ьзоваться ею для оспоривания переправы. В особенности он подозревал, что кроется засада в густом кустарнике, прилегающем к оконечности плотины, и потому, для большей предосторожности, он накрепко запретил своим выходить или выезжать на плотину. Опасения его были основательны. В самом деле, Валуев засадил несколько сотен стрельцов как в кустарнике, так и в промоинах, находившихся по бокам плотины, в надежде, что неприятели по примеру предыдущего дня беспечно вскочат на плотину и подадут случай засевшим стрельцам нанести им значительный урон. Но так как поляки, удерживаемые предусмотрительностью гетмана, не показывались на плотине, то стрельцы, соскучившись, стали из промоин перебегать друг к другу и тем дали стоящим на страже полякам возможность их заметить. Тогда гетман признал необходимым немедленно очистить проход. По его приказанию пехота стала в ружье и начала стройно наступать по плотине. Между тем несколько сотен спешившихся казаков спустились в прорванный пруд и тихо потянулись вдоль прикрывающей их плотины, не быв примечены стрельцами, внимание коих было устремлено исключительно на выходившую на плотину польскую пехоту. Казаки, поравнявшись со стрельцами, из-под плотины выскочили на нее и стремительно ударили на стрельцов, которые, пораженные внезапным нападением со стороны, откуда они не ожидали неприятеля, стремглав побежали в кустарник. Польская пехота перебралась через спуск, несмотря на разломанный мост, и живо преследовала бежавших через кустарник до самой равнины, находившейся перед станом царского войска. Валуев на выручку стрельцов немедленно вывел из окопов три тысячи человек конницы и пехоты. Бой начал принимать другой оборот. Польской пехоте, поражаемой ружейным огнем с башен стана и теснимой превосходными силам, трудно было держаться без содействия своей конницы, которой за разрушением моста невозможно было переправиться через спуск. Но стараниями гетмана мост был поспешно исправлен, и тотчас же тысяча польских всадников переправились по нему и вступили в дело. Валуева воины, в свою очередь, дали тыл; некоторые из них возвратились в окопы, другие же помчались мимо окопов и скрылись в лесу. Впрочем, с обеих сторон урон был незначителен. Гетман, оставив отряд за плотиной на правом берегу речки для сохранения за собой переправы, сам возвратился в свой лагерь.
На другой день Жолкевский со всем войском переправился за речку, обошел окопы и расположился в тылу оных, в лесу на Можайской дороге. Здесь получил он важное подкрепление. Зборовского тушинцы, услышав, что он уже сражается с царским войском, устыдились своего бездействия, когда их братья были в опасности, и поспешили соединиться с ними174. Гетман, созвав их в коло, сам приехал благодарить за усердие. Они приняли его молчаливо, без обыкновенных восклицаний, и отозвались, что готовы служить королю, только требовали, чтобы он непременно обязался обещанные деньги доставить им в течение недели. Гетман отвечал, что деньги будут присланы неукоснительно, но что по военным обстоятельствам никакого срока определить нельзя. Впрочем, он написал королю, чтобы поспешал с высылкой сих денег, дабы не подать тушинцам повода к новому неповиновению.
С присоединением Зборовского у Жолкевского находилось в сборе до одиннадцати тысяч человек, следственно, он уже был сильнее Елецкого и Валуева. Некоторые из поляков советовали гетману воспользоваться сим превосходством, чтобы немедленно напасть на стан царских воевод, но искусный вождь не одобрил сего предположения175. Он рассудил, что русские тогдашнего времени, противники слабые в открытом поле, в укреплениях защищались как львы; что окопы их были устроены весьма хорошо и что выбивать их оттуда было делом трудным и даже опасным. Решившись действовать осторожнее, Жолкевский принял в соображение полученные от пленных известия, что в русском стане нуждались в продовольствии и что других съестных припасов не было, кроме того, что оставалось от привезенного каждым в ранцах и саквах. Стоило только воспрепятствовать подвозам доходить до русского отряда, чтобы в непродолжительном времени принудить его к сдаче. Гетман сделал сообразные сему распоряжения. От стана своего он вывел по лесу, прилегающему к левой оконечности русских окопов, ряд острожков, прикрытых рвом. В каждом острожке помещались до ста человек. Не только пехота и казаки, но даже к коннице принадлежащие пахолики были употреблены на сию службу. Укрепления сии перерезали все дороги, по коим русские могли ожидать подвозов, а одно из них препятствовало им даже ходить за водой.
В сем стесненном положении Валуев бодрствовал. По его приказанию каждый день по несколько раз делались вылазки, но удачи не было. В стычках сих русские, постоянно отгоняемые неприятельской стрельбой из острожков, потеряли до пятисот человек. Опасность для них увеличивалась со дня на день. Воины теряли дух, и многие из них начинали уже совещаться с русскими изменниками, находящимися при гетмане. Валуев всю надежду полагал лишь на князя Шуйского. Беспрестанно посылаемые им гонцы ночью лесами пробирались до Можайска.
Встревоженный Шуйский стал снаряжаться в поход и вместе с тем убедительно просил Делагарди поспешить соединиться с ним176. Шведский военачальник, получив с другой стороны удостоверения от царя и московских бояр, что в Можайске уже готово жалованье для войска, пошел к сему городу, но, прибыв туда, не нашел ни денег, ни Шуйского. Князь Дмитрий Иванович, крайне озабоченный печальными известиями, получаемыми от Валуева, уже двинулся на его выручку. Так как Валуев мог ожидать подвозов только от Можайска, Боровска и Серпухова, то острожки гетмановы около его окопов простирались единственно от Можайской дороги к югу, почему князю Шуйскому удобнее было войти в сношение с Валуевым с севера177. По сей причине князь, имея в виду приблизиться к нему с сей стороны, не пошел по большой дороге из Можайска в Царево-Займище, но свернул с нее вправо и проселком направился на Клушино. С дороги он еще писал к Делагарди, обещая немедленную присылку денег и умоляя его не уклоняться более от соучастия в действиях, предпринятых для избавления Валуева. Делагарди, опасаясь ответственности за могущую произойти от дальнейшего его упорства погибель для Валуева, согласился удовлетворить требованию Шуйского. Он выступил из Можайска двадцать первого июня и пошел навстречу Горну, шедшему от Зубцова178. Оба шведских вождя сошлись в деревне Маслове в двадцати пяти верстах от Можайска по направлению к Погорелому Городищу. В тот же день Делагарди получил наконец обещанные деньги. Но самое обстоятельство сие, удовлетворявшее желаниям иноземцев, едва не подвигло их к явному бунту. Роты требовали платы на полное число людей, в них положенное, а Делагарди отпускал только на наличных воинов. Кроме того, двадцать первого числа он раздал деньги одному Горнову отряду, своим же людям объявил, что на правильную раздачу жалованья у него недоставало времени, что по важности военных обстоятельств он долее походом медлить не может и что потому должно отсрочить раздачу сию до времени освобождения Валуева. Ропот сделался всеобщим, и когда двадцать третьего поутру Делагарди приказал войску выступить из стана, то кинкгольмская конница явно отказалась от послушания. Однако ж твердость Делагарди обуздала мятеж. Он приказал казнить главного зачинщика и таковым примером строгости укротил прочих. Все войско двинулось усиленным переходом и на закате солнца достигло Клушина, куда в тот же день прибыл и князь Шуйский. Оба полководца, совершив свое соединение, остановились для ночлега, миновав Клушино, при выходе из леса на довольно обширной поляне. Шуйский, имевший при себе тридцать тысяч русских и одиннадцать полевых орудий, расположился при лесе позади малой деревни; Делагарди со своими восемью тысячами иноземцев стал несколько правее при речке179. Русский стан был огражден рогатками, а иноземцы прикрылись своими повозками. Поляна, находившаяся впереди обоих станов, перерезалась двумя деревушками и, сверх того, насупротив стана иноземцев высокими плетнями. По вдохновению военной опытности своей Делагарди советовал Шуйскому укрепить передовую часть своего стана и выслать разъезды для наблюдения за движением неприятеля. Но все сие осталось неисполненным. Утомленное переходом войско искало только отдохновения. Все меры предосторожности ограничились укреплением деревни, лежавшей в голове стана Шуйского. Беспечность вождей происходила от пренебрежения к неприятелю, коего не сомневались подавить чрезвычайным превосходством сил своих. Делагарди даже уверен был скоро иметь в руках своих самого Жолкевского. Ужиная у князя Шуйского, он сказал: «Когда я был взят в плен в Волмаре, гетман подарил мне рысью шубу, а теперь у меня готова соболья, чтобы отдарить его». Скоро хвастливость сия строго была наказана.
Жолкевский, уведомленный о выступлении князя Шуйского из Можайска, бдительно следил за всеми оборотами его и беспрестанно посылал разъезды для разведывания. Одному из сих разъездов, под начальством ротмистра Неведоровского, удалось схватить несколько боярских детей, отделившихся от шуйского войска для добывания живности. По показанию сих пленных, представленных гетману двадцать третьего поутру, Шуйский в тот же день должен был расположиться на ночлег под Клушиным. Сие известие подтвердили еще в то же утро перебежавшие из отряда Горна в польский стан пятеро французов и шотландцев. От Клушина до Царева-Займища считается не более тридцати верст: дело, очевидно, клонилось к роковой развязке.
Важность обстоятельств побудила гетмана немедленно созвать всех полковников и ротмистров на военный совет для разрешения вопроса: ожидать ли на месте подступления Шуйского или, оставив часть войска против Елецкого и Валуева, с остальными идти навстречу главному царскому войску? Мнения разделились: некоторые находили слишком опасным раздроблять уже и без того слабое войско и потому полагали ожидать в совокупности нападения Шуйского; другие возражали, что если Шуйскому дозволить подступить, то, может быть, он, воздерживаясь от нападения, станет по примеру Скопина теснить поляков острожками и, перехватывая их кормовщиков, препятствовать им снабжаться съестными припасами. Для избежания таких вредных последствий они советовали идти навстречу Шуйскому, оставив значительные силы для удержания Елецкого и Валуева. Весьма замечательно, что, несмотря на очевидную опасность положения поляков, при столь непомерном превосходстве сил неприятельских, никто не предложил искать спасения в своевременном отступлении, хотя многие из рыцарства, устрашенные отважной решимостью гетмана, думали, что ему, огорченному холодностью короля, постыла жизнь и что он, обрекая себя на верную погибель, туда же увлекает и все войско. Но в присутствии Жолкевского никто не дерзнул объявить мнения, которое бы имело хоть малейшую тень малодушия: столь глубоко впечатлено было во всех сердцах уважение к знаменитому полководцу, являвшему необычайное бесстрашие при всей преклонности лет своих.