Гетман, отделавшись от русских, занялся покорением Делагарди. Он послал к нему пана Борковского с требованием исполнить постановленные условия. Делагарди, в самом уничижении своем сохраняя некоторое достоинство, отказался признать Линков договор, но согласился сам вступить в личные сношения с гетманом. Свидание их происходило между обоими войсками. Делагарди объявил, что готов принять те же условия, на которые согласился Линке, но с тем, чтобы иноземцам, не желавшим вступить в польскую службу, дозволено было идти к шведской границе с распущенными знаменами и в полном вооружении и чтобы не возбранялось им требовать от царя остальную часть заслуженного ими жалованья. Гетман не воспротивился сему маловажному распространению прежних условий, и оба полководца разъехались миролюбиво.
Успешно окончив сие важное дело, гетман, нимало не мешкая, направился обратно к Цареву-Займищу. Он опасался, чтобы Валуев не уведомился о его отсутствии и не воспользовался бы оным для нападения на Бобовского.
Делагарди, со своей стороны, по возвращении в стан свой уведомился, что девятнадцать рот конницы и двенадцать пехоты, не дождавшись, чем кончится его свидание с гетманом, самовольно уже перешли к полякам. Для удержания в порядке прочих он приказал немедленно изготовляться к походу. Воины, несколько удовлетворенные захваченными в счет уплаты жалованья своего пятью тысячами четыреста пятьюдесятью рублями (восемнадцать тысяч сто шестьдесят семь примерно нынешних серебряных) деньгами и на семь тысяч рублей (примерно на двадцать три тысячи триста тридцать три нынешних серебряных) мехами и сукнами, начинали строиться в путевой порядок. Но Линке, опасаясь быть наказанным, если бы восстановилась начальническая власть Делагарди, удалился в свою ставку с некоторыми из сообщников своих, а между тем другие из них стали подстрекать к неповиновению англичан, немцев и французов. Преступные сии внушения имели полный успех. Французы первые вышли из рядов, а за ними стали бесчинствовать и другие. Бунт сделался всеобщим. Отложив всякое чинопочитание, воины явно ругали Делагарди и Горна и бросились грабить остальную войсковую казну. Главные вожди, выведенные из терпения, приказали по бунтовщикам выстрелить из орудий. Но крайняя мера сия едва не обратилась им самим на пагубу. Она могла бы быть употреблена с пользой для укрощения в первую минуту возмущения, но когда мятеж сделался уже всеобщим, то она только что воспламенила бунтовщиков новой яростью против главных вождей, которые, опасаясь за собственную жизнь свою, нашли необходимым покориться воле своих необузданных подчиненных в надежде, что им удастся исподволь восстановить свою власть. Но они ошиблись и в сем расчете. Правда, мятежники, не встречая более понуждения от начальства, утихли; однако ж, оставаясь при прежнем неповиновении, они стеклись к ставке Линке, который уговаривал их передаться полякам. Напрасно Делагарди посылал к ним с увещанием не оставлять службы шведского короля. Они не послушались и с распущенными знаменами выступили к Цареву-Займищу вслед за Жолкевским.
Не участвовавших в сей постыдной измене оставалось только при Делагарди и Горне четыреста шведов и финнов, с коими несчастные вожди спешили отступить к Погорелому Городищу, где находился больной Делавиль и при нем два эскадрона французской конницы. Но и в Погорелом шведские генералы не нашли успокоения. На другой день их прибытия туда французы подняли новый мятеж, требуя уплаты жалованья. Так как удовлетворить их не было уже средств, то они разграбили остальное имущество, в лагере находившееся, и отказались от дальнейшей службы. Делагарди, Горн и Делавиль с горстью людей, еще пребывших верными, отступили через Торжок к шведским границам.
Клушинская победа стоила гетману только двести двадцать человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. По польским известиям пало на месте сражения до тысячи двухсот иноземцев и несколько тысяч русских180, но исчисление сие, кажется, преувеличено. В руки победителей достались весь русский пушечный снаряд, состоявший из одиннадцати орудий, несколько десятков их хоругвей, между коими и большое знамя главного вождя Шуйского, его карета, сабля, шишак и булава и множество богатой утвари и мехов. В числе пленных находился начальник Передового полка Василий Иванович Бутурлин. Сам князь Дмитрий Шуйский едва спасся от подобной же участи. В бегстве своем он увязил коня в болоте и долго пеший скитался по лесу.
Впрочем, пагубные для России последствия Клушинского разгрома состояли не только в уроне, понесенном в сражении, сколько в рассеянии всего царского войска. Князь Дмитрий Шуйский возвратился в Москву только с весьма малым числом воинов; прочие, совершенно упавшие духом, разбрелись по своим городам и поместьям, предавая беззащитных царя и столицу на произвол злосчастнейшего жребия.
Жолкевский, со своей стороны, возвратился в прежний стан свой под Царевым-Займищем двадцать пятого числа рано поутру181. Он так удачно успел скрыть свои действия, что Елецкий и Валуев не только не знали о его отбытии, но даже не верили его победе, хотя гетман приказал показать им взятые хоругви и пленных182. В самом деле, извинительно было Валуеву сомневаться, что в столь короткое время гетман мог совершить свой поход и рассеять сильное войско Шуйского. Принимая выставляемые им трофеи за придуманную неприятелем воинскую хитрость, он отверг требование гетмана о сдаче острога и сам двадцать шестого числа сделал сильную вылазку. Но поляки отбили его и принудили с уроном возвратиться в свои окопы. В тот же день прибыли в гетманский стан передавшиеся полякам иноземцы. Сие подтверждение объявляемой гетманом победы поколебало недоверчивость Валуева и побудило его вступить в переговоры. Многие из поляков, ободренные успехом, советовали Жолкевскому, не соглашаясь ни на какие условия, идти на приступ к русским окопам. Но гетман предвидел, что по известной упорности русских при защите укреплений выбить их из оных силой было делом ненадежным, и, во всяком случае, неминуем урон весьма тягостный для поляков по их малолюдству. Он также расчел, что посредством тесного обложения, хотя можно было бы голодом вынудить Валуева к безусловной сдаче, но что сего нельзя исполнить без потери времени, для него драгоценного, чтобы вполне пожать плоды одержанной им победы. По сей причине он склонился на предложение Валуева и послал к нему сродника своего, Адама Жолкевского, и Ивана Михайловича Салтыкова, сына старого предателя. Впрочем, переговоры длились еще несколько дней. Валуев не был еще совершенно убежден в истине рассказов о Клушинском разгроме. Соединение иноземцев с поляками неоспоримо было невыгодным происшествием для царя, но оно могло быть следствием отдельной измены, и также естественно ему было полагать, что показываемые ему русские пленные были взяты в деле с каким-либо отрядом, а не в бою с главным царским войском. Для отвращения дальнейших его сомнений гетман решился позволить ему послать в Клушино вестовщиков, донесение коих удостоверило наконец русских воевод в действительности совершенного рассеяния царского войска. Валуев, сраженный горестью, отчаялся в спасении Отечества. Видя, что царю не осталось более никакой возможности удержаться на престоле и что обнаженная Москва должна была неминуемо подпасть под власть поляков, он возмечтал, что в сих плачевных обстоятельствах единственное средство отстоять русскую самостоятельность было добровольно покориться Владиславу, предварительно обязав его не делать никакого изменения в гражданском быту России и свято сохранять неприкосновенность ее пределов. На сем основании Валуев объявил готовность свою приступить к постановлению договора. Жолкевский утвердил присягой сочиненную запись, которой в кратких речах подтверждались все условия договора четырнадцатого февраля, заключенного с Салтыковым под Смоленском, с важной прибавкой, состоявшей в том, что король обязывался после покорения Смоленска возвратить России самый город сей183. Полагая, что тем обеспечил целость государства, Валуев двадцать девятого июня присягнул Владиславу184. Его примеру последовали князь Елецкий и все войско. Из последнего около пяти тысяч человек с воеводами присоединились к гетману; прочие разбрелись185.
Необычайный успех польского оружия произвел такое оцепенение в умах русских, что покорность окрестных городов предупреждала гетманские требования о сдаче. Таким образом спешили поддаться полякам Можайск, Борисов, Боровск, Иосифов монастырь, Погорелое Городище и Ржев.
Двенадцатого июля Жолкевский прибыл в Можайск с войском, значительно усиленным. Кроме шести тысяч двухсот поляков, при нем находилось более четырех тысяч казаков, до десяти тысяч русских, присягнувших Владиславу, и три тысячи иноземцев186. Прочие иноземцы, не согласившиеся вступить в королевскую службу, были им отосланы под Смоленск для отправки через Польшу в свое отечество187. Впрочем, гетман не спешил к Москве; надеясь скорее покорить столицу тайными происками, чем открытой силой, он желал выиграть время, необходимое для развития устраиваемых им ков. Однако ж медленностью его едва не воспользовался самозванец, чтобы предупредить его в занятии первопрестольного града.
При первом известии о Клушинском разгроме Лжедимитрий принял деятельнейшие меры к учинению сильного поиска на Москву. Не вполне доверяя собранной при нем в Калуге русской сволочи, он искал надежнейшей опоры в прежде служивших ему поляках. Тушинцы, отделившиеся от Зборовского, расположены были на берегах Угры, в недальнем расстоянии от Калуги. Хотя вождь их Сапега и успел втайне уверить короля в своей преданности, но, независимо от того, что ему нелегко было направлять на желаемый путь буйных своих подчиненных, он сам, по врожденному честолюбию, мог прельститься мыслью быть главным орудием воцарения мнимого Димитрия. Самозванец вошел с ним в сношения и убедил действовать с ним заодно. Оставалось уговорить жолнеров. Лжедимитрий раздал ему по сорока одному злотому (столько же нынешних серебряных рублей) на каждого всадника. Алчная к деньгам шляхта с восторгом обещалась служить по-прежнему Тушинскому вору. Все Сапегино войско состояло из тысячи шестисот гусар, двух тысяч восьмисот пятигорцев и тысячи казаков и разделялось на четыре полка, коими начальствовали: Хрузлинский, Тишкевич, Будзило и сам Сапега