188.
Лжедимитрий и Сапега оставили берега Угры тридцатого июня и направились через Медынь к городу Боровску, который осаждали князь Михайло Волконский, Яков Змеев и Афанасий Челищев с отрядом царских войск, усиленным до десяти тысяч человек вооруженными крестьянами из окольных деревень189. При приближении неприятеля царские воеводы сняли осаду и засели в Пафнутьеве монастыре в трех верстах от Боровска. Но все их люди не могли поместиться в обители и расположились большей частью около оной, под прикрытием рогаток. Самозванец подступил под монастырь пятого июля. Нетрудно было полякам разогнать крестьян, стоявших за рогатками190. Засим неприятель бросился к монастырской ограде; самые гусары, спешившись, приняли участие в нападении191. Змеев и Челищев, устрашенные приготовлениями к приступу, почли бесполезным дальнейшее сопротивление и приказали отворить ворота, в надежде покорностью укротить свирепство нападающих192. Но малодушие сие одним им послужило к спасению. Неприятели, ворвавшись в монастырь, беспощадно предавали все мечу и разорению. Главный воевода, князь Волконский, непричастный робкому действию своих товарищей, хотел благородным подвигом смыть пятно, ими положенное на начальствовавших в монастыре. Многие люди, избегая лютости поляков, бросились в церковь. Князь Волконский увещевал их не предаваться беззащитно на заклание; собой подавая пример, он стал в дверях и долго отбивал неприятеля, силящегося проникнуть в церковь. Наконец, он пал, изнемогши от ран; поляки, мало уважая его геройство, довершили его убиение и с ним вместе предали смерти почти всех защитников церкви. Кровопролитие было столь велико, что трупов сочтено до четырех тысяч. Из пятидесяти иноков осталось в живых только десять193.
Самозванец по разорении монастыря поворотил на Серпухов. Ему предшествовала страшная весть о плачевном жребии обители св. Пафнутия; под влиянием распространившегося ужаса серпуховские воеводы сдали город беспрепятственно, хотя и имели при себе отряд царского войска194. Из Серпухова Лжедимитрий снова обратился к Москве. На пути ему предстояло сражаться с неожиданным неприятелем.
Царь Василий Иванович, готовясь на решительную борьбу с королем Польским, искал помощи в сопредельных землях не от одних шведов. Он требовал ее и от крымских татар. Увлеченные подарками, царевич Араслан, князь Сулешов и мурзы Батербий и Кантемир согласились идти к Москве для усиления Василия и действительно с пятнадцатью тысячами татар явились в Серпуховском уезде195. Царь немедленно выслал из столицы к ним на подкрепление войско под начальством бояр князя Воротынского и князя Лыкова и окольничего Измайлова. Воеводы сии убеждали царевича соединенными силами переправиться за Оку и напасть на самозванца, но Сулешов сам не пошел на неприятеля, а переправил за Оку только мурз с отрядом, состоявшим от трех до четырех тысяч татар, которые врасплох ударили на самозванцев стан, расположенный по берегу речки Нары, и сначала произвели в нем большое смятение196. Но поляки первые опамятовались, и, когда они сели на коней, татары побежали и, переправившись вплавь через Оку, возвратились к главному своему войску. Тогда князь Сулешов, искавший более добычи, чем воинской славы, объявил царским воеводам, что, нуждаясь в продовольствии, он не может продолжать действий своих, и, несмотря на убеждения их, пошел обратно в Крым, гоня за собой толпы беззащитных крестьян, уводимых им в плен197. Князь Лыков и Измайлов, возвращаясь в Москву, едва успели спасти находившиеся при них пушки. Таким образом, призвание татар не принесло царю никакой пользы, а только что усугубило против него озлобление жителей заречной украйны, приписывавших ему разорительные опустошения, коим они подверглись по случаю прохода сих мнимых союзников.
Народное негодование много способствовало проискам споспешников самозванца на возмущение в пользу Лжедимитрия городов, при Оке лежащих. Измена проявилась и в постоянном пребывшим дотоле верном городе Коломне. Находившийся там сотенный голова Михайло Бобынин первый нарушил долг свой и отъехал к самозванцу. Вслед за ним коломничи возмутились и принудили начальствующих бояр князя Михайла Самсоновича Туренина и князя Федора Тимофеевича Долгорукова присягнуть Лжедимитрию. Не довольствуясь сим, коломничи отправили от себя посланцев в Каширу и Зарайск для увещания жителей сих городов последовать их примеру. При общей наклонности простолюдинов к самозванцу нетрудно было убедить их. Напрасно каширский воевода боярин князь Григорий Петрович Ромодановский силился удержать в повиновении вверенный ему город. Каширяне едва не убили его, и он для собственного спасения решился наконец сам целовать крест Лжедимитрию.
В Зарайске чернь также взволновалась в пользу самозванца; но там начальствовал неустрашимый Пожарский. Укрепляемый увещаниями Никольского протоирея Дмитрия, он с твердостью отказался покориться народному буйству. Впрочем, усматривая, что большая часть жителей уже обратилась к измене, он с немногими людьми, оставшимися верными, заключился в каменном городе, где находились все животы и запасы обывателей. Бунтовщики, оставшись в остроге без продовольствия и страшась потерять свое имущество, вошли в переговоры. С обеих сторон условились присягнуть в том, чтобы повиноваться Василию, если он останется царем, а в противном случае покориться тому, кто будет избран всем Московским государством. Утушив мятеж в своем городе, Пожарский не только укрепился в оном, но даже делал удачные поиски на окрестные, измене преданные, места. Наконец, он успел даже и самую Коломну обратить по-прежнему к повиновению царю.
В мордовской земле царское оружие также имело некоторый успех. Стоявший на границах оной окольничий князь Василий Федорович Мосальский, усиленный вышедшим из Нижнего Новгорода стольником князем Алексеем Михайловичем Львовым-Ярославским, взял Арзамас198. Начальствовавший там окольничий самозванца Федор Киреев был убит. Нагорная черемиса, татары, мордва и другие многочисленные в сей стране приверженцы Лжедимитрия собрались под начальством Григория Кашкарова и крепостного человека князя Голицына Прокофия Кушникова и пошли под Арзамас, в намерении возвратить сей город под власть самозванца. Мосальский и Львов встретили их в трех верстах от города на речке Анше, разбили совершенно и гнали до села Кобылина. Взятые в сем деле изменнические стрельцы были казнены. Но успех сей был бесплоден. Угрожавшая столице опасность побудила царя отозвать Мосальского, который и отступил в Муром, а Львов возвратился в Нижний. За ними последовала большая часть арзамасских дворян, детей боярских и священников с семействами. Арзамас, оставленный на произвол мятежников, снова обратился к подданству самозванцу.
Между тем Лжедимитрий, беспрепятственно продолжая путь свой к столице, расположился пятнадцатого июля у села Коломенского, а Марину отправил в монастырь Николы на Угреши.
Ужас и смятение распространились в столице, уже отчаивавшейся в своем спасении. Правда, при царе находилось еще до тридцати тысяч человек войска, с коими, казалось, можно бы защищаться против Лжедимитрия и против Жолкевского и отстояться, как отстаивались от тушинцев; но едва ли должно было ожидать благородных усилий от воинов, весьма упадших духом после Клушинского разгрома и Боровского побиения. К тому же в самих москвитянах не было единства воли. Во всех сословиях замечалось волнение и шаткость. Чернь, среди своего ослепления сохранившая священную привязанность к русской народности, более всего страшилась господства поляков и являла наклонность призванием самозванца укрепиться против Жолкевского. Напротив того, многие из детей боярских и других среднего состояния людей, уловленные происками и обещаниями гетмана, склонялись к мысли вручить русскую державу Владиславу. Наконец, и в самом высшем сословии не все оставались верными царю Василию. Некоторые из вельмож желали его низвержения в тайной надежде заместить его на престоле. В особенности сего домогался князь Василий Васильевич Голицын, который для достижения своей цели вошел в тесные сношения с Ляпуновыми и другими ненавистниками царя. Все сии семена раздора направляли умы к важному государственному перевороту. Во всяком случае, гибель Василия была неизбежна; мраком неизвестности оставалось покрытым только то, в чью пользу она совершится. Обширное поприще открывалось козням противоположных сторон.
Гетман не переставал под рукой умножать в Москве число желающих воцарения Владислава. В столице находилось довольное число помещиков смоленских и брянских, оставивших свои имения по случаю вторжения польских войск в их уезды. Жолкевский послал к ним списки с записей, заключенных с Салтыковым и Валуевым, увещевая их принять сии условия. Помещики сии, видя в самозванце представителя ненавистной им холопьей стороны, более всего страшились его торжества и во избежание постыдного его ига изъявили готовность принять предложение гетмана, но с некоторыми оговорками, внушенными им искренней преданностью к вере и народности русской. Они требовали постановления дополнительных статей, коими бы королевич обязался восприять православную веру и не держать польских людей в русских городах и в особенности в столице. Гетман отвечал, что дело о перемене веры, как прямо духовное, должно быть предоставлено попечению патриарха и духовенства, а что о прочем бояре, посоветовавшись со всей землей, могут открыть переговоры с королем199.
Между тем приверженцы князя Голицына, со своей стороны, подсылали в стан самозванцев склонять воевод его к миролюбивой сделке. Следствием сих сношений было тайное соглашение, по коему москвитяне обязались свергнуть с престола царя Василия, а последователи Лжедимитрия отстать от него с тем, чтобы общим советом избрать нового государя200.
Москвитяне первые принялись за дело. Главным подстрекателем их восстания был Прокофий Ляпунов. Руководимый закоснелой ненавистью к царю и желая предупредить исполнение замыслов поляков, он прислал из Рязани Алексея Пешкова к князю Василию Васильевичу Голицыну и к брату своему Захару Ляпунову для увещания их действовать без дальнейшего отлагательства