157. Гетман несколько колебался принять предлагаемое ему поручение; предводительствовать горстью людей было несовместно с его званием и к тому же казалось невероятным столь малым числом войска успеть удержать стремившегося к Смоленску сильного неприятеля; однако ж, с другой стороны, он наконец рассудил, что, подвергаясь опасностям неравного боя, он мог иметь более случая с пользой и славой оказать заслугу своему Отечеству, чем оставаясь под Смоленском безмолвным свидетелем им вовсе не одобряемой осады158. Пока Жолкевский, решаясь на предприятие трудное, собирался в поход, получено донесение от Гонсевского о подступлении Горна и Хованского под Белую. Король, опасаясь, чтобы город сей, по причине малолюдства своих защитников, не попал во власть неприятеля, усилил гетмана еще пятью сотнями польских всадников и предписал ему немедленно идти не на Вязьму, как прежде предполагалось, а прямо к Белой, на помощь Гонсевскому.
Двадцать восьмого мая вечером гетман выступил из-под Смоленска по данному направлению, но, на пути известившись об отступлении Горна и Хованского из-под Белой, отослал обратно приданных ему пятьсот всадников, а с остальными продолжал следовать к Белой, куда и прибыл четвертого июня159. После двухдневного в сем городе отдохновения он снова выступил седьмого числа по дороге к Шуйскому, где по посланному от него предписанию Казановский и Дуниковский должны были соединиться со Зборовским.
Доставленные полякам известия о сборе царского войска под Можайском были основательны. Уже около половины мая находился там боярин князь Андрей Васильевич Голицын с несколькими полками160. Скоро после того и сам князь Дмитрий Иванович Шуйский отправился туда же со всеми собранными в столице царскими воинами161; но Делагарди со своими иноземцами не пошел с ним, остановившись на половине дороги от Можайска в Москву в ожидании обещанных царем денег на жалованье войску162. К несчастью, истощенная царская казна не в состоянии была удовлетворить его. Василий обратился к Троицко-Сергиеву монастырю, как к обычному своему прибежищу во всех государственных бедствиях. Однако ж в сем случае архимандрит Иоасаф не нашел возможным согласиться на новые пожертвования163. По приказанию его келарь Авраамий Палицын представил царю, что иноки достаточно уже доказали свою готовность неизменно служить Отечеству, проливая кровь свою и расточая житницы свои; что деньгами также они выдали уже в течение последних шести лет шестьдесят пять тысяч шестьсот пятьдесят пять рублей (двести восемнадцать тысяч восемьсот пятьдесят нынешних серебряных), из коих пятнадцать тысяч четыреста даны заимообразно царю Борису на ратных людей против расстриги, тридцать тысяч взяты насильно Отрепьевым, а последние двадцать тысяч двести пятьдесят пять доставлены разновременно самому Василию, и что оскудевшая наконец казна их едва достаточна была для восстановления разоренных во время осады обители башен, стен и других монастырских строений. Царь слушал келаря с умилением, скорбел, прослезился, но, не менее того теснимый крайностью, приказал посланному в лавру дьяку Семену Самсонову взять не только все в наличности находившиеся там деньги, но даже золотые сосуды и богатейшие из серебряных. Сия насильственная мера, по духу времени почитаемая святотатством, только что подала повод к новому ропоту на Василия, а в сущности далеко не покрывала необходимых издержек.
Князь Шуйский, прибыв в Можайск, занялся сосредоточением всех поблизости находившихся отрядов. Василий Иванович Бутурлин, стоявший в Погорелом Городище с отрядом, бывшим под предводительством Валуева, поспешил соединиться с главным вождем царского войска, но иноземцы медлили164. Делагарди не трогался с места, требуя своему войску заслуженного жалованья. С другой стороны, Горн озабочен был важными неустройствами, возникшими между его воинами.
Жолкевский, приступая к действиям, где при весьма слабых средствах ему предстояло бороться с многочисленным неприятелем, старался хотя бы несколько обессилить его посредством тайных происков. В сем намерении он уговорил одного из передавшихся под Белой французов доставить к своим соотечественникам Горнова отряда письмо, коим убеждал их не помогать русским165. Француз принес письмо в стан Горнов и скоро нашел сообщников даже между офицерами166. Двое из них по имени Пинар и Кольвиль стали мутить воинов, напоминая, что им не выдают сполна условленного жалованья, и разглашая, что их ведут в чужую, отдаленную землю на верную погибель167. Первым следствием сих наущений был побег восьмидесяти англичан, в одну ночь отправившихся к полякам. Уже колебалось и все войско. Однако ж на сей раз Горну удалось, хотя и с трудом, утишить ропот. По его повелению француз, принесший гетманово письмо, был повешен. Но плевел разврата был уже посеян между Горновыми воинами, которые как бы нехотя следовали за начальником своим к Можайску, куда он направился вместе с князем Хованским.
Впрочем, князь Шуйский и без иноземцев имел уже при себе в Можайске довольно значительное войско. Желая действия свои устроить по примеру славного предшественника своего Скопина, он выслал вперед князя Федора Андреевича Елецкого и Григория Леонтьевича Валуева с восемью тысячами человек пехоты и конницы для устройства острога при Цареве-Займище, уже очищенном Дуниковским, который, вследствие распоряжений гетмана, отступил к Шуйскому. Елецкий и Валуев, достигнув своего назначения, немедленно занялись постройкой острога168.
Между тем Жолкевский продолжал путь свой и двенадцатого июня прибыл в Шуйское. Тут стояли уже Зборовский, Казановский и Дуниковский, в стане, огражденном рогатками по причине близости царского отряда, занимавшего Царево-Займище. Гетман нашел еще в Шуйском два полка вольных казаков, которые по приглашению его пришли служить под его начальством. Полковниками полков сих, в коих в обоих вместе считалось более трех тысяч всякого сброда людей, были Пясковский и Ивашин.
На другой день гетман намеревался со всем войском идти к Цареву-Займищу169. Но тушинцы Зборовского объявили, что не тронутся с места, потому что в ответ на последнюю их посылку к королю им было обещано сто тысяч злотых (столько же нынешних серебряных рублей), которых, однако ж, им не прислали. Гетман хотел было ехать сам уговаривать их, но они, чтобы не увлечься личным к нему уважением, вопреки пользе и намерениям своим, уговорились не собираться в коло, пока он не выедет из Шуйского. Тогда Жолкевский решился послать к ним Гербурта, старосту Тлумацкого, который увещевал их не портить упорством своим дела, полезного для всей Польши, и уверял, что денег еще не прислано им только по случаю неверности путей, подверженных частым разбоям шаек, образовавшихся в крае, где господствовало неустройство. Тушинцы отвечали, что их давно уже тешат пустыми обещаниями, что без денег они не намерены служить королю и, наконец, что, если до девятого июля условленные сто тысяч злотых не будут им присланы, то они обратятся к другим мерам для получения себе заслуженной награды. Впрочем, они велели сказать гетману, что из искренней преданности к его особе не откажутся помогать ему, если бы потребовала того настоящая его безопасность170.
Жолкевский, не желая раздражать их новой настойчивостью, прекратил сношения с ними и с остальным войском, не исключая и казаков, двинулся вперед и, пройдя семь верст, приказал разбивать лагерь, а сам с тысячей всадников отправился к Цареву-Зай-мищу для осмотра положения царского отряда171.
Царево-Займище лежит на левом берегу речки Сежи, образующей под самым селением пруд, который, однако ж, был спущен. Плотина пруда была так широка, что по ней в ряд могли идти сто лошадей. Она перерезалась спуском, на коем устроен был мост. По бокам плотины, ниже коей протекала по болоту речка, были глубокие промоины. По топям правого берега тянулся густой кустарник, образующий как бы стену, примыкавшую к плотине. Царские воеводы расположились на правом берегу насупротив плотины, на расстоянии малого пушечного выстрела. Стан их, тщательно укрепленный не только валом и рвом, но даже и деревянными башнями, примыкал справа к болоту, а слева и с тыла к обширному лесу172. Только спереди расстилалась луговая равнина, простирающаяся до речки и до растущего по берегам ее кустарника. Из воевод знатнейший, князь Елецкий, был главным начальником лишь по имени; всем заправлял и распоряжался способнейший – Валуев.
При приближении неприятеля Валуев приказал зажечь Царево-Займище, а сам с тремя тысячами конницы и пехоты вышел из окопов навстречу гетману173. С обеих сторон передовые сошлись на плотине. Произошла маловажная сшибка. Если бы царские воины ударили дружно, то по несоразмерности сил дело приняло бы худой оборот для Жолкевского, который за пренебрежение к своему неприятелю получил бы должное наказание. Но Валуев, извещенный через русского перебежчика, что тут находился сам гетман, не мог вообразить, чтобы опытный и искусный вождь сей вдруг оказался опрометчивым и с горстью людей отважился столь близко подступить к сильному отряду без надлежащего подкрепления, и потому, опасаясь засады, он уклонился от боя и поспешил возвратиться в окопы. Гетман, пользуясь сим, отступил безвредно в стан свой, находившийся еще позади в четырнадцати верстах.
На следующий день, четырнадцатого июня, гетман двинулся к Цареву-Займищу со всем бывшим при нем войском. Подойдя к селению, он с польской конницей остановился на высотах левого берега речки. Пехота же спустилась к плотине и расположилась при входе на оную на пепелище селения; казаки поместились ниже селения при болоте. В сем положении гетман намеревался ожидать ночи, дабы, пользуясь темнотой, перейти безопасно через плотину, на которой мост над спуском был разобран по приказанию Валуева. Но неожиданное обстоятельство побудило его предпринять сию переправу еще днем.
Казалось, что Валуев держал всех своих людей в окопах. Вне оных показывались только около ста всадников, да и те разъезжали под самыми окопами. По-видимому, плотина оставалась без защитников. Однако ж гетману, тщательно осмотревшему местность, показалось невероятным, чтобы противник его вовсе отказался воспол