
Обстоятельства Рожинского, лишенного всякого пособия со стороны короля, сделались затруднительными. Не только заботило его неповиновение жолнеров, самое военное положение представлялось ненадежным. Со всех сторон угрожала опасность. Перед ним недоступная Москва, где царское войско уже превосходило числом ослабленные полки тушинцев; вправо самозванец усиливался в Калуге и преграждал ему все пути, за Оку и за Угру ведущие; в тылу царский отряд, занимавший Можайск, перерезал Смоленскую дорогу и, следственно, прямое сообщение с королем; наконец, влево от Дмитрова угрожал Скопин, который, не будучи более удерживаем отступившим к Иосифову Сапегой, мог совершенно отрезать ему всякое отступление. Безрассудно было бы долее держаться в Тушине. Одна Волоколамская дорога оставалась еще свободной, и потому он решился отступить по ней к Иосифову монастырю, куда пятого марта отправил пушки свои118. Таким образом, облегчив свое следование, седьмого числа он сам выступил со всем войском119. Поляки, отходя, зажгли Тушинский стан. Зарево пожара возвестило столице истребление злодейского гнезда, бывшего для нее страшилищем в течение двух лет и девяти месяцев. Немногие из русских тушинцев, передавшись совершенно Сигизмунду, последовали за Рожинским. Все прочие или принесли повинную царю, или отъехали в Калугу к самозванцу.
Скопин достигал наконец своей цели: отступление Рожинского предоставляло ему возможность идти в Москву, не подвергаясь опасностям решительного боя. Он немедленно отрядил Валуева к Иосифову монастырю для наблюдения за Рожинским, а сам с главным войском устремился к столице, куда вступил двенадцатого марта120. Восторг москвитян обратил прибытие его в народное торжество. По приказанию царя вельможи спешили встретить юного героя у городских ворот, но обыватели обоего пола и всякого возраста опередили их и необозримыми толпами высыпали за деревянный город на Ярославскую дорогу. При появлении Скопина, когда, по древнему русскому обычаю, поднесли ему хлеб и соль, все пали ниц перед обожаемым стратигом и, со слезами умиления провозглашая его избавителем Отечества, уподобляли юному Давиду, поборающему по злосчастном Сауле. Оскорбительное для Василия сравнение раздражило державного старца, уже негодовавшего на Скопина за безнаказанное отпущение людей, вызывавших его к измене от имени Ляпунова. Но царь почел необходимым таить томившее его недоверие к победоносному сроднику и принял его с почестью, достойной заслуг, им оказанных. Он также обласкал и щедро одарил Делагарди.
Тушинские поляки, раздраженные неудачей своей под Москвой, винили в оной короля, никакой помощью со своей стороны не заменившего опоры, которую доставляло им содействие самозванцевых сподвижников и которой они были лишены по его проискам121. В досаде они тотчас по прибытии в Иосифов отправили под Смоленск Зборовского, Виламовского и Шуцкого с поручением в резких словах выразить перед Сигизмундом их негодование. В наказе сим новым посланцам, от которого не дозволялось им отступать ни в каком случае, предписывалось говорить, что король вопреки их ожиданиям не обратил милостивого внимания на справедливые их требования; что обещанные подарки скудны и не могут почитаться удовлетворительными для многочисленного войска; что даже у них нет никакого ручательства или обеспечения в получении кровью и потом заслуженного ими жалованья; что королевские послы, выгнав царя Димитрия из Тушинского стана, обманывали их пустыми обещаниями и обнадеживаниями; что, не получив надлежащей награды, им остается обратиться к иным средствам для доставления себе возмездия за понесенные траты и убытки; что данный королем ответ прежним их посланцам подал повод к разгрому Тушинского стана и к омрачению двухлетними трудами приобретенной славы, и, наконец, что весьма естественно жолнерам бунтовать и искать себе другого покровителя, когда король пренебрегает всеми просьбами их и когда, будучи теснимы неприятелем, они от своих ничего не видят, кроме презрения и забвения.
Зборовский с товарищами прибыли под Смоленск двадцать первого марта122. С ними же приехал царь Касимовский, который изъявил свою покорность Сигизмунду в следующих выражениях: «Я холоп твой, приехал сюда на службу вашего королевского величества и прошу дать мне людей, дабы я мог пролить кровь мою на службе вашего величества». Король принял его с большой почестью и дал ему первое место между сенаторами. Поляки, вероятно, полагали, что знатный татарин должен пользоваться великим уважением у русских, и потому уговорили его послать письмо в Смоленск с увещанием к сдаче. Но сие новое покушение к поколебанию твердости смолян не более имело успеха, как и прежние.