Первое известие о присяге москвитян Владиславу дошло под Смоленск двадцать второго числа, но обстоятельное донесение гетмана о важном сем событии получено было только двадцать шестого250. Вместе с гонцом Жолкевского приехали три русских чиновника, отправленные в Смоленск с грамотами и со словесным приказанием князя Мстиславского Шеину следовать примеру столицы. Двадцать восьмого им позволили приехать в Смоленск, откуда одного из них Шеин послал на другой день к королю для испрошения позволения отправить в лагерь посланников для переговоров. Сигизмунд охотно принял предложение сие, и тридцать первого шесть посланников от всех сословий смоленских явились перед ним с просьбой, чтобы он приказал прекратить стрельбу и отвел бы от города свои войска. Ответ на сие требование был отложен до следующего дня, в который посланники были призваны к коронному подкоморию, где находились все сенаторы. Канцлер Литовский Сапега объявил им, что Смоленск, древнее достояние Польши, должен покориться самому королю, но что его величество обещает смолянам сохранение их веры и неприкосновенность их имущества.
Отзыв сей опечалил, но не поколебал смолян. Они с общего совета твердо положили ни в каком случае не отлагаться от России. Вследствие новых ссылок Шеин седьмого сентября выехал в поле для свидания с канцлером Сапегой. Напрасно с обеих сторон старались убедить друг друга. Сапега не хотел довольствоваться покорностью смолян Владиславу, а Шеин не соглашался отделяться от России и признать владычество Польши. Наконец, остановились на том, чтобы отложить переговоры до приезда московских послов. Однако ж несколько дней спустя уговорились еще о немедленном размене пленных.
Пока происходили сии переговоры, шайка запорожцев, соскучившихся бездействием своим под Смоленском, выбежала из лагеря и быстро направилась на украинские города, еще повиновавшиеся самозванцу. Она первого сентября явилась уже перед Козельском, где по случаю нечаянного нападения не встретила важного сопротивления251. После двухчасового сражения запорожцы овладели городом, обратили его в пепел и побили до семи тысяч человек. На обратном пути они взяли и разграбили Мещевск, а шестнадцатого сентября возвратились под Смоленск, отягченные богатой добычей252.
Там осадные действия возобновились, но не открыто, а подземной работой. Потоцкий полагал всю надежду свою на выбежавшего из города русского подкопщика, которому известны были все слухи осажденных. Поляки поручили ему ведение подкопов, но сначала успех мало соответствовал их ожиданиям. Смоляне бдительно стереглись в своих слухах и часто взрывали подземные работы неприятеля. Двадцать третьего сентября им удалось даже взорвать некоторую часть шанцев.
На северо-западных границах России оказался новый неприятель. Шведы из неверных союзников обратились в явных врагов. Делагарди с остатками войска, пораженного под Клушиным, отступая от Торжка мимо Новгорода, разделился надвое. Делавиля с отрядом послал он к Ладоге для поиска на сей город, а сам с прочими воинами направился к устью Невы в намерении соединиться с Врангелем, который уже около трех месяцев безуспешно осаждал Ивангород253. Но Лисовский с четырьмя тысячами своих наездников смело перерезал сообщение между обоими шведскими полководцами; Делагарди не отважился открыть себе путь вооруженной рукой и обратился к Кореле. Покорение города сего, удержанного Россией благородным упорством своих жителей вопреки повелениям царя Василия Ивановича, сделалось предметом особых исканий шведов. Делагарди осадил его при помощи подкреплений, полученных им из Финляндии.
Ладога сдалась Делавилю пятнадцатого августа. Ивангород, напротив того, продолжал обороняться упорно. Вследствие продолжительного обложения городские запасы истощились. Жители терпели голод, ели кожи, но оставались верными своему лжецарю. Впрочем, долговременное стояние утруждало и осаждающих. Приближение весеннего ненастья в особенности тревожило склонных к неповиновению иноземцев. Шестого сентября французы и ирландцы, под предводительством своего начальника Режиса, взбунтовались и выступили из лагеря в намерении засесть в Невском городке, но, настигнутые посланными за ними в погоню шведами, потерпели сильное поражение. Многие из них были взяты, другие бежали в Ревель, а две тысячи ирландцев перешли к русским в Ивангород.
Верность шведов казалась доказанной на опыте, но если на нее полагались вожди, то недолго оставались в заблуждении. Сами шведы заразились духом своевольства тех, коих недавно карали. Сильный ропот и частые побеги распространились между ними. В сих обстоятельствах начальники были принуждены снять осаду и отойти в Нарву.
Сему событию, однако ж, предшествовало разбитие Лисовского под Ямами шведским отрядом, предводительствуемым Горном. Лисовский отступил в Гдов, откуда вместе с Просовецким направился к Пскову. Но оба начальники сии уже были в разномыслии. Избрание Владислава поселяло в них плевел раздора. Лисовский, как поляк, не находил возможным уклоняться от покорности королевичу254. Напротив того, Просовецкий не хотел отставать от самозванца. Распри их доходили до кровопролития. Наконец, они разошлись. Лисовский с тремя или четырьмя тысячами всякого сброда людей пошел в Остров, а Просовецкий с четырнадцатью тысячами донских казаков остановился в двадцати верстах от Пскова255.
Лжедимитрий снова укрепился в Калуге. Напрасно Жолкевский еще раз вызывал его к покорности через посланного к нему в Калугу главного наперсника его Валявского256. Ни он, ни Марина и слышать не хотели об отречении от мнимых прав своих. Впрочем, самонадеянность самозванца несколько оправдывалась положением его дел. Почти во всей России чернь ему благоприятствовала. Из Москвы многие, недовольные избранием Владислава, выезжали к нему257. Города украинские и северские, не занятые поляками, не отставали от него. Мордовская земля также оставалась ему верной. Для большего ее охранения он послал пана Кернозицкого с отрядом. Но Кернозицкий был разбит под Шацком выступившим на него из Мурома окольничим князем Мосальским258. Впрочем, князь Мосальский, совершив подвиг сей, возвратился в Муром, считая себя бессильным предпринять покорение мордовской земли.
Под Москвой Жолкевский продолжал принимать все возможные меры к упрочению владычества поляков. Его беспокоило еще соседство сапежинцев, коих сомнительная покорность и обычное самовольство не представляли достаточного ручательства в сохранении ими должного порядка, в особенности после неудовольствия, возбужденного в них отказом гетмана на сделанное ими недельное требование сравнять службу их со службой королевского войска259. Они домогались еще быть впущенными в столицу, но на сие гетман мог согласиться тем менее, что, напротив того, он старался удалить их вовсе от Москвы. В сем намерении он внушал им, что трудно будет им прокормиться зимой под столицей. Тогда они объявили желание идти в Рязанскую землю. Гетман, который хотел сберечь сию обильную страну для продовольствия собственного своего войска, решительно отозвался, что не пустит туда сапежинцев, хотя бы для удержания их пришлось употреблять силу оружия. Наконец, после долгих переговоров он склонил их удовольствоваться обещанием его ходатайствовать у Сигизмунда, чтобы в плате они были уравнены с тушинцами Зборовского, уже служившими королю, взамен чего они обязались отправиться в Северскую землю для отнятия ее от самозванца. Успешному окончанию сего дела содействовали не столько увещания Жолкевского, сколько розданные им деньги. В сапежинцах склонность к грабежу равнялась расточительности. Похищенные ими русские сокровища не сберегались в их руках. Они находились в такой бедности, что даже не имели средств достаточно призреть своих больных и раненых. Гетман приказал выдать им из царской казны десять тысяч злотых (столько же нынешних серебряных рублей). Кроме того, многие из частных начальников, пользовавшихся доверием своих подчиненных, тайно получили от него несколько сотен злотых. Он не щадил пожертвований, чтобы без дальнейших хлопот избавиться от беспокойных соотечественников своих. Сапежинцы выступили четырнадцатого сентября и медленно направились через Боровск и Медынь к Мосальску и Мещевску260.
По силе заключенного с москвитянами договора гетману следовало бы отойти к Можайску. Но зыбкость оснований, на коих опирался престол Владислава в Москве, не укрылась от его проницательности. При ненадежном расположении умов москвитян ему казалось опасным удаляться, напротив того, он стал искать предлога угнездиться в самой Москве. Оказавшиеся в черни некоторые смуты, клонившиеся к признанию самозванца, способствовали предприятию Жолкевского261. Боярин Михайло Глебович Салтыков и другие закупленные поляками предатели Отечества начали внушать испуганным боярам, что одно присутствие поляков может избавить их от избиения, коему подвергало их готовящееся в столице торжество холопьей стороны. Увлеченные страхом, они сами стали просить гетмана расположить войско свое в Москве262. Обрадованный Жолкевский послал шестнадцатого сентября Гонсевского и Струса расписать квартиры в городе, что едва не произвело явного бунта. Народ, созванный монахом, ударившим в набат, стал толпиться в улицах с намерением воспротивиться входу поляков в город. Бояре, во избежание кровопролития, послали просить гетмана занятие Москвы отложить до удобнейшего времени.
Неприязненное расположение москвитян смутило самого гетмана. Отпустив запорожцев за несколько времени перед тем обратно в Украйну, он имел при себе только иноземцев, отставших от Делагарди, и до шести тысяч поляков. С сим малочисленным войском ему казалось ненадежным поселиться посреди многолюдного города, в коем недоброжелатели поляков очевидно превышали числом их приверженцев. Останавливаясь на средней мере, соображенной с двоякой целью не раздражать напрасно московской черни и обезопасить польское войско от внезапного народного восстания, он предложил боярам позволить ему занять четырьмя тысячами тремя сотнями человек Девичий монастырь и близлежащие подгородные слободы. Хотя предложение сие не очень нравилось боярам, находившим более обеспечения для себя в помещении поляков в самом городе, однако ж они изъявили согласие; но патриарх сильно воспротивился